Кристен не удостоила Альдена взглядом. Он встал напротив нее возле стола. Впервые он приблизился к ней, после того как она напала на него. Его общество было ей неприятно.

— Я не отвечаю за его настроение, — сказала она ворчливо.

— Нет? — Альден усмехнулся. — Я наблюдал, как он смотрит на тебя. Ты очень даже отвечаешь за это.

— Уходи, сакс, — ответила она, глядя на него с яростью. — Нам нечего сказать друг другу.

— Ты по-прежнему хочешь убить меня?

— Хочу? Я это непременно сделаю.

Он вздохнул притворно.

— Как жаль, что мы не можем подружиться. Я мог бы давать тебе советы, как лучше обходиться с моим кузеном Ты сама, как мне кажется, не справляешься с этим.

— Мне не нужны советы, — фыркнула она. — И я не собираюсь с ним никак обходиться. Я не хочу иметь с ним ничего общего.

— Может быть, но я заметил, что ты тоже часто на него поглядываешь. Вы бросаете друг на друга такие сладострастные взгляды, что…

— Иди к черту! — грубо оборвала она его. — Клянусь, ты отродье Локи. Уйди с глаз моих, пока это тесто не очутилось на твоей голове.

Альден, смеясь, отвернулся и пошел прочь. Кристен со злостью продолжала месить тесто. Как смеет этот сакс высмеивать ее! Или он считает, что она шутит, обещая убить его? У нее самые серьезные намерения. Его любезный вид не повлияет на ее решение. Не повлияет даже то, что благодаря ему, как она узнала, викинги, и она в том числе, остались в живых. Не поможет ему и его сходство с ее братом Эриком — тот же звонкий юношеский смех и склонность к подтруниваниям. Она убьет его, как только обретет свободу.

Ее длинная, толстая коса свесилась из-за плеча, и она в гневе отбросила ее за спину. Была середина лета, и такой жары Кристен еще не знала. Дома она пошла бы с Тюрой купаться или носилась бы по полям на спине Торденса, а ветер бы играл ее волосами. И ей бы не пришлось целый день стоять у пышущей жаром печки. Ее охватила тоска, но она только заставила ее вспомнить, что во всех ее неприятностях виновата лишь она сама.

Прошел ровно месяц с того рокового утра, когда их корабль бросил якорь у Виндхёрста. Время от времени Кристен видела Торольфа и других викингов через открытое окно, когда они возвращались с работы или, наоборот, — принимались за дело. Они ее, однако, видеть не могли, так как она работала в самом дальнем углу зала.

Кристен знала, что они беспокоятся о ней. Во всяком случае, в Отере и Торольфе она была уверена. Они должны бы давно убежать, и Кристен надеялась, что их останавливает не то, что ее взяли заложницей; скорее всего, Ройс и его проклятые охранники делают все, чтобы им помешать. Можно бы спросить у Ройса разрешения поговорить с ними, но Альден прав — в последнее время, с тех пор, как она отказалась разделить с ним постель, он был в прескверном расположении духа, и о чем бы она его не попросила, ответ будет только «нет». К нему было не подступиться. Он резким голосом отдавал приказания своим воинам. Его сестра и слуги старались не попадаться ему на глаза. Может, и вправду в его раздражительности виновата она?

Она бы с удовольствием в это поверила, но не смела приписать себе такое влияние на него. Да, он приходит каждую ночь и спрашивает, хочет ли она пойти к нему, и каждую ночь она ему отказывает. Наверное, Альден как-то узнал об этом. Может, он слышал голос Ройса? В одну из последних ночей Ройс почти кричал, потому что его терпению, как видно пришел конец. А может, Альден все напридумывал из-за тех взглядов, которые Ройс, по его словам, бросает на нее.

Сомнительно, что Ройс говорил о ней со своим кузеном. С чего бы, собственно? Она просто девушка, которая ему приглянулась, он хочет делить с ней постель, но говорить об этом со своей семьей он не будет. Он бы никогда никому не признался в том, сто чувствует привязанность к рабыне, особенно к пленнице из стана врагов, которых он ненавидит.

Эда знала, что происходит, но она была подвластна Ройсу и не смела никому рассказывать, что Кристен отвергает его, а он терпит это. Она ежедневно выговаривает Кристен за ее упрямство, так как считает, что если Ройс хочет ее, он должен ее получить. То, что их первая ночь стала обоим в радость, было для нее ясно. За всю ночь она не услышала ни одного крика, и синяков не было на нежном теле Кристен. На следующий день Кристен замкнулась в холодном молчании, о причинах которого Эда догадывалась по мрачным взглядам, часто бросаемым Кристен на цепи.

В конце концов Эда сказала, что это глупо с ее стороны — не использовать древнейший способ примирения с господином. На что Кристен отвечала, что она может обойтись без милости, которая способствует только тому, что ее держат в цепях, как зверя.

Эду удивляло, что Ройс подчинялся желаниям Кристен. Он каждую ночь просил ее прийти к нему и всякий раз мирился с отказом, хотя в последние дни заметно терял терпение. Она и предположить не могла, что он позволит такое вытворять с собой, и вполне допускала мысль, что он мог бы взять Кристен силой. Это соответствовало бы ее положению рабыни. Но он не делал этого, и, против ее ожиданий, Кристен тоже была удивлена, что он этого не делает.

Кристен желала его, как и прежде. После того, как она узнала, что это значит — быть с мужчиной, она желала его еще больше, чем прежде. Но гордость не позволяла сказать ему «да».

В тот вечер Кристен ждала, что Ройс снова придет к ней, но он не пришел. Она решила, что он, наверное, утолил свое желание с другой женщиной, и старалась убедить себя, что он ничего для нее не значит.

Утром она была бы менее раздражена, если бы знала, где он провел ночь. Но раздражение нарастало, и день длился бесконечно; под вечер у нее появилось чувство, что она сама себя поедом ест. Большую часть вины за свое теперешнее настроение она приписывала себе. Она была уверена, что Ройс больше не придет, решил, что с него довольно. Это подтверждалось тем, что его нигде не было видно в течение дня.

Все же Кристен ждала какое-то время, после того как Эда сняла с нее цепи и заперла дверь. Она сидела в темноте на своем соломенном матраце и дергала за, и без того уже обтрепанные, концы пояса. Она не могла примириться с тем, что Ройс так скоро отказался от нее. Ей хотелось, чтобы он заставил ее подчиниться. Она не собиралась поступаться своей гордостью, поэтому он должен был преодолеть ее. Почему он этого не делает?

После долгого ожидания Кристен наконец разделась, чтобы лечь спать. Последнюю неделю она делала это после ухода Ройса. Прошлую ночь спала в одежде, хотя это было очень неудобно. Но сегодня он не придет.

Она еще не успела заснуть, как дверь открылась. Факел в коридоре осветил его крупную фигуру сзади, превратив ее в черный силуэт. Ее тело напряглось. Она страшно обрадовалась, что он пришел, что он не отказался от нее. Но эти чувства не отразились на ее лице, когда она посмотрела на него, не имея возможности его разглядеть, ведь свет шел сзади.

Когда он безмолвно остановился возле матраца, она поняла, что сегодня он вопросы задавать не будет. Он тоже был горд.

Слова были излишни. Она знала, зачем он пришел. Она пошла ему навстречу, первой нарушив молчание:

— Ты снимешь с меня цепи навсегда?

— Нет.

— Даже если я поклянусь жизнью матери, что не убегу?

— Нет; откуда я знаю — может, ты ненавидишь свою мать, или, может она умерла, и тогда клятва просто не имеет смысла.

Она подавила возмущение, которое вызвали у нее эти слова. Приподнявшись на локтях, она как бы невзначай обнажила грудь — легкое покрывало соскользнуло вниз. Не совсем честная игра, но она по горло сыта этим тупиковым положением.

В свой голос, однако, она вложила максимум возмущения, чтобы дать понять ему — она совсем не заметила, что произошло с покрывалом:

— Совершенно случайно я очень люблю свою мать, она, конечно, жива и, без сомнения, очень беспокоится обо мне. Ты думаешь, если я женщина-викинг, то у меня нет понятия о честности? Или все дело в том, что я викинг, и ты поэтому не веришь мне?