— Изменник! Выродок! За черпак вонючего супа убиваешь своих же людей?
Ствол винтовки качнулся, холодный черный глаз смерти исчез.
— Ты... ты не имеешь права! — услышал он злой, но растерянный голос Дубинца. — Я никогда никого не убивал...
Скакун отступил на середину хаты, широко расставил ноги, опустил руки. По пальцам его левой руки сразу же побежали красные ручейки. Крупные капли крови, словно рубиновые бусы с оборванной нитки, часто сыпались на чистый белый пол.
— Ну, чего же ты онемел? — презрительно посмотрев в глаза повару, снова спросил Скакун.
— Я... я... — Язеп вдруг испуганно посмотрел на печь, где, забившись в темный угол, неподвижно сидела его жена, потом бросил винтовку, схватил с вешалки белый халат и разорвал его на широкие длинные полосы. — Разреши, я перевяжу. А то...
Микола, пошатываясь, подошел к скамье, сел и закрыл глаза. Непреодолимая слабость вдруг овладела им, и ему уже не хотелось ни смотреть на человека, который минуту назад хотел его убить, а теперь вот неумело перевязывал ему руку, ни думать о том, чем кончится для него эта неудачная морозная ночь...
Он не раскрыл глаза и тогда, когда Язеп кончил перевязку. «Плохи дела», — посмотрев на бледное лицо партизана, вздохнул Дубинец. Он вытер рукавом его взмокший лоб и, взяв в руки винтовку, сел на табуретку у двери...
Так, неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку на улице, Язеп просидел почти до утра. Потом осторожно подошел к Миколе и тронул его за плечо.
Скакун вздрогнул, испуганно раскрыл глаза и оглянулся, видимо, не сразу уяснив, где он. Увидев перед собой Дубинца с винтовкой в руках, снова презрительно усмехнулся.
— Уже? А не рановато? Комендант еще спит. Или сам решил прикончить?
— Идем, — глухо отозвался Язеп и отступил в сторону, давая Скакуну дорогу.
Скакун спокойно переступил порог, остановился на крыльце. Луна уже была высоко. Белые яблони в саду стояли неподвижно, и вся земля, залитая слабым голубым светом, была красива до слез.
Скакун развернул плечи и, посмотрев на Язепа, сказал:
— Веди, что ли!
Язеп, опустив голову, тихо сказал:
— Иди. Через сад до гумна. А там... куда хочешь... Там лес начинается. Иди же! — неожиданно повысил он голос.
Микола медленно повернулся лицом к своему конвоиру. Тот стоял, неуклюжий, как обломанный грозой дуб, и смотрел вниз, на носки своих огромных сапог.
И Микола понял, что этот человек говорит правду, что он отпускает его.
— Спасибо... Большое спасибо, дядька Язеп, — дрогнувшим голосом проговорил он. — За все... — Он хотел протянуть Язепу руку, но передумал и, перескочив невысокий забор, пошел по засыпанной сеном тропке.
Когда он уже был у самой пуни, его догнал Дубинец.
— Не бойся, — заметив, что Микола схватился за автомат, прерывистым голосом заговорил Язеп. — Я только одно слово... Я... Не понимаю я... Что мне теперь делать? А сам я не знаю...
— Что делать? — Скакун взял руку Язепа, пожал ее. — А ты подумай. Сам. — Он еще раз пожал руку Язепу, пригладил свои густые русые волосы, казавшиеся белыми при лунном свете, — и ускорил шаг.
Вскоре он скрылся в лесу, а Язеп еще долго стоял возле пуни и смотрел ему вслед. Потом вернулся в хату, повесил на место винтовку и опустился на кровать.
— Если завтра придут из гарнизона — никому ни слова. А про меня скажешь, что заболел, — бросил он жене, которая мокрой тряпкой затирала кровь на полу...
IX
Стычка с немцами в Заборье была для Миколы Скакуна, как ушат холодной воды, и он с разочарованием понял, что его прежний план — фантазия мальчишки. Надо было искать другой выход. И если не удастся заполучить в свои руки генерала, — уничтожить его еще до того, как он начнет проводить карательную экспедицию.
В партизанских штабах и землянках много говорили о немецком инспекторе, которого захватили регулярники, об уничтоженной ими авиабазе. Сначала Микола не придавал значения этим разговорам, а потом... потом, вопреки своему самолюбию, стал внимательно изучать эту последнюю операцию регулярников. И вдруг с радостью отметил, что есть в этой операции эпизод, который может явиться ключом к решению его собственной задачи. И он двинулся в дорогу. Теперь путь его лежал на «Таинственный остров», к регулярникам.
Была глубокая ночь, когда он вошел в землянку к Шаповалову.
Партизанский разведчик еще не знал о том, что случилось в Заречье прошлой ночью, и теперь внимательно и молча слушал невеселый рассказ старшего лейтенанта. Скакун мало знал Аимбетова, и все же его трагическая смерть чрезвычайно взволновала Миколу. Был такой незаметный с виду парень, с узкими раскосыми глазами, а погиб как герой.
— Его похоронили?
— Днем... Вот и на этом тихом островке появилась первая могила... А Галькевича и Валю самолетом отправили на Большую землю. Осиротел наш капитан...
— Слушай, Михась, давай сходим на могилу к Ахмету, — вдруг предложил Скакун.
Шаповалов внимательно посмотрел на партизана, встал и первым вышел из землянки.
...Это была настоящая, досмотренная могила. Аккуратный холмик был старательно приглажен. Над ним белел высокий обелиск из смолистого соснового бревна со звездой наверху.
Звезду вырезал Алеша Крючок из Ахметова котелка, тщательно отполировал ее песком. Подумал, прежде чем сделать это. Выпадет мокрый снег или польет дождь, и станет звезда красной, такой, какой она и должна быть...
Скакун долго стоял над свежей могилой, потом отломил ветку ели и положил ее на желтый песок. Тихо, будто про себя, сказал:
— Я знаю, кто его убил.
Шаповалов удивленно посмотрел на него, пожал плечами:
— Что же тут знать? Полицаи...
— Не одни они! — твердо возразил Скакун. — Хочешь, через два часа я приведу сюда настоящих убийц Ахмета?!
Шаповалов удивился еще больше. А Микола уже загорелся:
— Слушай, Михаил, у вас есть немецкая военная форма. Дай мне двух своих хлопцев, мы переоденемся, и через два часа ты увидишь тех холуев, которые навели на хату Войтенка карателей. Я этих провокаторов знаю давно. Только вот как-то руки не доходили.
— Ты это серьезно?
— Честное партизанское! Дай двух разведчиков, и во всем убедишься сам.
— Ладно, идем.
...Через полчаса трое, все в немецкой форме, шагали по озеру, направляясь прямо к Зареченской пристани. Луны уже не было, стало довольно темно, и прятаться от чужих глаз не приходилось. Тем более, что надо было спешить — до утра оставалось не больше трех часов.
Первым шагал Скакун. За ним шли Кузнецов и Бондаренко, оба в форме оберштурмфюреров.
В шесть часов подошли к деревне и остановились в лозняке, недалеко от заброшенной пуни, которая стояла на отшибе, под старой липой. Прислушались, деревня, кажется, еще спала. Не слышно было даже лая собак. Только изредка подавал голос одинокий петух и, будто испугавшись собственного голоса, мгновенно затихал.
— Их двое, — заговорил Скакун. — Хаты их стоят одна против другой. Первая — четвертая справа, вторая — четвертая слева, если считать отсюда, от озера. В первой хате живет Андрейчик Маленький, во второй Герасим Большой. Оба — немецкие прислужники, шпики бургомистра Вальковского. Что это так — докажу. Но потом. Сейчас их надо тайком вывести из деревни.
— Что ты предлагаешь? — спросил Бондаренко, рукавицей растирая нос.
— Я пошел бы к ним сам, — но они меня хорошо знают. А потому идти придется вам. Сразу же направляйтесь в хату к Андрейчику, он более доверчивый. Скажите ему, чтобы позвал к себе брата, и прикажите... ну, проводить вас до хаты Войтенка. Я буду ждать вас там.
— Что ж, это неплохо придумано, — помолчав, согласился Кузнецов. — Хата Войтенка от деревни далековато... Вот что, — повернулся он к Бондаренко: — Я — переводчик, притом говорю с акцентом. Ты по-русски не понимаешь ни слова.
— Ясно, товарищ сержант.
— Пошли. А ты спрячься в Рыгоровом сарае, мы пойдем как раз мимо него.