— О! Яволь, господин обер-лейтенант. Вы хотите осмотреть мост сейчас?

— Ваш мост у нас не один, — снова любезно улыбнулся «обер-лейтенант». — Если все будет хорошо, мы хотим сегодня же, к исходу дня, быть в Витебске. А потому проводите нас к мосту.

— Есть! — по-русски козырнул лейтенант и, до смерти испугавшись за свой промах, дико крикнул:

— Ефрейтор! Дрезину и двух пулеметчиков!

XIII

От станции до моста было не больше четырех километров. Автодрезина шла ходко. Монотонный, нудный перестук колес шмелиным гулом полз в уши, и Шаповалов, который две последние ночи почти не спал, вдруг почувствовал, что глаза его слипаются, а тело будто наливается свинцом. Он старался стряхнуть с себя сон, размяться, пытался даже рассказать лейтенанту Дановскому какую-то смешную историю, но язык не повиновался, а глаза не глядели.

И тогда он решил закурить. Запустил руку в карман, достал папиросы и — замер. Сон сдуло, будто ветром, а тело сжалось в упругий ком. У него в руке была новенькая пачка «Беломора», того самого «Беломора», который им прислала вчера ночью Большая земля.

В какое-то мгновенье Шаповалов хотел сунуть папиросы назад, в карман, но тут он увидел глаза Дановского. Они, казалось, прилипли к пачке. И Шаповалов понял: поздно. Он спокойно усмехнулся, подмигнул лейтенанту и по-дружески шепнул на ухо:

— Узнаешь? Ваши, русские. Под Ржевом склад захватили. Ничего папиросы. Закуривай.

Лейтенант тяжело поднял руку и долго не мог вытащить папиросу — рука у него дрожала.

«Все, влипли, без шума теперь не обойтись», — прикуривая и не сводя с власовца глаз, подумал Шаповалов и про себя зло выругался.

Попыхивая папиросой, Шаповалов неотрывно следил за каждым движением предателя и старался отгадать, что тот задумал.

— Ну, что ж, моя песенка спета, — вдруг вздохнул Дановский и низко опустил голову.

— Если ты скажешь еще хоть одно слово — оно будет последним, — наклонившись к лейтенанту, тихо прошептал Шаповалов.

Дановский медленно поднял голову, тяжело вздохнул и... словно метеор, мелькнув перед глазами Шаповалова, в одно мгновенье исчез под откосом железнодорожного полотна.

— Бей пулеметчиков! — крикнул Шаповалов, бросаясь следом за власовцем. Но, пробежав несколько метров, остановился и опустил пистолет. Дановский был далеко, и стрелять по нему не имело уже смысла. Только поднимешь тревогу.

— Ну что ж, гад, погуляй еще немного по земле! — погрозив кулаком вдогонку, проговорил Шаповалов и, догнав дрезину, сел.

На окровавленной платформе, уткнувшись лицом в мешки с песком, лежали мертвые пулеметчики. Майор фон Мюллер сидел на прежнем месте и неотрывно смотрел на них. Лицо у него было землисто-серым.

— Бондаренко! Самый полный вперед! — приказал Шаповалов, садясь рядом с Мюллером.

Майор вздрогнул, виновато улыбнулся, и на лице его отразилась глубокая душевная боль.

Подскакивая на стыках рельс, дрезина стрелой летела вперед. Мелькали столбы, черным потоком плыл вдоль железнодорожного полотна густой лес. Подавшись всем телом вперед, Шаповалов глядел прямо перед собой. Оттуда, из-за пригорка, медленно поднимались и росли железные фермы моста. Но где же он, тот наклонившийся столб? Неужели... Да вот он!

— Тормози! — крикнул Шаповалов и, вскочив на ноги, замахал над головой фуражкой. И, словно из-под земли, около самого полотна появился Кремнев. Бондаренко рванулся капитану навстречу, выхватил из его рук тяжелый мешок и, как мячик, бросил его на платформу дрезины. Рядом с первым, лег второй мешок.

— Где мины? — спросил Шаповалов, вытирая рукавом лоб. — Давайте две! Верней будет. Взрыв — через две минуты. Взять с платформы пулемет. Прочь с дрезины! Бондаренко — вперед!

И снова — бешеный лязг колес. И снова за мелькали столбы, один, второй и — этот, наклонившийся.

— Прыгай!

Бондаренко неуклюже летит под откос, на сыпучий песок. Рядом ложится Шаповалов. Он бледен, но глаза его горят. Он смотрит то на дрезину, стрелой летящую к мосту, то на часы и что-то шепчет пересохшими губами, повторяет какие-то цифры.

И вдруг он закрыл глаза. Ему показалось, что с неба, прямо на стальные фермы моста, рухнуло солнце и, разбившись вдребезги, огненными осколками разлетелось на многие километры вокруг...

А откуда-то уже слышится зычный голос Кремнева:

— Отходи!

...Глубоко в лесу разведчики останавливаются, окружают Шаповалова, а он растерянно, в отчаянии бормочет:

— Братцы! Какого же я сегодня гада упустил! Какого гада!..

Глава четвертая. ПРИГОВОР МАТЕРИНСКОГО СЕРДЦА

I

После того как был взорван Вятичский мост и перерезана важнейшая железнодорожная магистраль, нагрузка на автостраду, пролегавшую через Лозовое, увеличилась в несколько раз. День и ночь шли колонны автомашин с боеприпасами и живой силой, своим ходом двигались танки и артиллерийские установки, ползли тягачи с тяжелыми орудиями и минометами.

И днем и ночью взрывались на автостраде поставленные партизанами мины, время от времени появлялись в небе советские бомбардировщики, но остановить этот поток не удавалось ни минам, ни авиабомбам. Сбросив под откос разбитые и сожженные машины, фашисты спешно чинили дорогу, и колонны катились дальше, на восток, к линии фронта.

Микола Скакун, несмотря на предостережения капитана Кремнева, решил снова заняться Лозовским мостом.

Откровенно говоря, это решение было вызвано не только желанием лишить немцев одной из самых важных коммуникаций.

Еще летом, на совещании командиров отрядов и групп бригады, Скакун заявил, что пустит на ветер Лозовский мост до октябрьских праздников. Годовщина Октября давно прошла, приближался новый, 1943 год, а мост все еще стоял и верно служил фашистам.

Но и это не все. Была еще одна, тайная, причина, которая заставляла Скакуна спешить.

За последние дни очень широко разнеслась слава о спецгруппе разведчиков-диверсантов, прилетевших из-за фронта. Про их диверсию под Вятичами писали в подпольных партизанских газетах, их воинскую хитрость ставили в пример, и это пробудило в сердце юного партизанского разведчика ревность, даже зависть. Он никому в этом не признавался, но решил доказать, что и они, диверсанты-партизаны, способны вершить дела не менее значительные, чем «регулярники», окончившие специальные школы и отлично обеспеченные всем необходимым.

Скакун понимал, что на этот раз командование бригады не даст ему людей, чтобы штурмовать мост «в лоб». Во время последнего налета, который, казалось, был и неожиданным и хорошо подготовленным, отряд потерял только убитыми шесть человек. И потому Микола решил действовать по-иному, осторожно, в расчете только на свою группу.

Новая тактика, которая так не вязалась с его горячей, непоседливой натурой, родилась случайно и заранее не планировалась.

После последнего штурма Лозовского моста в отряде Скакуна появились новые люди. Они заняли места тех, кто временно или навсегда выбыл из строя. То были жители окрестных деревень, преимущественно комсомольцы, и среди них — Таня Филипович.

Таня жила в Лозовом. В том самом Лозовом, где находится проклятый мост, о который он, Микола Скакун, уже дважды разбивал себе лоб! Кто же лучше Тани знает там все тропки, ведущие и к деревне, и к реке, и к мосту?

Короче говоря, маленькая, непривлекательная с виду Таня, которой не было еще и семнадцати лет, очень заинтересовала Скакуна. Он сам учил ее стрелять из автомата и винтовки, ставить и снимать мины, набивать патронами автоматные диски, учил ползать по-пластунски, резать колючую проволоку и бросать гранаты.

Ученица была сметливая. Уже через неделю, когда Скакун решил провести первый экзамен и взял девушку с собой на задание, она так удачно заминировала шоссе, что в ту же ночь на ее минах подорвались две немецкие автомашины с боеприпасами.