Пенелопа устало откинулась на сиденье и громко вздохнула. И он понял, что его дело сделано.

– Хорошо, - возвестил он, - Тогда решено. Мы порвем это, - он взял с сиденья лист бумаги.

– НЕТ! - закричала она, практически подпрыгивая на ноги, - Не делай этого!

– Но ты только что сказала -

– Я ничего не сказала! - пронзительно закричала она, - Все, что я сделала, это просто вздохнула.

– Ради Бога, Пенелопа, - произнес он раздражительно, - Ты же согласилась с -

Она уставилась на него, изумляясь его нахальству.

– Когда это я объясняла тебе, как надо интерпретировать мои вздохи?

Он посмотрел на компрометирующий лист, который все еще держал в руках, и задался вопросом, что же, черт подери, ему делать с этим листом в такой момент.

– Как бы то ни было, - продолжала она, ее глаза вспыхивали от гнева, что делало ее почти прекрасной, - Это не значит, что я не запомнила то, что написала. Ты можешь уничтожить эту бумагу, но ты не можешь уничтожить меня.

– Я хотел бы это сделать, - пробормотал он.

– Что ты сказал?

– Леди Уислдаун, - выдавил он из себя, - Я хотел бы уничтожить леди Уислдаун. Я рад, что ты оставляешь ее.

– Но я леди Уислдаун.

– Помоги нам Бог.

А затем, словно, что-то щелкнуло внутри нее. Весь ее гнев, все ее раздражение, все те негативные чувства и эмоции, которые она держала закупоренными внутри себя, вырвались на волю, направленные в сторону Колина, кто из всего общества, возможно, меньше всего заслуживал это.

– Почему ты так злишься на меня? - взорвалась она, - Что я сделала такого отталкивающего? Была умнее тебя? Хранила тайну долгие годы? Вдоволь посмеялась за счет общества?

– Пенелопа, ты -

– Нет, - сказала она напористо, - Молчи. Теперь моя очередь говорить!

У него изумленно открылся рот, и он уставился на нее, в глазах его было видно потрясение и недоверие.

– Я горжусь тем, что я сделала, - сказала она, ее голос дрожал от сдерживаемых эмоции. - Меня не волнует, что ты можешь сказать. Меня не волнует, что может сказать любой другой человек в мой адрес. Никто не может отобрать это у меня.

– Я не пытаюсь -

– Мне не нужно, чтобы люди знали правду, - проговорила она, поднимаясь на вершину своего протеста, - Но, будь я проклята, если позволю Крессиде Туомбли, такому человеку, кто…кто…

Все ее тело задрожало, воспоминание за воспоминанием всплывало перед ее мысленным взором, одно хуже другого.

Крессида, известная своим изяществом и легкой походкой, проливающая пунш на платье Пенелопы, на то единственное платье, которое мать разрешило купить ей не желтого и не оранжевого цвета.

Крессида, сладко умоляющая молодых джентльменов пригласить Пенелопу на танец. Ее просьбы, проделанные с такой громкостью и таким пылом, что Пенелопа чуть не умерла от стыда в тот момент.

Крессида, говорящая перед толпой, как волнуется она при виде Пенелопы. “Это просто вредно в нашем возрасте весить больше десяти стоунов” - ворковала она.

(1 стоун = 6,5 кг - прим. переводчика)

Пенелопа никогда не узнает, скрыла ли Крессида свою ухмылку, после своего укуса. Пенелопа выбежала из зала, ослепленная слезами, не способная игнорировать тот факт, что ее бедра покачивались, когда она убегала.

Крессида совершенно точно знала, когда и где нужно ударить, и по какому месту. Не имело значения, что Элоиза всегда защищала Пенелопу или что леди Бриджертон всегда старалась поддерживать ее веру в себя. Пенелопа засыпала в слезах гораздо большее число раз, чем она себя помнит, всегда из-за какого-нибудь острого укуса леди Крессиды Купер Туомбли.

Она позволила Крессиде избежать неприятностей в прошлом, лишь потому, что она была неспособна постоять за себя. Но она не могла позволить Крессиде обладать этим. Ни ее тайной жизнью, ни тем маленьким уголком ее души, в котором она была сильная и гордая и ничего не боялась.

Пенелопа не знала, как защитить саму себя, но благодаря Богу, леди Уислдаун знала.

– Пенелопа? - осторожно спросил Колин.

Она посмотрела на него безучастно, ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что сейчас 1824 год, а не 1814, что она сидит в экипаже с Колином Бриджертоном, который никогда не сжимался в углу танцевального зала, пытаясь избежать встречи с Крессидой Купер.

– С тобой все в порядке? - спросил он.

Она кивнула, или, по крайней мере, она попыталась кивнуть.

Он открыл рот, намериваясь что-то сказать, затем замолчал, его губы оставались открытыми в течение нескольких секунд. Наконец, он положил свою руку на ее руки, и сказал:

– Мы поговорим об этом позже, хорошо?

На сей раз, ей удалось коротко кивнуть. Она и сама по-настоящему хотела, чтобы все этот ужасный день закончился, но была еще одна вещь, которую она не хотела так просто оставить.

– Крессида не была погублена, - тихо сказала она.

Он посмотрел на нее, по его глазам было видно, что он в замешательстве.

– Прошу прощения?

Она сказала немного громче.

– Крессида сказала, что она леди Уислдаун, и она не была погублена.

– Потому что никто не поверил ей, - ответил он. - И, кроме того, - добавил он, не раздумывая, - Она… другая.

Она медленно к нему повернулась. Очень медленно подняла голову, и посмотрела ему в глаза.

– Насколько другая?

Что- то похожее на панику начало расти в груди Колина. Он знал, что сказал неправильно, но слова уже сорвались с его губ. Как одно маленькое предложение, одно маленькое слово может быть настолько неверно?

Она другая.

Они оба знали, что он имел в виду. Крессида была популярной, Крессида была красивой, Крессида спокойно могла все это перенести, причем с апломбом.

Пенелопа, с другой стороны…

Она была Пенелопа. Пенелопа Физеренгтон. И у нее не было ни влияния, ни связей, чтобы спасти ее от разрушения. Бриджертоны могут стоять позади нее и поддерживать ее, но даже они будут не способны предотвратить ее падение. С любым другим скандалом, возможно, можно было справиться, но леди Уислдаун, в тот или другой раз, оскорбила почти каждого известного человека на Британских островах.

Как только люди справятся со своим удивлением, тогда посыпятся со всех сторон недобрые замечания. Пенелопу не похвалили бы за то, что она была умной, остроумной и смелой. Ее бы назвали скаредной, мелочной и завистливой.

Колин очень хорошо знал высший свет. Он знал, как действовали лорды. Аристократия была способна индивидуальному величию, но коллективно, толпой они имели тенденцию опускаться к самому низкому общему знаменателю

Который был, по-настоящему, очень низким.

– Понятно, - проговорила Пенелопа в полной тишине.

– Нет, - быстро сказал он, - Ты не… Я…

– Нет, Колин, - сказала она, почти с болезненной мудростью, - Я это я. Я просто всегда надеялась, что ты другой.

Он взглядом поймал ее глаза, и так или иначе, его руки оказались на ее плечах, схватив ее с такой силой, что она не могла отвести взгляд от его лица. Он не сказал ничего, он ее молча спрашивал.

– Я думала, ты верил в меня, - проговорила она, - думала, что ты разглядел во мне что-то, кроме уродливого и гадкого утенка.

Ее лицо было так хорошо знакомо ему; он видел ее лицо тысячу раз прежде, и все же до этой недавней пары недель, он не мог сказать, что действительно знал ее лицо.

Вспомнил бы он, что у нее маленькая родинка недалеко от левого уха? Замечал ли он прежде, какой теплый жар идет от ее кожи? Или что в ее красивых карих глазах имеются золотистые пятнышки прямо вокруг зрачка?

Как он мог танцевать с ней такое количество раз, и не замечать, что ее губы были полными и мягкими, и просто созданными для поцелуев?

Она облизывала губы, когда нервничала. Он видел, как она делала это, прямо на днях. И, конечно же, она сделала это сейчас в тот самый момент за все годы их знакомства, когда он держал ее, можно сказать в объятиях, и от вида ее язычка, все его тело напряглось.

– Ты не уродлива, - сказал он ей, его голос был низкий и настойчивый.