Ничего не понимавший Трифоныч решил напомнить о себе:

— Слышь, Полина, причитается, говорю, с тебя!

— Да ведь ты не пьешь! — сказала Матвеевна.

— Это на службе, — уточнил Трифоныч, — а нонче я — выходной. Зашел вчерась после смены в кадры, а там и говорят: ты живешь на Луговой недалеко от Одинцовой, так передай, чтоб зашла. Вчерась-то я не зашел: с приятелем посидели немного… А нонче вот…

Ему никто не ответил. Поняв, что угощения не будет, Трифоныч досадливо крякнул и поднялся.

— Стало быть, счастливо оставаться, хозяева. Изменилась ты, однако, Полина. Прежде-то не такой жадной была…

— Обожди.

Тетя Поля насухо вытерла слезы, достала из буфета запечатанную поллитровку «Столичной» — мужики обещались дров подвезти, да, видно, обманули, — из чулана принесла тарелку холодца, нарезала хлеба. Довольный Трифоныч, сохраняя для порядка выражение строгости, сел за стол, налил стопку с краями, расправил усы.

— Ну, дай бог, не последняя…

— Что за люди! — бубнил Юрка. — Наврешь с три короба — верят. Правду скажешь — ругаются!

— Помолчи, балаболка! — тетя Поля придвинула стул поближе к старику. — Скажи толком, Трифоныч, куда меня назначили? Хорошо бы к Макурину. Я ведь и штукатуром могу…

Трифоныч оттопырил нижнюю губу:

— При посторонних не имею права…

— Да директором ее назначили! — закричал Юрка. — Я же говорил! Директором столовой!

Трифоныч между тем опрокинул третью…

— Добрый, Полина, у тебя холодец.

Не слушая, она подошла к окну, распахнула обе створки, сорвала с головы косынку, потом прошлась по комнате нешироко, но упруго ступая, как привыкла ходить в молодые годы, спросила, глядя в пушистый затылок пьяненького Трифоныча:

— Сметанкин-то все еще на месте?

— Куды ж ему деваться?

— Да, с этим трудненько придется. Прижимист, черт. И к начальству через его голову не попадешь…

— А ты с другого конца!

— Это как? — она даже остановилась в изумлении.

— А обнаковенно: перекрестись да с мыльцем…

— Тьфу!

Трифоныч едва ворочал языком. Матвеевна хотела попросить Юрку проводить его, но парень уже исчез. Вздохнув, она на глазок прикинула вес старика и, обхватив его поперек туловища, поволокла к выходу.

Часа через полтора она вернулась. Ей навстречу, решительно сжав губы и глядя куда-то поверх домов, шла Полина. На ее голове алела застиранная, старенькая красная косынка.

«МЫ ВЕРНЕМСЯ!»

(Рассказ)

Глава первая

Младший лейтенант Петер Кампа шел последние километры по родной Латвии. Он уходил на восток.

Кампа не был профессиональным военным. В начале июня его, учителя начальной школы села Виляны, что стоит на реке Малте, вызвали на военные сборы. Говорили, что они будут проходить в Риге, продлятся месяц и десять дней, и Кампа рассчитывал, возвращаясь домой, побывать у своих стариков в Модоне. Вместе с ним из Вилян вызвали еще сорок мужчин от двадцати до тридцати пяти лет.

Когда впервые прошел слух о близкой войне, Кампа этому слуху не поверил. Однако ни в самой Риге, ни в Майори, где в самом деле были летние военные лагеря, команда, с которой ехал Петер, не остановилась. Двенадцатого июня их привезли в лес где-то между Либавой и местечком Гробиня в палаточный лагерь и сразу зачислили в часть. Год назад Петер проходил переподготовку, имел звание младшего лейтенанта запаса, и поэтому его назначили командиром стрелкового взвода.

Сказать, что Кампа особенно возгордился новой должностью, нельзя: учитель не был честолюбив, но работа пришлась ему по душе. В конце концов солдаты — те же дети, разве что немного постарше…

Первые тактические занятия принесли Петеру новые радости. Оказалось, что он находится в отличной спортивной форме и ничего не забыл из того, чему его учили ранее. Подчиненные выполняли его приказания охотно, может быть, даже более охотно, чем приказы командира роты, строгого старшего лейтенанта Зыбунова. Во взводе Кампы было только пять русских бойцов, остальные латыши, эстонцы, литовцы, украинцы, карелы. Все прибалтийские языки Кампа знал в совершенстве и лишь на русском говорил с легким акцентом.

Как-то проходя мимо полевой походной кухни, где под брезентовым навесом варился борщ для всей роты, Петер услышал разговор о самом себе.

— Наш он, наш! — доказывал пулеметчик Крутов. — Если не воронежский, то уж курский — наверняка! Я по обличию вижу.

— По какому обличию? — с трудом выговаривая русские слова, переспрашивал красноармеец Антанаускас.

— По натуральному обличию: волос светлый, глаза голубые, душа добрая, голос тихий…

— Это у карелов волосы светлые, а глаза голубые! — перебил его молчаливый боец с трудной фамилией Белоояйнен. — Предки нашего взводного — скандинавы. Точно!

— Э! Какая разница? — крикнул из-за плиты повар. — Он хороший человек! Приедет ко мне в Кахетию, я для него лучшего барана зарежу!

Никто не заметил Петера, но взводный поспешил скорее миновать кухню. Он испытывал неловкость еще и оттого, что все эти люди, кроме повара, были им наказаны и сейчас отбывали наказание — чистили картошку…

«К Антанаускасу после сборов непременно съезжу домой, — думал он, — объясню, почему командир иногда бывает вынужден давать наряды вне очередь… И к Белоояйнену — тоже. Возьму в школе отпуск и поеду». Крутову он решил завтра утром дать увольнительную в город. Во-первых, свое наказание он отработал честно, а командир взвода должен уметь не только наказывать, но и поощрять. К тому же Крутов — один из лучших пулеметчиков в полку. Во-вторых, у него в городе есть невеста или, как говорят русские, зазноба — девушка с очень капризным характером. Если Крутов не явится в воскресенье, она, чего доброго, порвет с ним дружбу. Латвийские девушки не понимают, что командир может не отпустить парня к любимой… Пусть идет. Петер желает им обоим счастья. Девушку он видел только раз. Она провожала Крутова до самого лагеря, а это в Латвии кое-что значит!

Но в воскресенье утром началась война. Дежурный по полку младший лейтенант Кампа был одним из немногих офицеров, оказавшихся на месте, остальные с вечера уехали специальным автобусом в Либаву. Двадцать второго июня там должен состояться большой спортивный праздник — соревнование на первенство Прибалтийского военного округа по боксу, плаванию, стрельбе и легкой атлетике. Тогда, в субботу вечером, он жалел, что не принял в них участие, но теперь, наоборот, был доволен: ведь именно ему выпала честь дать отпор врагу. Младший лейтенант был уверен, что все происходящее — очередная провокация на границе…

Переждав бомбежку и артобстрел в угольной яме, Кампа попытался собрать оставшиеся на территории лагеря подразделения. Однако большинство из них успели покинуть никем не защищенный лагерь и скрыться в лесу, где находились учебные траншеи, блиндажи и пулеметные гнезда. Не будь Кампа дежурным, он бы последовал за ними, но сейчас он не мог этого сделать и, собрав человек тридцать оставшихся в лагере бойцов, организовал круговую оборону. После артобстрела в лагерь вошли немецкие танки. Петер встретил их гранатами и даже подбил один, но следовавшие за танками автоматчики выбили его бойцов из наспех вырытых ячеек и заставили отступить на север. Петер не знал, кто остался жив, но еще несколько часов не уходил от бывшего палаточного лагеря, скрываясь в ближнем лесу, и только к вечеру покинул его.

Подумав, он решил, что, двигаясь по бездорожью напрямик, скорее догонит отступающие части, а если и не догонит, то самостоятельно выйдет из окружения в самый короткий срок. У него не было компаса, но он хорошо ориентировался по солнцу, звездам, моховым болотным кочкам и находил дорогу благодаря отличной памяти.

Сначала он выбрал направление на северо-восток, так как был уверен, что бои идут где-то возле Риги, но уже на второй день изменил маршрут: на Ригу день и ночь двигались танковые колонны, автомашины с пехотой и мотоциклы. В деревнях они останавливались на короткий отдых и не было ничего проще, чем попасть в лапы убийц в серо-зеленых мундирах. Простая догадка подсказала ему, что надежная защита от них находится сейчас только на востоке, и Петер стал мечтать поскорее добраться до старой русско-латвийской границы. Уж там-то, думал он, немцев непременно остановят!