Она подумала о руках Гарри, обнимающих ее талию, о его зеленых жаждущих глазах и о разрушающей любви, которую они испытали.

— Люсьен, я никогда не выйду замуж еще раз и никогда не покажусь в свете, где меня могут опозорить из-за моей негритянской крови, — с горечью проговорила она.

Маркиз сердито посмотрел на нее и сказал:

— Ты становишься болезненно впечатлительной. Позови ко мне Обри, мне надо продиктовать ему письмо.

Она вздохнула и поднялась. Когда вошел молодой секретарь, в ней не шевельнулось ни сострадания, ни тщеславия при виде его изменившегося лица. Может быть, когда-нибудь потом, подумала она с цинизмом, достойным ее учителя, она позовет несчастного мальчишку в свою постель и будет укачивать его светловолосую голову на своей груди, чтобы он не погиб от безнадежной любви к ней. Передавая ей письма и при этом случайно касаясь ее руки, он смертельно бледнел. Она знала, что он чувствовал при этом, бедняга! И девушка Фауна, и женщина Елена — обе вздрагивали, охватываемые желанием, от прикосновения руки любимого…

Люсьен был прав. Наверняка для нее лучше, если Гарри Роддни исчезнет из этого мира.

День расплаты приближался. Смерть ожидала, подобно волку, сидящему в засаде, и, тяжело дыша, облизывалась. Ее злобное дыхание проникало в опочивальню маркиза, наполняя ее дурным запахом, с которым не могли справиться пряные благовония и аромат духов.

Маркиз, неизменно насмешливый, решил разыграть прощальную шутку с несчастным секретарем.

В последнее время Обри крайне раздражал маркиза своим настроением и подавленностью, блуждая, словно грустная тень, за Еленой и делая ошибки в работе одну за другой. Такого Люсьен не прощал. Зная, что молодого человека снедает безнадежная страсть, он неоднократно советовал ему самым грубым образом найти утешение в объятиях другой дамы. Но эту идею Обри категорически отвергал. Несчастный молодой человек отчетливо понимал, что, пока он не удостоится расположения маркизы, ему никогда не удастся проявить свою мужскую отвагу по отношению к любой другой женщине.

После ухода Елены умирающий маркиз послал за Обри и со всей серьезностью сообщил ошеломленному молодому человеку, что госпожа маркиза смилостивилась и призналась в своей готовности ответить на любовь Обри.

— Ты доставишь мне огромную радость, если добьешься ее, — закончил маркиз; его запавшие глаза пристально разглядывали мрачное лицо молодого человека. На нем сейчас отражались одновременно страдание и радость.

— Но, сэр, сэр! — растерянно прошептал Обри, нервно теребя воротничок камзола и падая на колени перед постелью хозяина.

Из глубины подушек раздался приглушенный дьявольский смешок. Затем маркиз, раздираемый свирепым кашлем, прохрипел:

— Ступай… но не в ее опочивальню, а в китайскую гостиную, ту, что окнами выходит во дворик.

— Сэр… — нерешительно выдавил из себя Обри. Его мучили желание и страсть, и в то же время он был до предела изумлен таким попустительством со стороны старика. Он знал, что в прошлом хозяин развратничал, но чтобы опуститься до такой гнусности!

— Неужели вы заставите госпожу маркизу ждать, милостивый государь, — суровым тоном проговорил маркиз.

Обри Беркетт медленно приходил в себя. Бледный, трясущийся от возбуждения, он попятился из опочивальни, насыщенной зловещим запахом неизлечимой болезни. Он вытирал испарину со лба, когда пробирался по холодным коридорам к гостиной, носившей название китайской из-за ее обоев, расписанных изящными птичками и цветами, и лакированной мебели, обшитой атласом переливчато-синего цвета, который привезли из Пекина. В этой гостиной, как правило, принимали самых знатных гостей.

Обри подумал, что Елена, видимо, предпочла эту комнату своим роскошным апартаментам из-за нежелания неприятно удивить кого-нибудь из своих служанок. Почему она решила спуститься с роскошного пьедестала и столь неожиданно одарить его такой высокой честью, он не понимал. Не осмеливался понимать. Хотя его радость тускнела от неприятного сознания того, что маркиз лично пожаловал ему странную привилегию, он не видел причины отказываться от предложенного ему счастья. Зачарованно, словно во сне, с такой силой повернул ручку двери китайской гостиной, словно пытался ее сломать.

Уже наступила полночь. Дом был погружен в тишину, и все, не считая личных слуг маркиза, спали. Обри всегда задерживался допоздна, являясь к маркизу по первому его зову. Он чрезвычайно уставал и часто чувствовал себя несчастным. Но теперь, на цыпочках входя в гостиную, предвкушал высшее блаженство. В комнате стоял полумрак, лишь отблеск пламени из камина тускло освещал огромную постель. Обри не видел ничего, кроме очертаний женской фигуры, лежащей среди шелковых простыней, и облака роскошных золотисто-рыжих волос, ниспадающих на пол. Маркиза лежала, прикрыв лицо руками. В комнате витал аромат роз. Райский хор мелодично запел в ушах Обри. Он как подкошенный рухнул на колени подле кровати, схватил нежную белую руку, прижал ее к своим губам и почувствовал, как ласковые пальцы ответно погладили его губы. Затем он услышал приглушенный шепот:

— Любимый мой… ты пришел ко мне… прошу тебя, погаси лампу.

Он повиновался, и комната погрузилась в кромешную тьму. Его сердце готово было разорваться от любви и страстного желания. Он чуть не лишился чувств из-за благодарности, которую испытывал в эту минуту. Сейчас он наконец мог насладиться тем, чего так долго ожидал. Ведь он не знал иной любви… иных объятий. Сейчас наконец долгая томительная страсть к этой божественной женщине будет утолена.

— Елена… Елена… Елена! — шептал он.

За краткий час обладания этой великолепной женщиной от гордости и сознания своего триумфа Обри Беркетт превратился в бога, пока не заснул в ее объятиях. Когда же он пробудился, то услышал нежный радостный смех.

— Какой ты прекрасный мужчина! — прошептала она. — Милый Обри, я всегда готова вести с тобой эту любовную игру!

Что-то в тембре этого голоса вывело молодого человека из оцепенелой дремоты. Что-то… он не понимал что… заставило его тело содрогнуться, а волосы — подняться дыбом.

Он уселся в кровати, облокотился на подушки, пытаясь рассмотреть женщину, лежащую рядом. В этот сумрачный предрассветный час он почти ничего не видел. А она сонно прошептала:

— Утро еще не наступило.

И тут он осознал, что это была не Елена.

Покрывшись холодной испариной, он спрыгнул с постели, обуреваемый чудовищными подозрениями и невыразимым ужасом. Дрожащими пальцами он зажег лампу, стоящую подле кровати, и веселая китайская гостиная наполнилась светом. Обри увидел девушку, возлежащую на постели, положив руки под голову. Волосы ее разметались по подушке. Он, не веря своим глазам, разглядывал незнакомое лицо. Да, оно было симпатично на свой, довольно вульгарный, манер, с остреньким носиком и маленькими лукавыми глазками. У женщины был большой чувственный рот, на котором размазалась помада. Но она совершенно не походила на Елену де Шартелье, если не считать ее горящих, как пламя, вьющихся волос, которые так обманули его, когда он впервые приблизился к кровати.

Она захихикала.

— Ну как, мой милый мальчик, тебе понравилась шутка, которую сыграл с тобой благородный маркиз?

Он пожал плечами и тупо спросил:

— Кто ты такая?

— Меня зовут Каролина… а чаще меня называют Кэрри. Я занимаюсь торговлей, и дела у меня идут очень даже неплохо… — Она рассмеялась, глядя на него бесстыдными глазами. — Разве я не стою золотой гинеи, сэр Обри? Маркиз неплохо заплатил мне. Его слуги нашли меня в таверне «Золотой петух», что в Шеперд Маркете[51]. Мне сказали, что ищут девушку с рыжими волосами, как у меня. И вот, когда я оказалась здесь, маркиз наказал мне сыграть эту роль, и — о-ля-ля! — я показала свои способности в деле… старалась все время помнить, что меня зовут Елена, прятать от тебя лицо и шептать, что я безумно люблю тебя. Правда, каков маркиз проказник? Как здорово все придумал веселый старикан, а? И что у него было на уме, когда он замышлял это? Он так любит свою жену? Знаешь, — тараторила она, — я боюсь его! Ведь он предупредил меня, что если я хоть словечком обмолвлюсь где-нибудь об этом, то мне очень сильно не поздоровится. Это будет намного страшнее, чем порка! Вот как он сказал.