В Варшаву Александр прибыл немного позже назначенного срока, и секретарь начальника штаба Крылов сказал ему:

— Поздно прибыли, молодой человек… Виноват, господин офицер.

— Это вас не касается. Доложите обо мне начальнику штаба.

— Его превосходительства, генерала Орановского, нет, он в отъезде, молодой человек. И ваша вакансия, кажется, уже занята, так вот, молодой человек… Пардон, что ничего более сообщить не могу.

Александр возмутился:

— Штабс-капитан, с вашего позволения, — поправил он Крылова и поддел: — А поздно или рано, об этом судить не вам, сударь. Прошу доложить обо мне начальнику штаба.

Крылов измерил его с ног до погон сверлящим, холодным взглядом, небрежно снял с рукава своего изящного гражданского кителя какую-то волосинку и произнес равнодушно:

— Начальник штаба, его превосходительство генерал Орановский, изволит пребывать в отлучке, так что докладывать некому. Зайдите через неделю.

— В таком случае я испрошу приема у командующего.

— Испрашивайте, штабс-капитан, — язвительно пробормотал Крылов, уткнувшись в бумаги, которыми был завален его стол, и добавил: — Его высокопревосходительство командующий именно вас и ждет и только что изволил приехать из Киева специально для приема вашей академической персоны.

Орлов готов был наговорить самых резких слов от возмущения, что этот штатский щеголь, одетый с иголочки, издевается над ним, но не стал этого делать, повернулся на мутно-желтом ковре так, что он сжался под его сапогами, и ушел.

Командующий Варшавским военным округом, генерал Жилинский, действительно только что вернулся из Киева с военных игр, и был в хорошем расположении духа: игры прошли успешно, русские войска вышли победителями над восьмой армией противника, о чем руководившие карточными баталиями военный министр Сухомлинов и генерал-квартирмейстер генерального штаба Данилов и доложили царю победным рапортом. Поэтому сейчас Жилинский выглядел менее суровым, чем обычно, и даже слегка улыбнулся, увидев Орлова, которого принял тут же, едва адъютант доложил.

— Рад, весьма рад видеть вас, поручик… О-о, штабс-капитан уже? — удивленно произнес он, подняв вечно мрачные свои брови, когда Александр вошел в кабинет.

— Моих друзей выпустили поручиками, а мне почему-то дали следующий чин. Представлен за цензовые стрельбы, — смущенно сказал Александр.

— Долженствует дать, коль хорошо стреляли, — басом одобрил Жилинский и пригласил: — Садитесь, штабс-капитан Орлов, вы — не на докладе и еще не служите у нас.

Кабинет был слишком роскошным и никак не походил на кабинет командующего, военного человека, и это удивило Александра. Но он знал, что не так давно здесь восседал генерал и барон Скалон, а Скалон любил жить на широкую ногу, далеко не по-немецки, и обставил службу мрамором, серебром и хрусталем сверх всякой меры и надобности. И Александр слышал в Петербурге, что Скалон именно из-за этой страсти блистать и сверкать на службе и дома, а точнее сказать — из-за желания супруги, баронессы Корф, блистать в свете, попался на взятках и вынужден был уступить место Жилинскому, который и оставил все так, как было.

Жилинский переложил бумаги с левой стороны огромного, покрытого зеленым сукном стола — на правую, поднял глаза и продолжал, когда Александр сел:

— У вас, на Дону, был великий князь Николай Николаевич. Не видели своего покровителя? Я спрашивал у Сухомлинова, почему его императорское высочество не пожаловал в Киев, на игры, а он ответил: «Ему некогда, он поехал на Дон».

— Он сказал в Новочеркасске, что вы проводите военные игры в Киеве, — сообщил Александр.

Жилинский удивленно поднял белесые брови и нараспев произнес:

— А участия в оных принять вновь не соблаговолил. Как и несколько лет тому назад не соблаговолил участвовать в Петербургских играх. В Зимнем уже было все приготовлено, карты всюду лежали и висели, но игры государь вдруг отменил. Не без его содействия как командующего Петербургским округом… А о том, сколько долженствует Дону выставить полков и сотен на случай войны, не говорил?

— Я не имел возможности слышать, — ответил Александр, — Мне приказано было способствовать благополучному пребыванию его высочества в Аксае, откуда он соизволил отбыть в Петербург.

— Он что, плавал по Дону и встречался с рядовыми казаками?

— Так точно.

— И конечно, узнал вас?

— Я представился сам.

— Как так? А наказный, генерал Покотило, разве не представил?

— Не успел. Он ведь не особенно… Виноват, — спохватился Александр.

Жилинский сдержанно усмехнулся и сказал:

— Не особенно поворотлив. Оттого что несоответственно много употребляет донских пышек с каймаком.

Александр подумал: «Как раз — соответственно, по комплекции» — и хотел спросить, можно ли ему рассчитывать получить должность по артиллерийской части, как Жилинский сам спросил:

— Ну-с, штабс-капитан, куда же вас надлежит определить? Вы с Орановским не говорили?

— Его нет, он пребывает, как сказал Крылов, в отлучке.

— В Новогеоргиевской крепости. Инспектирует. Их у нас осталось здесь пять, а вернее — три надежных, коим придется противостоять атаке германцев в случае войны, — задумчиво произнес Жилинский и продолжал: — Александр Васильевич Самсонов просил меня в свое время, чтобы я оставил вас при генеральном штабе, после окончания академии. Но судьбе благоугодно было распорядиться иначе, и вот мы с вами — в Варшаве…

Александр наконец улучил момент сказать:

— Я бы покорнейше просил, ваше высокопревосходительство, определить меня в какую-нибудь артиллерийскую часть. На цензовых учениях, равно как и в Персиановке…

— Знаю… Василий Иванович Покотило прислал мне восторженный отзыв о ваших персиановских стрельбах. И еще писал о каком-то змее, который вы дерзко сбили, изволите видеть, из обыкновенного полевого орудия. Это правда? — спросил Жилинский явно иронически.

— Так точно. Сбили артиллеристы. Я только подавал команды.

— Из полевого орудия — по воздушной мишени! Поразительно! Против устава и всех технических возможностей орудия. Похвально. Но… — помедлил Жилинский и пристально посмотрел на него из-под светлых бровей, которые всегда держал насупленными, а сейчас поднял. — Но я намерен предложить вам все же вакансию офицера для особых поручений при командующем округом. Ознакомитесь с округом, с офицерами — освоитесь, а тогда и выберете себе артиллерийскую часть: батарею, а то и поболее. Родитель ваш, полковник Орлов, герой Ляояна, надеюсь, не будет огорчен, что я оставил вас при себе? Как его здоровье? Не жалуется на старые раны?

Александр знал: с Жилинским особенно не разговоришься, а вот же он сам разговорился, вместо того чтобы в считанные секунды приказать и на том кончить дело. И подумал: «Очевидно, игры прошли с успехом, оттого он такой словоохотливый», и ответил:

— Я преисполнен к вам самой сердечной признательности, ваше высокопревосходительство, но служить при орудиях мне, право, было бы сейчас более всего к месту. Пока наберусь ума-разума. Родитель, покорно благодарю, жив-здоров и, я полагаю, будет весьма признателен вашему высокопревосходительству…

— Вот и отлично, — прервал его Жилинский и неожиданно спросил: — А супруга ваша, виновница всех ваших перипетий, пожелала расстаться с Петербургом?

— Никак нет, — механически ответил Александр и спохватился поправиться: — То есть я намерен был сказать…

Жилинский мрачно прервал его:

— Вы сказали все, штабс-капитан… Погуляйте два-три дня, устраивайтесь — и за службу. Надлежащие указания о вас я сделаю. Желаю всех благ.

— Слушаюсь и сердечно благодарю, ваше высокопревосходительство.

— Можно и без «высоко», — поправил Жилинский.

Александр не сказал о повелении великого князя в Аксае, а Жилинский ничего об этом не знал.

И Александр перешел на кочевой образ жизни, ибо Жилинский не давал ему времени засиживаться и посылал при пакетах, а то и просто для ознакомления, из конца в конец округа, так что в Варшаве приходилось быть наездами, как бы в командировке.