Утром я прихватил резиновые сапоги и отправился к гнезду. За ночь наледь не поднялась. Как выглядывали у берега верхушки тальников, так и выглядывают. Даже мой след не залило. Может, я поторопился с этим переселением? Птицам наверняка лучше известно, где вода остановится. С какой стати я полез к ним со своей услугой?

Вот и гнездо. Все нормально. Рыжий хвост, как яркий флажок, по-прежнему выглядывает из лоточка. Птица не мигая смотрит на меня из своей утайки. Лишний раз пугать ее не к чему. Пристраиваю на соседнем дереве похожий на лошадиное копыто гриб-кормушку, прячусь за пару сросшихся лиственниц и ожидаю вторую кукшу.

Наконец появилась и принялась с тревожным писком гонять по веткам. Сядет на одну, чуть повертится — пурх! — и уже волнуется на новом месте. Несколько раз она подлетала к самому гнезду, но тут же, словно в испуге, шарахалась в сторону и снова кружила между деревьев.

Постой, да она же ищет гнездо со своей подружкой и не может найти. Бестолочи! Неужели они не могут перекликнуться? «Ти-ву-тив», Ты, мол, где? А та ей: «Я здесь. Сижу совсем рядом».

На тревожный писк кукши не замедлили явиться две кедровки. Они сразу же включились в общую суматоху. Кедровки скрипели, как ржавые петли, каркали простуженными голосами, свистели. Наконец одна из них обнаружила мой гриб с лакомством, и обе птицы принялись угощаться. Встревоженная кукша даже не смотрела в их сторону. Она искала свой дом и не могла найти.

Я не выдержал, обломком сучка отогнал кедровок и перенес гнездо на прежнее место. Не успел отойти и на десять шагов, как следивший за мной с вершины лиственницы самец опустился на гнездо и восторженно защебетал.

Минут через пятнадцать самец подлетел к гнезду теперь уже с набитым клювом и принялся кормить изголодавшуюся кукшу. Я подозреваю, что где-то рядом у него был тайный склад, добыть так быстро корм иным путем просто невозможно.

В следующий раз я попал к кукшам только через три дня. У самой избушки разгулялась наледь. О том, чтобы пробиться к Соловьевским озерам, нечего было и думать. Да я туда не очень и торопился: у птиц корма, по-видимому, хватало.

Когда же на четвертый день я подошел к тому месту, где было гнездо кукш, то был поражен. Везде, куда ни бросишь взгляд, гуляла наледь. Ближе к реке она дымилась, урчала, брызгала сердитыми фонтанчиками. Достигнув деревьев, вода успокаивалась и тихо струилась между стволами, захватывая новые и новые участки.

Я бросился к кукшам. Самца я заметил еще издали. Нахохлившись, он сидел на суховерхой лиственнице, тихий и безучастный. Ломая тонкую ледяную корку, добрался я до гнезда и застыл на месте. Вода давно поднялась к самому гнезду и залила его больше чем на половину. В глубоком лоточке, все так же втянув голову, сидела кукша. Из льда выглядывал только ее рыжий хвост.

Не знаю, есть ли в мире другая птица, о которой было бы сочинено столько сказок и легенд. Птица, живущая триста лет, птица вещая, птица мудрая. Всю свою долгую жизнь ворон проводит в мрачном одиночестве, питается одной падалью, первым прилетает на поле битвы, чтобы собрать там страшную дань…

В действительности ворон живет всего шестьдесят-семьдесят лет. Правда, и этот срок огромен, ведь большинство наших птиц не живет дольше десяти лет. Ворон — самая крупная певчая птица. Он находится в одном отряде с соловьями, дроздами, иволгами. Известно, что ворон — таежный санитар, и трупы зверей — его законная добыча. Вместе с тем, обладая крепким клювом и сильными крыльями, он успешно охотится за грызунами, молодыми птицами и ловит зайчат.

Всю долгую зиму ворон держится особняком, но в апреле чаще встречается в паре. Большие черные птицы играют в небе словно два легких мотылька. Они то поднимаются в высоту, то резко пикируют к самой земле, то шутя нападают друг на друга. А наигравшись, усаживаются рядышком и принимаются перебирать друг другу перья или нежно касаются один другого клювами, словно целуются.

Ворон — нежный супруг и заботливый отец. Он кормит самку и птенцов, пока малыши не оперятся. Во время насиживания и выкармливания самка не оставляет гнезда, поэтому потомство воронов хорошо сохраняется.

Обычно эта осторожная птица держится в стороне. Неторопливо проплывает над тайгой, кинет в небо грустное «крун-крун», и нет ее. Я никогда в воронов не стрелял, даже криком пугать не пробовал, а доверия все равно никакого.

Но вот однажды на перевале Столовой сопки вижу, прямо ко мне летит ворон. «Эта мудрая птица, наверное, поняла, что меня бояться нечего», — подумал я.

Подлетев, ворон начал кружить над самой головой. Я же ни с того ни с сего давай декламировать:

Вот так читаю стихи, а он кружит и не собирается улетать.

— Слушай, может, ты голодный? — Достаю бутерброд, ломаю его пополам. — Здесь масло, сыр, даже ветчины немного. Давай, ворон, замори червячка.

Оглядываюсь, где бы пристроить гостинец, и вдруг замечаю, снег у ног взрыт. На свежей пороше угадываются отпечатки больших крыльев, чуть в стороне чернеет перышко. Что здесь произошло? Может, ворон с кем-то дрался? Ничьих следов, кроме вороньих, не видно.

А не откапывала ли птица какую-нибудь добычу? Снег порушен только в одном месте, к тому же ямки довольно глубокие. Поглядывая вполглаза на все еще кружащего ворона, снимаю лыжу и принимаюсь раскапывать снег. Он плотно сбит ветрами. К тому же лыжа не лопата. И копать неудобно и сломать страшно.

Наконец показались ягель и листочки брусники. Внимательно разглядывая каждую веточку, продолжаю расширять яму. Ага, вот попался комок белого пуха. Такой длинный и нежный пух может быть только у зайца. Наверное, где-то здесь лежит беляк. Рискуя остаться без лыжи, отваливаю новые глыбы, и вот наконец открывается бок матерого беляка. Пробую вытянуть застывшего зайца из ямы, но ничего не получается. Туда-сюда качается, а подаваться не хочет. Что-то там его держит. Нужно копать снова. Вот лыжа цепляется за коричневую от ржавчины проволочку. Ясно. Зверек в петле. С осени здесь была заячья тропа, и кто-то, насторожил петлю.

Оставляю добычу в яме, рядом кладу свой бутерброд и отхожу в сторону. Описав полукруг, ворон прогундосил удовлетворенное «крун-крун» и упал возле копанки.

Интересно, как он узнал, что здесь заяц? Может, еще с осени знал об этом, заметил бившегося в петле беляка, но приблизиться побоялся: вдруг петля схватит и его? А может, просто летел сегодня утром и учуял зайца под метровым снегом.

Найти зайца-то он нашел, да не по зубам, вернее, не по клюву оказался утрамбованный непогодой снег. Или это я ему помешал? Поэтому-то и кружил. Уходи, мол, поскорее, сам откопаю. Птица голодная летала, а я ей стихи декламировал. Чудак.

Костер дышит теплом, поигрывает синеватыми живчиками, пыхкает в небо струйками дыма. Восток уже взялся зарей, но под деревьями еще стоит полумрак. Лежу на подушке из веток кедрового стланика и слушаю тайгу. Она пока не проснулась. Только пощелкиванье костра да журчание речки наполняют предрассветную тишину. Но в ней угадываются и торопливые заячьи прыжки, и осторожные шаги хитрой лисы, и тяжелая поступь лося. Вчера их следы встречались несколько раз. Лиса и заяц пересекли дорогу и исчезли среди кустов, лось же вышел на накатанную колею и не оставлял ее километра два. Величиной чуть ли не с суповую тарелку, отпечатки его копыт хорошо видны на талом снегу. Сейчас эти звери гуляют по тайге и очень даже может быть, один из них прохаживается совсем рядом.

Нужно вставать и идти проверять поставленные на налимов жерлицы. Вечером на одну из удочек клюнул настоящий рыбий дедушка. Толстый и усатый. Еще пару таких налимов, и рыбалку можно считать удавшейся.