– Нет. Точно.

– А еще тетя Нина обещала…

– Что-то много она тебе обещала.

– Так ведь я ей жизнь спас.

– А… Ну тогда конечно.

– Она хочет попросить дядю Алика научить меня собирать как это… когда травы сушеные…

– Гербарий?

– Ну да.

– А кто такой дядя Алик?

– Тот, который с транзистором.

– Разве он умеет собирать гербарий?

– Конечно. Он же лесник. Ну не совсем лесник, а учится на лесника. У него в этом лесу тренировка, что ли…

– Вряд ли он умеет собирать гербарий, – сказал я с сомнением.

– Должен уметь, если лесник, – возразил Рис.

Мой сын уже обсох и согрелся. Он перевернулся с живота на спину и подставил солнцу свой белый, с прилипшими травинками, весь в рубцах от лежания живот.

– Я хочу спать.

– Поспи…

– Мы скоро пойдем домой?

– К вечеру.

– Не хочется. Здесь хорошо…

Сын замолчал. Я тоже повернулся лицом к солнцу. Потом я на ощупь сорвал листок подорожника и приклеил его на нос. Запахло свежестью родника и тенью дубовой рощи на солнце…

– Пап, а пап…

– Ты бы поспал, сынок…

– Не спится… Я сейчас опять купаться пойду… Мы с тетей Ниной договорились…

– Дай тете Нине обсохнуть.

– Она уже обсохла. Она знаешь как быстро обсыхает, еще быстрее, чем я. Как собака. Собаки быстро обсыхают. Только вылезет из воды, отряхнется – и уже сухая. Мы в садике всегда в бассейн собак кидаем. Пап, а ты женился бы на тете Нине?

– На тете Нине? Чего это тебе такая ерунда пришла в голову? Я уже женат на нашей Маме.

– Это я знаю… Я так просто спросил… Вообще… Раньше… Еще до Мамы… Если бы тебя тогда на танцах пригласила не Мама, а тетя Нина. А? Женился бы?

– На каких еще танцах? – пробормотал я.

Вот результат наших с Мамой перепалок. Мы-то думаем, что Рис спит или занят своими делами…

– Сам знаешь… На каких вы познакомились. Вот если бы тебя тетя Нина пригласила. Тогда что? А? Тогда тетя Нина была бы моей мамой. А? Только честно.

– Вообще-то, конечно, если бы мы не познакомились с Мамой, то твоей мамой был бы кто-нибудь другой.

– Эх, черт возьми!

– Что ты сказал?

– Я говорю, что тогда бы была тетя Нина.

– Разве тетя Нина тебе нравится большей нашей Мамы? – удивился я.

Рис засопел. Видно, ему не очень хотелось отвечать на этот прямой, не терпящий компромиссов вопрос.

– Ну так что же ты молчишь?

– Купаться хочется, – сказал Рис неискренним голосом.

– Не увиливай. Отвечай честно. Будь мужчиной.

Рис колебался. По его конопатой рожице я видел, что, с одной стороны, ему очень хотелось увильнуть, так как за правду вполне можно было схлопотать затрещину, а что еще хуже – дойдет до Мамы, тогда на целый год упреков хватит; с другой стороны, Рису хотелось быть настоящим мужчиной. Желание стать мужчиной победило.

– Тетя Нина… лучше… – пробормотал Рис.

Мы помолчали. Вообще-то по законам педагогики Рис должен был понести какое-нибудь наказание.

– Чем же тетя Нина лучше?.. – спросил я.

Рис понял, что пронесло.

– С тетей Ниной интересней, – сказал он, оживившись. – Она рассказывает разные истории… И вообще… мы как бы наравне… Только она немного больше знает (Рис остается Рисом). И она справедливая.

– За такой короткий срок нельзя узнать столь важную черту характера, как чувство справедливости, – произнес я. Фраза получилась нравоучительной.

– А я вот узнал.

– Каким же образом?

– Я сказал, что у нее уши торчат, как у кошки… А она даже не обиделась. Говорит, что правда у нее плохие уши. А я нарочно про уши сказал… Уши у нее в норме… Просто так, чтобы подразнить… Мама знаешь как бы рассердилась… Было бы дело!

– Какая же это справедливость? Ты ее оскорбил, а она ничего с тобой не сделала. По справедливости надо было влепить тебе как следует.

– А она вот не влепила.

– И это ты считаешь справедливым?

– Да.

– Странная логика.

– Ничего не странная. Нормальная.

Мы опять помолчали.

– И потом, – продолжал Рис, как бы оправдываясь, – Мама много кричит. И не поймешь, когда она заплачет, когда засмеется. Как маленькая девчонка. У нас в садике есть такие. Покажешь палец – когда засмеется, а когда рассердится и заплачет. Никогда заранее не угадаешь.

– Как тебе не стыдно говорить такое! Мама тебя очень любит.

– Тетя Нина тоже любит.

– Она знает тебя всего три часа.

– Тетя Нина уже несколько лет за мной следит. Правда, издали, когда мы гуляем по проспекту.

– Мало ли кто за тобой следит. Следить легко. А Мама тебя воспитывает.

– Воспитывает… – буркнул Рис. Он хотел еще что-то добавить, но передумал.

Мы снова замолчали. Камыши затихли, как всегда бывает незадолго до дождя. Неясное пятно солнца совсем затянуло белой пеленой, и оно не светило, лишь жгло.

Стало душно. Тяжелый белый зной давил на тело, растекался по груди, ногам, рукам и, казалось, капал на траву. Надо было бы искупаться, но зной сковывал все тело, не хотелось шевелиться.

– Пап, а пап, а ты мог бы пережениться?

– Нет.

– Почему?

– Хватит болтать чепуху.

– У нас в садике у некоторых родители пережениваются.

– Меня это не касается.

– У Вовки Барабаша мать была знаешь какая плохая… Драла его почти каждый день за уши. У него уши сделались длинными-предлинными и висели, он даже хлопать ими научился… Так Вовка упросил отца пережениться. Вторая мать очень добрая оказалась. Все ему покупает, что ни попросит. И справедливая. Даже очень! А красивая какая! Когда нас родители из садика забирают, то все на нее смотрят. Волосы большие-пребольшие, как телебашня, и красные-красные, как у индейца… Пап, а ты считаешь, тетя Нина красивее Мамы?

– Думаю, что нет.

– А я думаю, что да.

– Ну это твое личное дело.

– Конечно.

Рис повернулся на бок и стал смотреть в сторону речки, очевидно, в сторону тети Нины, чтобы подкрепить свои впечатления.

Я хлопнул сына пониже спины.

– Может, ты и отца себе другого найдешь?

– Вполне можно, – ответил Рис нагло. – Знаешь, есть какие хорошие отцы. Дети из них веревки вьют.

– Значит, я плохой?

Рис искоса глянул на меня.

– Только, чур, не драться.

– Конечно.

– Честно?

– Честно.

– За правду не бьют, – на всякий случай напомнил Рис.

– Это я знаю.

Рис помолчал. Я приготовился к самому худшему.

– Понимаешь… Ты какой-то… неподдающийся.

– То есть?

Рис дотянулся до лежащей рядом хворостины и стал ковырять ею землю перед собой, одновременно болтая ногами. Я боялся даже смотреть в его сторону, чтобы не вспугнуть взглядом, так как понимал, что наступила минута откровенности.

– Понимаешь, – между тем продолжал Рис, – мне все поддаются. И Бабушка, и Дедушка, и Мама… Мама, правда, думает, что не поддается, а на самом деле поддается. Только с ней надо по-другому, чем с Дедушкой и Бабушкой… По-хитрому… Я ведь страшно хитрый, Маму сначала разозлить надо, чтобы она как тигр сделалась… Чтобы накидывалась на меня, била… разными словами оскорбляла… А мне реветь надо изо всех сил… Хотя, конечно, дерется она не очень больно… После этого надо с ней не разговаривать, вроде бы ты здорово обиделся… Ну, а она через час-два и начнет подлизываться… Что хочешь с ней тогда делай… Мне и в садике все поддаются… Даже самые сильные. Что скажу, то и делают. Сам не знаю почему… Наверно, потому, что я всех хитрее. Я и воспитательниц обхитриваю. Чего-нибудь им такое заправлю, вроде бы я совсем маленький, а на самом деле, я совсем как взрослый… Все понимаю… Ты даже не знаешь, какие взрослые попадаются глупые. Особенно когда они хитрят с нами. Когда хитрят, так я их за сто километров вижу. Они нас, маленьких, за дурачков считают.

– Ну, расхвастался.

– Серьезно. Все дети взрослых обдуривают. Это я тебе по секрету говорю. Только не проболтайся.

– Будь спокоен.

Рис отбросил палку.

– Только ты мне не поддаешься, – сказал он грустно. – Тебя никогда не проведешь.