— Ну как, начальник, похожа? — Шайхула смахнул кисточкой графитовую пыль с формы.

Колосов увидел зеркальное изображение барельефа. Сходство с Татьяной было несомненным.

— Давно заказали? — спросил он, рассматривая знакомое лицо.

— Сами делаем с Копчёным по памяти. А вот сегодня принесли фотографию, кое-что поправил.

— Шайхула, ну как же так? Такую девушку? Сколько доброго она сделала для вас! Никогда не думал, что могли жулики…

— Зачем так говоришь, начальник? Дело это не воров. Поверил, что говорят в клубе? Там третий день баланду мутят, а толку? Мы сами давно разобрались. У нас свой приговор сделан. У нас правильный суд. Пойди завтра в клуб, всё узнаешь. Прохорова увидишь, привет передашь.

Колосов покосился на Шайхулу. Было понятно, что за Его словами скрываются факты, неизвестные суду. Но какие?

— Может, скажешь, что всё это значит? — спросил он.

— Не скажу ничего больше. И так сболтнул лишнее: Пойдёшь, сам увидишь, как всё повернут. Пулю просить будут…

— Почему же всё это время вы молчали?

— Нельзя, закон. Так решила наша правилка. Они уже знают, сами расколются.

Юра понял, что спрашивать дальше бесполезно. У них свои законы. Пришёл Копчёный и положил на верстав кусок олова, глянул пытливо на Шайхулу.

— О чём вы тут?

— Показываю работу. Говорит, похожа.

В двери, покашливая, остановился Горин.

— Мы тут без разрешения. Я позвонил парням: материал бросовый.

Копчёный что-то шепнул Шайхуле, вынул папиросу, повертел в руках, швырнул, растоптал и ушёл.

— Ишь, как убивается, босяк. Зацепило, видно, за струну. Душа-то небось осталась, — заметил Горин.

На следующий день приехали делегации от комсомольских организаций. Клуб был переполнен. Юра Едва протиснулся в дверь. Гул стоял в зале. Юра поискал глазами Прохорова и наконец увидел Его в средних рядах.

Судья сделала сообщение.

Как оказалось, этой ночью подсудимый Крамелюк-Культяпый вызвал прокурора и дал новые показания, которые, изменили весь ход следствия и судебного разбирательства.

Он рассказал, что второго числа выехал с уполномоченным на прииск. Приехали они на «Разведчик» вечером. В половине двенадцатого он, Крамелюк, сказал, что идёт на конебазу спать, а сам вышел на трассу и на попутной машине в половине первого был уже в Оротукане. Убийство совершил он, а о мотивах не считает нужным сообщать суду. Дневальный знал всё и, открыв Ему дверь, ушёл играть в карты, как это было договорено. Ну, а всё остальное происходило примерно так, как рассказывал Турбасов.

— Чернуха! — заорал на весь зал Золотой. — На себя дело взять хочешь. Ну валяй, валяй…

Судья снова одёрнула Турбасова и предупредила последний раз. Начался допрос Крамелюка-Культяпого. Он повторил все показания. Но что-то он недоговаривал, и это чувствовалось. Снова враньё, решил Юра и пОсмотрел на Прохорова. Тот, приподнявшись на месте, не спускал глаз с Культяпого, а потом попросил слова.

— Граждане судьи, тут вас опять путают, — заговорил он, поглядывая на подсудимых. — С двумя из этих людей, я Ехал вместе этапом до Владивостока. Тот, которого вы называете Турбасовым, в то время был Крамелюком, по кличке Золотой. У него четыре золотых коронки. Я-то Его хорошо помню, да и он меня наверное, не забыл. А тот, что пишется Крамелюком по прозвищу Культяпый, звался Копыткиным и статья-то у него была совсем не воровская, а кажется, террор. С пересылки из Владивостока один из них бежал. Вот тут надо покопаться, и всё тогда раскроется…

— Ах ты кусок падла! — рявкнул Культяпый и хотел перепрыгнуть через барьер, но был остановлен овчаркой. Он осыпал Прохорова самой отвратительной бранью.

— Прохоров, не бойсь! Не шлёпнут гадюку, всё равно больше Ему не гулять, — раздался голос из зала. Крамелюк-Культяпый стоял как бешеный зверь, скаля зубы.

Суд прервал заседание до следующего дня.

В глубоком молчании зал слушал показания Крамелюка-Культяпого. Он был отделён от остальных заключённых и говорил откровенно, зло, не скрывая своей ненависти. Свет лампы падал на Его лицо, и оно конвульсивно подёргивалось.

Ночью был вызван к прокурору Алексеев и Ещё ряд свидетелей, и выЯвилась истинная роль Гайдукевича. Но он категорически отказался давать показания и сидел в углу. Его огромная челюсть постоянно отвисала, и он подпирал Её волосатым кулаком. Крамелюк-Копыткин, как видно, понял свою судьбу.

— Да, моя настоящая фамилия Копыткин. Отец и мои братья расстреляны за убийство сельских активистов. Теперь вы расстреляете меня. Ну что же, я кое-что успел сделать. — Он усмехнулся в повернулся к Гайдукевичу — Напрасно запираешься, Колюха, один чёрт шлёпнут; так пусть хоть знают, что многим и многим просто случайно повезло…

— Подсудимый Копыткин извольте говорить по существу, — оборвала Его судья.

— Я хотел Ещё много крови, но мне нужна была бытовая статья. Во Владивостоке удался побег Крамелюка, и я использовал эту возможность, назвался Крамелюком. Подробности вам известны, Потом мне надо было проникнуть поближе к органам, и мне это удалось. Кое-что я успел сделать.

— Какая-то чепуха, — раздался из зала возмущённый голос уполномоченного Уварова. — Невероятно это…

Копыткин с холодной улыбкой нашёл Его глазами.

— А помните, гражданин начальник, когда мы Ездили, вы дали мне винчестер. Я Ещё спросил, как вы доверяете мне оружие? Вы ответили: «Оно не заряжено, да разве ты мог бы кого-нибудь?» Так молите бога, что тогда мои патроны не подошли…

— Почему первой жертвой стала Маландина? — спросила судья.

— Нам нужны были люди из уголовной среды, чтобы самим оставаться в стороне. Это могла быть только молодёжь. Но появились коллективы, а потом комитет и Его секретарь Маландина и молодёжные прииски. Туда пошли даже такие, как Алексеев. Это ломало все наши планы. Наконец стали забирать парней из штрафных. Обострились отношения с воровскими законниками, в частности с Копчёным. Надо было принимать решительные меры. А тут новая угроза. Маландина откуда-то узнала такое, что Её следовало немедленно убрать. Всё было сделано мастерски. Если бы не эти подлюки, никогда бы не раскопали.

— Кого вы имеете в виду?

— Копчёного, Алексеева, Прохорова. Знать бы раньше…

— Надо полагать, что вещи из квартиры геологов, найденные на «Пятилетке», должны были бросить тень на Алексеева и других?

— Да.

— Кто Ещё знал о подготовке вашего преступного замысла?

— Дневальный дома ИТР Пикуль.

Прохоров присмотрелся к седому старичку, и сразу вспомнилась тюрьма и этот сектант-проповедник: «Не согрешишь, не раскаешься…»

— Чтобы не напугал, и не вызвал подозрений мой вид и голос, в дверь постучал Пикуль и сообщил, что принёс письмо, переданное с прииска. Он же нарочно (шн) громко разговаривал на кухне. Маландина его знала, без опасения открыла щеколду и протянула руку. Тут-то я сам вступил в дело. Сначала она ничего не понимала и смотрела на меня сердито. «Вы, — говорит, — с ума сошли? Постыдитесь, я ведь совсем голая». Это она, значит, мне. А сама стоит босая, в одной нижней рубашке и жмётся к стене…

— Кровоподтёки на руках, шее и других участках тела свидетельствуют о борьбе жертвы с убийцами, — прервала Его судья. — Значит, вы издевались и мучили девушку?

— Зачем её мучать? Я просто хотел посмотреть, как она будет ползать на коленях и просить…

— Несмотря на истязания вы не достигли цели?

— Нет.

— Жильцы дома утверждают, что ни крика, ни звуков борьбы не было слышно, — заметил защитник.

— Так она же не кричала, да я и не дал бы. Когда поняла, что дело Её гроб, только побледнела, как рубашка, и тихо спросила: «За что?» Тут я немного раскис. А она как толкнёт меня в грудь — и к телефону. Вот и пришлось Её за руку, да с вывертом. На колени, говорю, проси, пока не пришил, может, и пожалею. Хотелось мне Её сломить. А она откинула голову и тихо: «Просить врагов? Да никогда!..» Ну вот тогда и пришлось немного, помять…

Он задумался и помрачнел. Потом рванулся, поднял руку с короткими пальцами и уже визгливо закончил: