Закончив читать поэму и порадовавшись похвалам своей возлюбленной, он начал ласкать ее, а она нежно гладила его по волосам. Генриетте нравилось, когда Леннокс был без парика и косички. Ей хотелось, чтобы мода на парики прошла поскорее, хотя, разумеется, этого не произойдет, пока моду поддерживают Его Величество и принц.
— В Хэмптон-Корте будет немного скучно, но я стану жить ради ваших приездов, милый Тони, — нежно прошептала Генриетта.
— Такой желанной красавице, как вы, вряд ли придется скучать, — произнес он и прибавил: — А что с вашей новой фантазией… Фауной?
Выражение лица Генриетты резко переменилось. Взгляд ее миндалевидных глаз стал злым. Она надула губы и перестала гладить его волосы.
— А, Букашка Джорджа… он так ее прозвал. О, я не знаю, Тони, не знаю… Иногда мне кажется, было бы лучше, если бы он вообще не покупал ее для меня.
— Так продайте ее кому-нибудь, — зевая, произнес молодой человек.
— Вот уж нет. Кларисса Растинторп с ума сходит, чтобы заполучить ее себе.
Энтони рассмеялся, забавляясь неизменностью желания любовницы постоянно возбуждать зависть своей подруги.
— Значит, ее прихоть так и не удовлетворена? — осведомился он.
— Нет, — резко отозвалась Генриетта, пристально изучая свои безукоризненно острые ногти.
И в самом деле, у нее произошло небольшое столкновение с Клариссой после soiree[19], устроенного маркизом и маркизой в их лондонском особняке с целью представить высшему обществу нового выдающегося скрипача. В то время повсеместно царило увлечение Моцартом, вообще музыкальными вечерами. Когда давали концерт, ненавистный маленький Зоббо, с огромным тюрбаном на голове, украшенным настоящим рубином, стоял с серебряным канделябром в руке, освещая солисту партитуру. С другой стороны находилась вторая крошечная фигурка, тоже с канделябром. Это была Фауна, квартеронка, которую Генриетта одолжила Клариссе для этого случая, нарядив ее в своеобразный костюм — маленькой турчанки в широких атласных шароварах изумрудного цвета, под стать тюрбану Зоббо. Лицо девочки полузакрывал яшмак, и, как и ожидала Генриетта, глаза Фауны обворожительно мерцали поверх него. Завершала это оригинальное одеяние круглая бархатная шапочка, надетая набекрень на золотисто-рыжие волосы девочки. Эта пара являла собой впечатляющее зрелище — Фауна, которой совсем недавно исполнилось десять, и Зоббо, шестнадцатилетний карлик. Эффект был ошеломляющим. Впоследствии весь Лондон судачил об этом. А тогда ни одну живую душу не волновал Зоббо, вертлявый и отвратительный, с огромными толстыми губами и черной масляной кожей. Все с ума сходили от Фауны, которую Генриетта впервые выставила напоказ в обществе. Дамы вскрикивали от наслаждения и все до одной завидовали Генриетте. Джентльмены же мечтательно произносили:
— Это миниатюрный houri[20], а через несколько лет… о да!
Фауна, еще ребенок, была очаровательной игрушкой, да и миссис Клак прекрасно выполнила свою работу — когда девочка снова предстала перед миледи, она олицетворяла само послушание и покорность. А поскольку была еще очень юной, то быстро выучилась тому, что от нее требовалось в доме. Ее лучшим качеством, по мнению Генриетты, стало то, что она почти не раскрывала рта. Девочка была молчалива и печальна. Однако печаль удивительно шла ей. Как и говорил супруге Джордж, Фауна умела петь и пела, когда ей приказывали. Она пела странные африканские песни на родном языке, которые миледи успокаивали, а для ее друзей оказались редчайшим развлечением. Однако ее ранняя женственность и привлекательность, определенно, становились в глазах миледи крупным недостатком. Несмотря на нежный возраст Фауны, ее пальчики были настолько ловкими и изящными, что она быстро сменила Эбигейл в роли массажистки и магически действовала на миледи, когда та страдала болями — в дождливую погоду Генриетту помучивал ревматизм. А также Эбигейл (весьма неохотно, но не осмеливаясь протестовать) учила Фауну завивать локоны миледи, умело используя для этого щипцы, полировать ногти на руках и ногах хозяйки до совершенного блеска. Фауна умела натирать драгоценные камни, чтобы они ярко сверкали, — этому она обучилась еще на родной земле. Когда разрывались нити жемчужных бус миледи, никто в доме не умел нанизать их снова с такой скоростью и проворством, как Фауна. Девочка украшала званые вечера, стоя за спиною миледи, когда та ела, и держа веер, букет или накидку. Она выполняла бесчисленное количество мелких поручений, выезжая вместе с миледи верхом в парк или прогуливаясь с ней пешком по магазинам, неся симпатичную золоченую корзиночку, в которую затем складывались покупки.
И всегда, куда бы и когда бы они ни шли, люди изумленно смотрели на них или издавали восхищенные возгласы, пораженные сказочной красотой девочки. Генриетта весьма потворствовала этому, наряжая Фауну в самые разнообразные одежды. Клетчатые шотландки. Восточные чадры и юбки с фижмами времен Елизаветы I[21]. Атлас, шелк и кружева. Шляпки с перьями. Одетая как кукла, Фауна временами выглядела нелепо. Иногда миледи наряжала ее как нимфу, в древнегреческое одеяние; иногда — на туземный манер, зачерняя ее кожу и почти не одевая вовсе, когда детское тело было прикрыто лишь бусами, которые Фауна сама же и нанизывала. И вот однажды, простояв почти нагишом за спиною миледи на пронизывающем ветру, Фауна подхватила жестокую простуду, и целую неделю ее лихорадило. Генриетта, в страхе лишиться ее, сообразила, что в будущем следует одевать девочку потеплее.
Все это чрезвычайно забавляло миледи. Особенно когда знаменитые художники стали просить ее милостивого разрешения написать портрет девочки, а один из ведущих авторов шаржей поместил ее изображение в своей книге. В глазах общественности Генриетта всегда царила среди хозяек домов высшего общества и до появления Фауны. Но теперь! Теперь о ней говорили и писали так много, что Джордж Памфри начал находить это довольно неловким, особенно когда выслушивал в клубе довольно непристойные предположения насчет родителей Фауны и всяческие остроты, на которые ему приходилось с улыбкой отмалчиваться. Что до Генриетты, так она просто не могла жить без всего этого. Она наслаждалась. Пока ей не сообщил один из ее слуг, что Миллиган как-то ночью пытался вломиться в спальню девочки. Миссис Клак, заставшая его за этим гнусным занятием, осыпала слугу бранью и намекнула миледи (трясясь от жгучей ненависти к Фауне), что квартеронка имеет все задатки женщины легкого поведения и даже, несмотря на такой нежный возраст, спровоцировала Миллигана. Миледи верила ей лишь наполовину, несмотря на то, что видела бархатные глаза Фауны, направленные в сторону Джорджа, и досадовала на реакцию супруга на этот взгляд. А однажды вечером возник небольшой скандал. Джордж о чем-то ласково заговорил с Фауной, и глаза девочки наполнились слезами, поэтому он подозвал ее к себе, осведомился, как она поживает. Девочка бросила испуганный взгляд на Генриетту, которая надменно вздернула подбородок, после чего девочка неожиданно оцепенела, словно опасаясь вымолвить хоть слово. Тогда Джордж нежно обнял ее за плечики и, назвав ее «бедная миленькая Букашка», спросил, почему у нее такой грустный вид. Она зарыдала, и Генриетта приказала ей убираться вон. Джордж слабо запротестовал и осведомился, действительно ли Генриетта хорошо обходится с ней, поскольку ему показалось, что девочка похудела и стала более печальной. И тогда Генриетта набросилась на него с гневной тирадой.
Разве она не одевает в красивую одежду эту жалкую рабыню? Разве она не разрешает ей большую часть времени находиться в роскоши, следуя за ней, Генриеттой, повсюду? Да как только смеет его сиятельство даже вообразить, что девочка несчастна? Или что она худая… ведь миссис Клак утверждает, что она ест как лошадь. К тому же ее очень трудно обучать чему-либо, у нее нет чувства такта в соблюдении элементарных норм поведения и вежливости. А также чувства благодарности за огромную доброту, которую к ней проявляют.