Впервые за все время после его приезда она сама обняла его. Он чувствовал ее холодность, но, зная ее сдержанность, сложность натуры, воспринимал такое поведение как способ избавиться от обуревавшего ее смущения. Однако сейчас она стала мягкой и уступчивой. И он прошептал ей на ухо:

— Я никогда не понимал вас до конца, но я влюблен в вас, как, наверное, Парис был влюблен в Елену Троянскую. И я понимаю, почему тысячи мужчин сражались за обладание ею. О Елена, Елена, ну скажите же, что любовь, которую вы испытываете ко мне, не бесчестна!

— Какая разница? — спросила она и громко рассмеялась в его объятиях, гладя его волосы.

Он чувствовал, что тонет в бездонных озерах ее глаз. Никогда еще он не видел ее столь соблазнительной и дерзкой. Они долго не могли и не хотели разомкнуть объятия. Кейлеб постучал в дверь, но любовники не услышали стука, и он ушел. Немного спустя Гарри произнес:

— Вы сказали, что эта ночь не повторится снова. Вы сказали, что происшедшее не произойдет вновь. Это значит, что вы дарите мне лишь одну короткую ночь любви? Ах, Елена, мне бы не хотелось, чтобы было так. Я хочу обладать вами каждый день, каждый час! Я хочу, чтобы вы стали моей женой и оставались ею до тех пор, пока смерть не призовет нас к себе.

Слезы страсти и ярости текли из ее прекрасных глаз, но она снова рассмеялась.

— Почему же вы не сказали мне этих слов много лет назад?

Он решил, что она выражается символически, и ответил:

— Неужели вы еще не поняли, что я с самой первой секунды хотел любить вас и обладать вами? Дядя пригрозил мне, что порвет со мной навсегда, если я не откажусь от вас, — мне все равно. Если маркиз узнает, что вы провели эту ночь здесь, он, возможно, захочет пронзить меня шпагой — мне и это безразлично!

— Мой муж умирает, — хрипло проговорила она, отталкивая Гарри от себя. — Завтра, когда я вернусь, он, наверное, уже будет мертв, — добавила она скорее для себя.

Гарри встряхнул головой.

— Тогда я смогу законно и открыто положить себя, всю мою жизнь к вашим ногам.

Она, содрогнувшись, отвернулась от него. Завтра он будет мертв, подумала она. Нельзя допустить, чтоб он жил. Но сила страсти к нему пугала ее. И она произнесла:

— Прикажите вашему слуге принести нам еду. Уже почти ночь.

Ужин был накрыт на овальном столе, стоящем напротив камина. Изысканный интимный ужин. Елена едва сознавала, что она ест, и ничего не пила. Гарри тоже почти ничего не ел. Он смотрел на ее очаровательное лицо и распущенные волосы, переливающиеся в свете свечи, стоящей в серебряном подсвечнике. Он рассматривал ее лицо и волосы, думая, что ее странные слова, должно быть, есть следствие ее любви к нему, и обожал ее еще больше за такое доказательство ее чувств. Он произнес:

— Более ста лет люди помнят стихи Бена Джонсона, а сегодня ночью они имеют особое значение для меня: «Выпей за меня своими глазами, а я выпью за тебя своими; или оставь поцелуй на кубке, и я не буду там искать вино».

Гнев Елены немного улегся. И она задумчиво проговорила:

— Известно, что эти красивые стихи посвящены Силии, возлюбленной Джонсона.

Глаза Гарри загорелись от восхищения ее познаниями.

— Я даже не знаю, что больше люблю в вас — вашу восхитительную женственность или вашу любовь к знаниям, свойственную ученому, которая делает вас неповторимой среди всех величайших женщин нашего времени, — проговорил он.

Елена молча поглаживала ножку своего пустого бокала и вспоминала те дни, когда она сидела у ног Люсьена в огромной библиотеке Бастилии, слушая его и постигая смысл наук. Она вспоминала долгие зимние вечера, когда море с грохотом билось о скалы и снег покрывал скульптуру плененной девушки на огромном каменном коне. Когда Люсьен впервые увидел Елену, он нашел в ней сходство с этой девушкой. «О Боже, как бы хотелось никогда не покидать Бастилию, остаться там в заточении, как монахине, и никогда не общаться с внешним миром! — с отчаянием думала она. — О Боже, как бы хотелось никогда не пускаться в это путешествие, из которого нельзя возвратиться!» Сейчас она осознала, что, когда Гарри умрет, ей останется только умереть вместе с ним. Она никогда не вернется к Люсьену, даже если он все еще жив.

Она встала. Дрожь пронизывала ее с головы до ног. Гарри тоже поднялся из-за стола и со взволнованным видом подошел к ней.

— Вам нездоровится, любовь моя? Что с вами?

— О Гарри, — произнесла она голосом девушки с разбитым сердцем, обвила руками его шею и горько зарыдала. В это мгновение он любил ее сильнее всего на свете и был полностью порабощен ею, ибо сейчас рядом с ним плакала земная женщина, а не богиня, прикоснуться к которой он всегда боялся. Он подхватил ее на руки и, покрывая поцелуями ее влажное от слез лицо, понес наверх, в приготовленную для них комнату, где ярко горели свечи, а воздух был напоен ароматом цветущей сирени.

Когда он положил Елену на подушки, не веданное доселе странное состояние пришло к нему. Он коснулся ладонью своего горячего лба и почувствовал себя так, словно кто-то дотронулся до него холодными как лед пальцами. И тут весь жар, вся страсть на мгновение покинули его тело. Нахмурившись, он огляделся вокруг. Что же он вспомнил в этой комнате? Боль запульсировала в его висках; такая же боль и раньше приступами донимала его всякий раз, когда он начинал рыться в туманных воспоминаниях, напрягая свой потревоженный страшным ударом мозг. Сейчас он пытался что-то вспомнить. И это что-то было такое знакомое, близкое… эта роскошная постель в отблесках горящего камина и лежащая на ней полуобнаженная девушка в облаке золотисто-рыжих волос…

Елена перестала плакать. Сейчас она снова стала хозяйкой себе и пристально, возмущенно и подозрительно смотрела на него.

— Что случилось? — спросила она мрачно.

— Эта комната… — пробормотал он. — Мы с вами были здесь прежде.

— Наконец-то вы признали это!

Но он был по-прежнему вне реальности. И ответил совершенно невпопад:

— Да, да, конечно, эта ночь была предопределена.

— Значит, вы снова предадите меня! — вырвалось у нее с неистовством.

— Бог свидетель, что я никогда не предавал и не предам вас, даже в иной жизни, ибо я слишком сильно люблю вас.

Она отстранилась от него, белая как мел; огромные глаза смотрели обвиняюще.

— О Гарри, Гарри Роддни, и это все, что вы хотели бы сказать мне? — вскричала она.

Его недоумение возрастало все больше и больше. Он почувствовал, как в комнате нарастает зловещая атмосфера, напрочь отодвигая тот миг, который должен был стать самым значительным в его жизни. Внезапно он склонился над ней и с таким неистовством впился ей в губы, что прикусил их. И произнес:

— Давайте оставим все слова. Это невыносимо.

Он вышел из комнаты. Она уткнулась лицом в подушку, кулаки ее сжались, все тело содрогалось в конвульсиях. Значит, он по-прежнему хочет заставить ее забыть о том, что когда-то произошло между ними! Что ж, теперь она твердо знала, что это конец, хотя всего лишь несколько минут назад, упади он ей в ноги, умоляя о прощении, она, возможно, смягчилась бы и простила его.

Значит, он должен сейчас умереть…

Когда Гарри вернулся в комнату, она была погружена в темноту. Елена лежала, как когда-то лежала та девушка, Фауна, бледная и беззащитная на этой огромной постели. Но под подушкой ее рука сжимала холодный металл пистолета. Однако Гарри ничего не видел вокруг, и ничто не волновало его. Сейчас он ощущал кульминацию долгих месяцев нетерпеливого страстного ожидания. И мир вокруг него исчез. Сейчас он чувствовал лишь одно — наслаждение и экстаз. Но, когда он попытался обнять и приласкать ее, она резко оттолкнула его и дрожащими пальцами зажгла свечу, чтобы он смог видеть ее лицо.

— Все кончено, — проговорила она. — Я больше не буду твоею, а ты — моим. Сейчас, Гарри, ты заплатишь свой долг. Но не мне, Елене, а Фауне, невольнице.

Он потрясенно уставился на ее красивое лицо, искаженное гневом. Она соскочила с постели и накинула на себя бархатный халат. Он тоже встал, пристально смотря на нее. Фауна. Почему она назвала это имя? Ведь он слышал его в туманном прошлом, когда лежал в этом доме почти при смерти четыре года назад. Да, он лежал в этой самой комнате! Тогда ему рассказали, что перед покушением на него с ним была здесь девушка по имени Фауна. Он еще подумал, до чего странное и таинственное имя, но впоследствии совершенно забыл о нем.