Разумеется, не всякий опыт поддается словесному закреплению. Есть и такой, который должен передаваться от человека к человеку бормотаньем, взглядом или же… — смехом. Рабби Ханох из Александрува знал, что когда его учитель рабби Мендл из Коцка рассказывал забавные истории, он в действительности оплакивал разрушение иерусалимского Храма. И когда на исходе субботы я слушал, как старики говорят о своих рабби, я закрывал глаза, чтобы увидеть то, что видели они.
Баал-Шем, Маггид, Леви-Ицхак, Исраэль из Рижина… Теперь мой черед показать их — такими, какими видел их тогда, такими, какими вижу теперь. Эти портреты субъективны несвободны от повторов, ошибок, упущений. Beроятно, они дают представление скорее о самом рассказчике, чем о героях. Быть может, истории о Нахмане из Брацлава или Мендле из Койка он привел лишь затем, чтобы показать, как они влияли на его собственное отношение к языку, к человеку, правде и одиночеству; о Леви-Ицхаке из Бердичева — для того, чтобы заявить о своем праве на наследие, а о Зусе из Аниполи — чтобы признать, чем он обязан ему, чем обязан всем тем рабби минувшей эпохи, которые остались его Учителями. Только по чистой случайности не были упомянуты некоторые другие выдающиеся личности: Шнеур-Залман, Хаим из Цанз, Ицхак из Гера, Меир из Перемышлян, Нафтали-Герш из Ропчиц, Мендл из Косова, Моше из Уйхея. Каждый из них — основатель школы, каждый — источник духовного обогащения. Рассказчик надеется поведать о них позже, ибо это только начало его паломничества. Кажущаяся произвольность порядка изложения предопределена детскими впечатлениями. В его городе, например, говорили о Рижине больше, чем о Гере, чувствовали себя стоящими ближе к Баал-Шему, чем к его комментаторам. Поэтому те или иные предпочтения обусловлены субъективными критериями. Повествователь отбирает наиболее близкий ему материал, а остальное откладывает на другой раз. Если он останавливается на какой-то легенде, то не потому, что она правдивее прочих, — просто он слышал это, а не иное предание. Если какая-то легенда приписывается одновременно двум, трем или пяти Учителям, то это дает ему право преподнести ее в дар тому из них, кого он больше любит. Подобным образом поступали и продолжают поступать все хасиды со времен Баал-Шема. А собственно, почему бы и нет? Тем более что повествуя о других, рассказчик говорит о себе. Он не стремится научить или убедить, он хочет заполнить пробелы и установить новые связи. Не претендуя на объяснения сущего, он силится лишь вырвать у смерти молитвы и лица, взывая к воображению и ностальгии — тем силам, которые заставляют человека вслушиваться, когда ему рассказывают его собственную историю.
ПОЯСНЕНИЯ К ИМЕНАМ И ТЕРМИНАМ
Агада — притчи, толкования, легенды, пословицы и басни, как правило, берущие начало в библейских текстах, толкующие их сложные места и предлагающие варианты понимания Талмуда и Мидраша. В то время как Галаха жестко предписывает соблюдать определенный образ жизни, Агада менее бескомпромиссна и менее требовательна и даже, в зависимости от контекста, может быть шутливой или поэтичной. Агада побуждает к размышлениям и в основу веры вносит нравственный смысл.
Баал-Шем (буквально: Властелин Имени) — так со времен средневековья называют людей, которым известны истинные имена существ и вешей и которые, владея этой тайной, могут управлять и пользоваться ими. Тот, кто знает имя силы, — тот и ее хозяин. Его знание — это его власть. Если он использует свою власть в корыстных целях, то так и останется простым магом. Но если он, напротив, пытается приблизить эти имена к Имени Создателя и в Боге объединить существа и вещи, он становится Властелином Доброго Имени, Баал-Шем-Товом.
Бет-Мидраш (буквально: Дом Учения) — для того чтобы не прерывать изучения и обсуждения Писания, евреи предпочитают не покидать Бет-Мидраш ради молитвы в Бет-Кнесете (Доме Молитвы). Часто эти два «дома» объединялись или хотя бы примыкали друг к другу, так что служба перетекала в учебу, а кульминацией учебы становилась молитва. «В час молитвы и учения» — это выражение часто повторяется в хасидских текстах.
Галаха (буквально: дорога, путь, правило) — то, что в Талмуде и раввинской литературе соотносится с ритуальной, социальной и экономической жизнью общества и каждой отдельной личности. Также как тексты Агады, с которыми Галаха перекликается, она в основном черпает свою мудрость из Библии. Тексты Галахи составляют суть всеобъемлющих законодательств, регулирующих все аспекты жизни благочестивого еврея.
Гаон из Вильны, или Раби Илия бен Шломо-Залман (1720–1797) — самый почитаемый раввин среди евреев Восточной Европы, человек высокой морали и энциклопедических знаний. Всеми признанный знаток Галахи, он также обладал глубокими познаниями в Каббале. Он яростно противостоял хасидскому движению и активно боролся с его распространением в Литве.
Гилель и Шамай — соответственно глава и его заместитель Сангедрина в первом веке до н. э. Это самая известная «пара» раввинов. Их мнения провоцировали и дополняли друг друга. «Школа Шамая» была более жесткой и строгой в отличие от «Дома Гилеля», который, памятуя об уроках прошлого, склонялся к более мягкому подходу.
Даян — раввинский судья.
Дин — приговор; мидат адин. Божья кара.
Зохар — «Книга Сияния», основа учения каббалистов, эзотерический комментарий к Пятикнижию, традиционно приписываемый Раву Шимону Бар-Йохаю.
Йоханан Бен-Закай — законоучитель I века, одна из ключевых фигур в детальной разработке Талмуда. Для того чтобы не прерывать свою работу, он бежал из Иерусалима, захваченного Веспасианом, и основал Академию в Явне, которая продолжала дело Сангедрина и тем самым сберегла традицию. После разрушения Храма Раби Йоханан Бен-Закай собрал воедино все, что ему было известно о законах жертвоприношения, вплоть до мельчайших деталей, в ожидании появления Мессии. В то же время он считал особенно важным — пока не восстановлен Храм, да и всегда — изучение святых текстов и поддержка практики службы в синагоге.
Кавана (буквально: направление, замысел, цель) — духовное сосредоточение на молитве или религиозный акт подготовки к девекуту — согласию с Божественной Волей. Талмуд подчеркивает необходимость направлять свои мысли к Богу не только во время молитвы, но и в следовании Заповедям. «Мистики» средневековья, а позже и хасиды, настаивали на этой форме религиозности и сочиняли Каванот — «направленные молитвы», — которые помогают настроиться и перейти к основной службе.
Ламед-Вавник — «на земле, говорит Талмуд, должно быть не менее тридцати шести Праведных мужей, которым было бы дозволено созерцать Божественное Присутствие». Именно на них и держится мир. Ламед-Вавник (числовое значение этих букв еврейского алфавита — тридцать шесть) прочно заняли место в представлениях народа, который создал им образ скромных людей, ведущих отшельническую жизнь и проявляющих свои достоинства и свою силу только в случаях крайней необходимости — когда дело касается жизни и смерти общины, людей или всего мира.
Лурия, Исаак, также известен как «Ари», «Святой Лев Цфата» (1534–1572) — он родился в Иерусалиме, жил в Каире и умер в Цфате; один из самых загадочных, разносторонних и известных Знатоков Каббалы. Его всегда устные проповеди были распространены благодаря записям ученика Хаима Витала. Очень сильно повлияли на хасидизм его мысли о Цимиуме (замысел Бога уйти к Себе, обречь людей на незнание и оставить их на произвол собственных ошибок); о Швират Акелим, «разбившихся сосудах» Первого Света, искры которого проникли даже в темные миры; о тикун (строительство мостов над пропастями, собирание искр воедино, «восстановление» как историческая цель); о Мессии, закованном в цепи, ожидающим искупления каждого нашего деяния.
Мезуза (буквально: дверной косяк) — маленький пенал, обычно металлический или деревянный, где содержится туго свернутый пергамент, на одной стороне которого написаны отрывки из книги Дварим Пятикнижия, а на другой — Шадай (одно из Божественных имен). Мезуза традиционно прикрепляется при входе, к правому косяку еврейского дома. Великий средневековый философ-законодатель, Моше бен Маймон (Рамбам) объяснял значение мезузы следующим образом: «При виде мезузы человек, который входит или выходит из дома, вспоминает о Вездесущем и преисполняется любви к Нему. Он пробуждается от дремоты и от суетных мирских мыслей, чтобы понять, что ничего нет важнее стоящего в основе мира Краеугольного камня. Эти размышления возвращают человека к себе и направляют его на путь истинный».