Летом, в троицын день, когда выпустили из церкви и площадь была полна народа, случилось занятное происшествие. Петру Коту на что-то понадобился сосед Карабутов — Давыд Вовк, которого за глаза звали Забулдыгой. Богач сидел в своей бричке и осматривал толпу. Увидав наконец Вовка, он крикнул:

— Эй, Забулдыга!

Давыд, который был лет на пятнадцать старше Кота, услыхав обидное прозвище, да еще при людях, замер на месте. Но через миг он уже улыбался.

— Раз я Забулдыга, так вот тебе фига! — ответил он и показал Коту шиш.

Мужики, которые заулыбались, услыхав слова Кота, теперь хохотали вовсю.

Петро Кот, багровый как свекла, сидел в полной растерянности.

— Ну как, ловко вам? — спросил Давыд.

— Неловко…

— Вот и мне было неловко… А теперь говорите, зачем звали?

Всю дорогу от церкви Ивась тогда слышал, как то тут, то там раздавалось:

— Ну и Забулдыга! Отбрил богача!

— Вот тебе и Забулдыга!

— А что? Думаешь, раз богатый, так все можно?

Теперь Кот был не так красен, как тогда, Ивась едва узнал его. Парня же, который стоял возле тыквы, он и вовсе видел впервые.

— Руки ничем не мазать! Подымай так, как есть! — с опаской поглядывая на крепкую фигуру парня, говорил Мордатый.

— Да уж ладно, — кивнул тот.

Ивась со страхом глядел на незнакомца, который брался за это дело, не зная коварства Мордатого.

«Предупредить, что выскользнет?» — подумал Карабутча. В другой раз это доброе намерение так бы и осталось добрым намерением, но сегодня Карабутча, как и всякий неофит, не мог не поступить согласно своим новым убеждениям.

— Не беритесь, проиграете. Выскользнет тыква! — сказал Ивась.

— А тебе какое дело? — крикнул Мордатый. — Ты в книги гляди, а куда не след — не суйся!

— И правда, не берись! — посоветовал изможденный, немолодой уже мужик с серым лицом и острым болезненным взглядом, одетый в покупную, но латаную-перелатаную рубаху.

Парень с любопытством посмотрел на мальчугана и подмигнул:

— Не выскользнет!

Мордатый облегченно вздохнул, поняв, что парень не отказывается от заклада, вытащил кошелек, долго перебирал в нем пальцами и, наконец найдя то, что искал, показал четвертной.

— Показывай и ты свои, — обратился он к парню.

— Поручитесь? — глянул тот на Кота.

Мордатый сразу же возразил:

— Э, нет, отец дьякон, — деньги на кон!

— Да вы не сумлевайтесь, — заверил парень. — Я же у них служу! Как раз за двадцать пять рублей. Еще и копейки не взял.

— Я за него ручаюсь, — заявил Кот.

— Нет, нет! — не соглашался Мордатый. — Нет, нет! Тут такое дело… Деньги на кон!

— И чего тебе, Иван, встревать в это дело? — бросил изможденный.

— А тебя, Латка, не ущипнули, так и ногами не сучи!

— Я погляжу, как ты засучишь!

Вокруг зашумели:

— И чего тебе, парень, рисковать?

— За что ж ты целое лето работал?

— Он уже у троих выиграл. И у тебя выиграет!

— Брось ты это, Иван, — посмотрев на своего батрака, на тыкву и на Мордатого, рассудительно посоветовал Кот.

— Да что он, маленький? — возмутился Мордатый.

— Дайте, дядя Петро, четвертной, — проговорил батрак.

Тот пожал плечами:

— Смотри сам… — И, вынув двадцать пять рублей, протянул руку Мордатому: — Давай и свои.

— Да ты что? Не веришь? Мне не веришь? Кто выиграет, того и будут.

— Давай, давай сюда, — гнул свое Кот.

Мордатый вздохнул и отдал деньги.

— Иван, — проговорил Латка, — ты же все лето работал как проклятый! Не жалко?

Тот, не слушая, окинул тыкву изучающим взглядом, потом, растопырив пальцы, показал Мордатому черные мозолистые ладони:

— Голыми руками поднять? Да?

— Да!

— Вот этими голыми руками? — повторил Иван.

— Да, вот этими голыми руками.

Парень вздохнул всей грудью и шагнул к тыкве, доходившей ему чуть ли не до пояса. Все замерли. Ивась испуганно смотрел на батрака, который сейчас проиграет заработок за все лето.

— Брось, Иван, — снова заговорил Кот.

— А сейчас брошу, — вдруг засмеялся тот. — Вот подыму и брошу! — Он широко развел руки и растопыренными пальцами изо всей силы ударил в бока тыквы, так что пальцы вошли в мякоть. Рывком подняв тыкву до уровня груди, мгновение подержал ее и так шмякнул оземь, что жижа и семечки брызнули выше дверного косяка лавки.

Крик облегчения вырвался из множества грудей, а Карабутча так и раскрыл рот от восхищения.

— Вот это да! Вот это Иван! Вот это сила! — звучало вокруг.

— Не было уговора бить тыкву… Зачем разбил? — угрюмо заметил Мордатый.

— Чтоб не надували людей, — спокойно наблюдая за яростью Мордатого, проговорил победитель. Потом глянул на Ивася и подмигнул ему веселым глазом.

— Отдаю Ивану деньги. Глядите! — обратился к людям Кот. — Бери, Иван!

Тот взял деньги и, пряча их, сказал лавочнику:

— Спасибо вам. А если у вас еще есть тыквы, я и за меньшую цену мог бы их перебить.

Поднялся хохот, а Мордатый только злобно сверкнул глазами. Латка обнял батрака и восхищенно твердил:

— Ох и молодец ты, тезка! Так ему, дьяволу, и надо!

— Ну, будет! — строго бросил Кот. — Поехали, Иван.

Парень отвязал лошадей, сел на передок и, подождав, пока хозяин забрался в бричку, ударил по лошадям.

Ивась с завистью и грустью смотрел вслед. Бывают же такие счастливые люди, как этот Иван! Почему бог ему, Ивасю, не дал такой силы?

8

На другой день было воскресенье. Нянька отпросилась домой. Ивасю пришлось смотреть за Лизой и Захаркой. Это было особенно обидно, потому что именно в этот день Бражничата собрались в лес за Орель, где было много диких груш. Ивась всю неделю мечтал об этом дне — и вот на́ тебе!..

Захарко был на редкость спокойный мальчуган, когда его носили, но стоило только его посадить, как начинался рев. Ивась вспотел, гуляя с братишкой по двору.

— Цыц! — приказывал Карабутча, но Карабутеня не только не замолкало, а просто заходилось в плаче.

— Возьми его на руки! — кричала мать.

Ивась пытался укачать брата в люльке, но тот так вопил, словно его резали.

Руки у парня болели, спина ныла, и наконец он придумал: сообразив, что Захарку еще нет года и он не сможет пожаловаться матери на старшего брата, Ивась, поносив Захарка несколько минут после очередного окрика матери, ущипнул его за ножку. Карабутеня сразу заревело.

— Поиграй с ним! — крикнула мать, которая, держа на руках Лизку, возилась с Сашком. Тот прихворнул и лежал с компрессом на голове.

— А что я сделаю, коли он плачет? — огрызнулся Ивась и снова ущипнул Захарка.

— Ну давай его сюда, а ты возьми Лизочку.

Карабутча повторил свой эксперимент и с сестричкой и уже через минуту бежал на межу — нарвать хоть терна, если не удалось пойти по груши.

Вскоре, услыхав материнский зов, Ивась вернулся к исполнению опротивевших ему обязанностей. Но уже через полчаса снова был свободен: Захарко, а за ним и Лизка, побывав на руках у Ивася, разрывались от плача. Мать всполошилась. Она внимательно осмотрела детей и вдруг увидела синяки.

— Это что такое? — громко спросила она у изобретательной «няньки».

— Верно, покусал кто… — покраснев, проговорил Ивась и припомнил слова Иисуса: «Да будет слово ваше „да“, „да“ и „нет“, „нет“. А что сверх того, то от лукавого».

— Покусал? — не сводя глаз с сына, переспросила мать.

— Покусал… — повторил Карабутча, не в силах сказать правду, и заплакал в ожидании затрещины.

— Еще и мать обманываешь, бесстыдник! Покусал… Они же маленькие! Да разве так можно?

Ивась всхлипывал.

— Стань на колени, негодник!

Карабутча выполнил приказ, с горечью констатируя крах своих убеждений, но довольный тем, что обошлось без вздрючки. Постояв, пока колени не разболелись, он увидел в материнском наказании божию кару и тут пришел к решению: не отступаясь от своих взглядов вообще, временно удерживаться от их осуществления, с тем чтобы строго и неуклонно исполнять заповеди Христовы, когда вырастет…