Сазонов не сел, а раскрыл портфель, достал бумаги, но не положил их перед царем, а держал в руках и стал докладывать о том, что ему было ведомо о действиях Германии с самого начала сараевской трагедии.

Николай курил и слушал, опустив голову и не перебивая, но было видно, что слушает все это по необходимости, из-за вежливости к министру иностранных дел, которого уважал и не хотел обидеть, но который ровным счетом ничего нового не мог сообщить и добавить к тому, о чем уже сообщали Янушкевич и Сухомлинов.

— …Император Вильгельм хочет лишь выиграть время, чтобы закончить втайне все приготовления к войне. При этих условиях я не думаю, я не представляю, чтобы ваше величество могло более откладывать приказ о всеобщей мобилизации. Умоляю вас повелеть Сухомлинову или Янушкевичу обнародовать ваш высочайший указ незамедлительно, — настаивал Сазонов со всей энергией.

Николай не смотрел на него, а посматривал на его бумаги, которые Сазонов все еще держал в руках, хмурил брови и молчал или думал о чем-то своем. Сазонов не знал, что Вильгельм несколько дней тому назад прислал письмо царице с просьбой воздействовать на своего мужа — воздержаться от военных приготовлений — и клятвенно изображал себя поборником мира.

«Ты — мудрейшая женщина и царица России. Сделай невозможное — спаси два родственных тебе народа от войны. Война не нужна. И только ты можешь в этом убедить своего мужа и царя. Мы не властны остановить тот поток разжиганий, который льется со всех газетных строк. Но если подумать, что эти все газетные и другие выпады толкают нас на кровопролитие, то становится страшно. Теперь еще слово о мире за нами, а через несколько дней уже будет поздно», — писал Вильгельм.

— Вилли не станет обманывать меня. От тебя зависит — остановить войну. Я умоляю тебя, Ники, останови мобилизацию, — говорила царица и прослезилась.

Царь прочитал тогда письмо и мрачно спросил:

— Что это — безумец или подлец пишет?

Царица была невменяема и твердила сквозь слезы:

— Останови мобилизацию, Ники, умоляю. Наш друг Григорий тоже тебя просит.

Царь ничего более не сказал, а ночью получил новую телеграмму от Вильгельма с новыми заверениями, что он приложит все силы, чтобы уладить конфликт между Россией и Австрией.

И, позвонив Сухомлинову, отменил указ о всеобщей мобилизации.

Сейчас он слушал Сазонова и молчал. Он только что дал Пуанкаре торжественное обязательство выполнить союзнический долг и прийти на помощь Франции, если Германия нападет на нее. Германия давно вынашивала такие планы, он знал, и Вильгельм еще в Биорке намекал ему на это, когда предлагал германо-русский союз. Однако на Францию ведь еще никто не нападал — надо ли торопиться объявлять мобилизацию всеобщую и дразнить Германию, которая конечно же ответит тем же?

Он не верил Вильгельму. Но, не объявляя всеобщей мобилизации, как иначе можно заставить Австрию оставить Сербию в покое, которую он, Николай, торжественно обещал защитить от посягательств Франца-Иосифа, действующего конечно же при поддержке того же Вильгельма, главы Тройственного союза? Николай не знал, что, когда Вена предъявила ультиматум Сербии, не кто иной, как Вильгельм, пришел в восторг оттого, что Вена не побоялась пойти на этот шаг, но хорошо знал, что Вильгельм никогда не простит ему фактического аннулирования Биоркского договора о германо-русском союзе и до сих пор поносит его, Николая, при всяком случае, как сообщает из Берлина посол, и наверное же действительно хитрит, чтобы выиграть время. И тот шабаш, который германцы не без его, Вильгельма, согласия устроили недавно в парке Киссингена, соорудив там макеты Кремля и Василия Блаженного, чтобы тут же, в грандиозном фейерверке, сжечь их под бравурные звуки немецкого гимна, далеко не случайный. Но тогда как же понять письмо Вильгельма императрице и телеграммы ему, Николаю?

Сазонов, всегда как бы полузакрывший глаза от усталости или от привычки, теперь широко раскрыл их, взволнованный до крайности, и продолжал настаивать на своем:

— Ваше величество, у меня только что был Пурталес. Он совершенно потрясен, он знает, что война надвигается с каждым часом, что ее форсирует его же правительство, и умолял меня сделать ему какое-нибудь предложение, разумеется, которое оправдало бы его информацию Берлина о том, что Россия капитулирует. Он даже уверял в этом на днях нидерландского посланника и бельгийского поверенного в делах. И сказал, что это будет триумфом для Тройственного союза.

— Глупости говорил.

— Да. Но он, видимо, имеет в виду то, что уже два раза мы фактически капитулировали перед Германией в балканских кризисах, в частности, позволили Австрии аннексировать Боснию и Герцеговину, — напролом пошел Сазонов, намекая на Извольского, своего предшественника, давшего на это свое согласие Австрии, и забыл, что такое же согласие дал царь Вильгельму Второму.

Царь сделал вид, что не слышал его слов о Боснии и Герцеговине, а показал ему телеграмму Вильгельма и сказал:

— Вновь заверяет меня в своей дружбе.

Сазонов был потрясен: царь был во власти дипломатической игры Вильгельма, и прочитал телеграмму:

«Если Россия мобилизуется против Австро-Венгрии, миссия посредника, которую я принял по твоей настоятельной просьбе, будет чрезвычайно затруднена, если не совсем невозможна. Вся тяжесть решения ложится на твои плечи, которые должны будут нести ответственность за войну или мир».

— Но Германия ничего не предпринимает для того, чтобы быть посредником, и Австрия бомбардирует Сербию! — в отчаянии воскликнул Сазонов и едва не швырнул телеграмму, но вовремя спохватился и положил ее перед царем нервно, вверх тормашками.

Николай даже не посмотрел на нее и по-прежнему сидел мрачный и тупо смотрел на стопку книг. Но Сазонов видел: царь не хотел отменять своего решения.

Сазонов не мог ждать, когда он скажет: «Я прекращаю разговор», как сказал Янушкевичу, и торопился:

— Ваше величество, я, как и генеральный штаб, и военный министр Сухомлинов, убеждены, что Германия явно уклоняется от посредничества, которого мы от нее просим, и хочет только выиграть время, чтобы закончить все приготовления. При этих условиях мы не думаем, чтобы ваше величество могло более откладывать приказ о всеобщей мобилизации… Если ваше величество остановит наши приготовления к мобилизации, то этим удастся только расшатать всю нашу военную организацию и привести в замешательство наших союзников. Война, невзирая на это, все же вспыхнет в час, желательный для Германии, и застанет нас врасплох и в полном расстройстве, — говорил он решительно, будто был начальником генерального штаба, и все время утирал белым платочком обильный пот, выступавший на его мраморно-белом лбу с мелкими морщинками.

Николай уже ходил в глубокой задумчивости неторопливыми шагами — маленький в этом большом кабинете, в военной форме, и курил, курил папиросу и все время посматривал на огромные окна, через которые виднелось серое Балтийское море.

Сазонов был в отчаянии. Он хорошо был осведомлен Янушкевичем и знал, что Германия уже сосредоточила две армии на французской границе, хотя официально мобилизации еще не объявила, что ее железные дороги забиты воинскими составами, которые направляются на запад, и она ровно ничего не предпринимает, чтобы одернуть Австрию и заставить ее прекратить военные действия против Сербии.

Более того: когда позавчера Сазонов спросил у Пурталеса, германского посла, что намерена сделать Германия, чтобы успокоить Австрию, Пурталес ответил:

— Это Россия должна успокоить Сербию… Мы своего союзника не можем покинуть в такой момент.

Было ясно: Германия и не помышляет быть посредником между Россией и Австрией.

Наконец царь тихо спросил:

— А что слышно из Вены?

— Ничего, кроме того, что австрийцы бомбардируют Белград, — ответил Сазонов и поспешил добавить: — Пурталес сказал мне третьего дня: мы не можем покинуть нашу союзницу.

— Сколько у них там дивизий?

— Янушкевич и Данилов полагают, что Австрия направила против Сербии две армии.