Незамужние девушки его круга одновременно восхищались им и боялись его. Мужчины постарше завидовали его успеху у женщин и искусству владения шпагой, а некоторые из забияк глубоко раскаивались, столкнувшись с его жестким характером. Ходили слухи, что его дядя по материнской линии, сэр Артур Фэри, экс-губернатор Гибралтара, коему Гарри приходился наследником (его родители скончались), пригрозил строптивому племяннику, что лишит того наследства, если он не изменит образа жизни. Светские матроны, надежно укрытые в своих цитаделях, соперничали между собой, добиваясь его расположения, страстно желая сладостных «страшных» мгновений и находя сэра Гарри слишком трудным объектом для завоевания. Казалось, он намного счастливее чувствует себя в компании мужчин, круглые сутки играя в фараон, или целуя продажных женщин в публичных домах, нежели в обществе светских дам.
Но, несмотря ни на что, сэр Гарри был лакомым кусочком любого званого вечера, и, хмельной или трезвый, он обладал проницательным умом, дерзким языком и сказочно красивой внешностью, перед которой могли устоять немногие женщины. Для Памфри пользы от этого распущенного молодого повесы было мало, если не считать его высокого мастерства в шахматной игре.
Этим вечером сэр Гарри был не очень пьян. Просто он сильно устал. Все вокруг ему наскучило. Он не получал наслаждения даже от шахматной игры. Ибо утром, когда он в спальном халате еще нежился в постели у себя дома, в особняке, расположенном близ Сент-Джеймского дворца[22], его буквально замучили своими визитами кредиторы: портные, изготовители париков, сапожники, множество лавочников, которые, разумеется, горели желанием дать красавцу Гарри Роддни кредит, но также стремились получить и несколько золотых гиней. Какое же это было расстройство… к тому же все могли видеть через приоткрытую дверь премиленькую Полли Теддингтон, которая все еще лежала в его кровати. Проснувшись, она взвизгнула и натянула на себя простыню, хотя не потрудилась скрыть от любопытных взоров симпатичное распутное личико и часть восхитительной белой груди. А рядом стоял сконфуженный слуга сэра Гарри, заламывающий руки от позора.
Одежды сэра Гарри и Полли валялись на полу спальни. Его письменный стол орехового дерева с медной инкрустацией был завален проклятыми счетами. Сэру Гарри пришлось увиливать и отшучиваться перед лицом наглых визитеров, пока он натягивал на себя зеленые брюки и камзол и облачался в высокие зеленые же сапоги. Поверх матовой ширмы он наблюдал, как посетители, прохаживаясь, оценивающе разглядывали его objets d’art[23], словно их уже выставили на продажу. Серебро и черепаховые шкатулки, изделия из слоновой кости и бонбоньерки. Графины и стаканы, часы из золоченой бронзы и канделябры… Один из мерзавцев даже имел наглость подкинуть на ладони большие золотые часы сэра Гарри, словно определяя их вес. Надо что-то сделать, чтобы утихомирить их… как следует напоить вином, потом еще, а потом дать искреннее обещание расплатиться по счетам до конца месяца… При помощи своего безграничного обаяния, которое сэр Гарри всегда пускал в дело в подобных случаях, при помощи льстивых уверений и бойкого языка, поклявшись, что его дядя уплатит по каждому счету, Гарри в конце концов избавился от незваных гостей.
Затем ему пришлось избавиться и от Полли. Ее бесхитростная болтовня и чисто чувственное обаяние раздражали его, когда все мысли были заняты финансовыми проблемами. Снова избавившись от одежды, он бросился принимать холодную ванну, размышляя, как получше подольститься к дяде Артуру. Это будет весьма непросто, ибо в их последнюю встречу старик твердо заявил, что, если Гарри не бросит своего экстравагантного и беспутного образа жизни и не снизойдет до какой-нибудь работы, он больше не получит ни пенса.
С помощью длительной поездки верхом, а затем — турецкой бани Гарри вместе с потом вывел из себя горячительные пары и остатки раздражения. А затем, вечером, появился в гостиной леди Памфри. Он не очень жаловал леди Генриетту с ее миндалевидными глазами. Подобные ей дамы были для него слишком фальшивыми. Он мог провести с этими баловнями судьбы приятный вечер, потанцевав час-другой, однако презирал их лень, непорядочность, супружескую неверность. Как и многие другие мужчины, которые вели беспорядочную жизнь, он находил подобные привычки отвратительными в особах противоположного пола (если женщина не была «жрицей любви») и поэтому страстно желал отыскать женщину не только красивую, но и добропорядочную, что, похоже, было почти невозможно в Лондоне 1797 года от Рождества Христова, так же как невозможно достичь заснеженных вершин Гималаев.
Разумеется, Гарри уже был наслышан о маленькой невольнице, привезенной Джорджем Памфри супруге из Бристоля. Он еще не видел ее, если не считать двух-трех раз, когда ему довелось издали наблюдать, как она, одетая в причудливый костюм, садилась в экипаж рядом с элегантной леди Генриеттой и ехала по Пиккадилли[24]. Он предполагал, что встретится с ней сегодня вечером. Но пока она еще не появлялась, и он решил, что ждать больше не стоит. К тому же страшно болела голова, что было необычно для Гарри, обладающего крепчайшим здоровьем, несмотря на попытки расшатать его при помощи долгих ночных кутежей.
Проведя по губам платком с кружевами, Гарри лениво подошел к столу миледи, остановился и пронзил шпагой толстый слой сахарной глазури. И тут он услышал приглушенный крик. Молодой человек резко повернулся к хозяйке дома.
— Клянусь Богом! Внутри торта живой человек! — воскликнул он изумленно.
Генриетта одарила красавца баронета очаровательной улыбкой.
— А вы разрежьте торт там, где сахар разделяется миндалем, и мы с вами увидим, что там, сэр Гарри.
Воцарилась тишина. Все взгляды обратились к монументальному торту. Атмосфера стала напряженной от ожидания. Пожав плечами, Гарри погрузил лезвие шпаги прямо в торт там, где проходила полоска из миндаля. Ко всеобщему изумлению и ликованию, из сладких глубин этого хитрого кулинарного сооружения вдруг появилась маленькая фигурка, уже достаточно известная друзьям и знакомым Генриетты.
— Фауна! Это же Фауна! — загудела изумленная толпа. Лицо Гарри окаменело. Он замер, его всегда бледные щеки покрылись румянцем, и он пробормотал себе под нос:
— Господь всемогущий, ведь я же мог пронзить это дитя!
Сэр Гарри был человеком вспыльчивым, он резко повернулся к Генриетте, с победоносным видом принимающей поздравления от гостей.
— Мадам, неужели вам кажется забавным, что я чуть не нанес смертельную рану этой несчастной девочке?
Улыбка исчезла с лица Генриетты. Снова воцарилась мертвая тишина. И девочка, спрятанная в торте (по правде говоря, она сидела там в сравнительной безопасности, свернувшись калачиком достаточно далеко от миндальной полоски), стояла теперь неподвижно и молчаливо. Сверкающие зеленые глаза Гарри Роддни внимательно осматривали ее с ног до головы. Несмотря на то, что он пришел в ярость, все его существо мгновенно наполнилось невольным восхищением при виде поразительной красоты квартеронки. Вот так, наверное, подумал он, Афродита встала из пены… как Фауна появилась из сладкого лона торта, одетая лишь в прозрачное шелковое одеяние, с обнаженными прелестными руками и ногами. Ее длинные вьющиеся золотисто-рыжие волосы шелковым водопадом рассыпались по еще не оформившейся груди. Ее смиренный взгляд, Полный печали, которая не покидала ее в последнее время, сейчас был обращен к зрителям. Изящные руки были сложены, а запястья скованы тонкой золотой цепочкой, отчего девочка выглядела еще более подавленной. «Но до чего же красивы эти черные огромные глаза, мерцающие в тусклом свете свечей», — подумал молодой человек. Глубочайшая грусть всего облика Фауны поразила сэра Гарри до глубины души.
— Маленькая невольница, закованная в цепи, спрятанная внутри торта… какая милая аллегория, — прошептала одна из дам и громко захихикала.