Кованько решительно хлопнул ладонью по столу и закончил:
- Что ж, воля ваша, действуйте!
И я протянул ему руку. Он медленно поднялся с кресла, и мы обменялись твердым рукопожатием. Прочувственно добавляю:
- Для меня честь быть знакомым с таким человеком, как вы, Александр Матвеевич.
Старик кивает, я тем временем прислушиваюсь к звучащим уже некоторое время голосам в приемной. Причем голоса эти выражали свои мысли на повышенных тонах. Затем все же решаю поглядеть на то, что же собственно явилось причиной конфликта в приемной. Открыв дверь кабинета, я увидел следующую сцену – спиной ко мне стоял Джонсон, а на него наседал адъютант генерала, который пытался войти в кабинет. Однако, судя по всему, все его попытки разбивались о непреклонность моего секретаря.
- Господа, - говорю я с укоризной, - что ж вы так шумите? У нас тут с Александром Матвеевичем совещание важное, а вы устроили тут митинг. Давайте обойдемся без деструктива…
И кивнув одобрительно Джонсону, я закрыл дверь перед их носами. Генерал никак не выразил свое отношение к моему самоуправству в его кабинете. Судя по всему, он уже эмоционально еще не отошел от нашей беседы.
- Итак?
Кованько поднял задумчивый взгляд и спросил:
- И чего вы хотите конкретно?
Пожимаю плечами.
- Я уже, кажется, говорил вам – мне нужен «Илья Муромец» готовый к дальнему полету и опытный экипаж. Цель – Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилеве. Срок прибытия – до наступления сегодняшней ночи. Что для выполнения всего этого потребуется – не имеет никакого значения.
- Хорошо, - кивает он, - но есть одна загвоздка. Моего разрешения мало. Кто-то из пилотов должен взять на себя ответственность за полет на его машине Великого Князя и тут я приказать не могу.
- Ну, тут вам виднее, Александр Матвеевич, это ваша епархия и людей своих вы знаете лучше, чем кто бы то ни было. Определите наиболее подходящую кандидатуру, и я с этим человеком побеседую.
Генерал вздохнул и задумался. Затем он поднял со стола свой любимый колокольчик и позвонил. В приемной опять послышались голоса, и я поспешил туда. Открыв дверь, я сделал Джонсону знак пропустить, а затем вновь вернулся к столу.
- Пригласите ко мне полковника Горшкова, - распорядился Кованько, - это срочно!
Адъютант щелкнул каблуками и испарился.
- Я пригласил присоединиться к нам полковника Горшкова. Фактически он там всем заправляет, ведь "Ильи Муромцы" полностью его епархия.
Киваю и вновь смотрю в окно. Не стоит сейчас сверлить генерала взглядом, старику и так тяжело сейчас. Сейчас же мне предстояло знакомство с еще одной воистину легендарной личностью – полковником Горшковым Георгием Георгиевичем. Будучи на три года младше меня нынешнего, он, так же как и генерал Кованько, успел повоевать на русско-японской войне. А во время войны нынешней этот человек стал настоящим героем, командуя знаменитым «Ильей Муромцем Киевским», на котором сам создатель этих тяжелых аэропланов Игорь Сикорский совершил в 1911 году свой грандиозный по тем временам перелет из Санкт-Петербурга в Киев. Кстати, именно за этот полет по Высочайшему повелению Императора эта машина и получила такое персональное наименование.
Георгий Георгиевич продолжил славный путь этой знаменитой машины и 15 августа 1915 года первым в мире совершил на ней самый настоящий бомбардировочный налет на позиции противника, во время которого он три часа, заход за заходом и под плотным огнем противника, совершал бомбардировку немецких позиций. А через месяц полковник совершил еще более выдающийся подвиг - за четыре часа он пролетел более 500 километров, осуществив разведывательный полет над основными железнодорожными узлами немцев и привезя командованию более полусотни фотографических снимков, на которых были четко отражены все передвижения германских войск.
Горшков год воевал на фронте в качестве летчика-бомбардировщика, а затем, к моему счастью, был приказом командования переведен в Гатчину, командовать процессом обучения пилотов бомбардировочной авиации, которых катастрофически не хватало в то время. Почему к счастью? Да потому что если кто и сможет зимой (!) перелететь более 600 (!) километров без единой посадки (!), так только он. Больше некому, откровенно говоря.
В кабинет вошел полковник Горшков в своем летном костюме. Обменялись приветствиями и рукопожатиями, а я попутно отметил, что теперь со мной в кабинете целых две легендарные личности – первый в мире генерал авиации и первый в мире командир самолета-бомбардировщика. А может и первый в мире командир настоящего самолета-разведчика. Воистину, время живых легенд!
Когда все снова расселись, Кованько сказал:
- Вот, Георгий Георгиевич, Его Императорскому Высочеству к вечеру нужно попасть в Ставку. Дело категорически не терпит отлагательств. Я со своей стороны даю добро на полет. Можете ли вы обеспечить доставку в Могилев на "Илье Муромце"?
Горшков нахмурился:
- Ветер быстро разгоняет тучи и где-то через полчаса мы, в общем, собирались совершить отложенный тренировочный полет в Псков. Но, простите, Ваше Императорское Высочество, а как же…
* * *
Телеграмма военного министра генерала Беляева генералу Алексееву от 27 февраля N196
Принята: 27.02.1917 в 13 ч. 20 м.
Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. 196. Беляев.
* * *
ГАТЧИНА. 27 февраля (12 марта) 1917 года.
…- Полковник, разумеется, мне известно о запрете на полеты с лицами Императорской Фамилии на борту. И, конечно, мне известна причина появления этого распоряжения. Более того, я сам одобряю это предписание. Причем не столько вследствие заботы о безопасности членов Императорского Дома, сколько из-за того, что это распоряжение не позволяет ради всякого рода увеселительных вояжей отвлекать наших пилотов во время их боевой работы. Поэтому я, как человек военный, поддерживаю быстрый и строгий запрет на воздушные катания, который последовал немедленно после первого же случая праздных воздушных прогулок на боевом аэроплане. Война не место для светских раутов и прочих экскурсий, в этом мое глубокое убеждение.
Замечаю в глазах Горшкова искру одобрения и даже некоторого удовлетворения. Продолжаю.
- Я, Георгий Георгиевич, боевой офицер. Я много раз лично водил в атаку свою Дикую дивизию, а затем и кавалерийский корпус. Я два года провел на фронте, и я сам прекрасно знаю, во что порой выливаются инспекционные и прочие высокие визиты в часть, хотя и сам сейчас занимаю должность генерал-инспектора кавалерии. Знаю и то, как вредна показуха для боевой готовности войск. И мне, Георгий Георгиевич, уж совершенно точно сейчас не до прогулок, в том числе и воздушных. Но проблема в том, что наступил такой момент, что я должен обратиться к вам с просьбой, осуществить этот рейс. Я не могу вам приказать, ибо вы не мой подчиненный, я не могу настаивать на своей просьбе, ибо я толкаю вас на совершение должностного проступка. Но я считаю себя вправе просить вас об этом, просить как верного присяге русского офицера, как патриота своей Отчизны и как настоящего мужественного человека.
Полковник кашлянул в кулак, а затем спросил:
- Ваше Императорское Высочество, прошу меня простить, но могу ли я поинтересоваться причиной, которая побуждает вас лично участвовать в столь опасном полете? Это конечно не мое дело обсуждать замыслы и решения членов высшего руководства Империи, однако сам перелет зимой на такое расстояние настолько рискован, что я бы в самой категорической форме возражал против вашего участия в нем, даже если бы не было прямого запрета. Поэтому я хотел бы понять ради чего я должен подвергать смертельному риску брата Государя Императора, да еще и нарушая Высочайшее повеление его самого. Ведь, я так понимаю, что соизволения на этот полет Государь не давал?