– Чего их жалеть, подумаешь, мелочь пузатая, – проворчал Рис, но как-то неуверенно, видно, слова про борьбу честную и про борьбу с подножкой произвели на него впечатление. – Щука жива осталась, а мелочь снова вырастет, – Рис попытался сгладить действия браконьера.

Между тем бородачу надоело лазать по камышам. Добычи больше не было, и он, чертыхаясь и сгребая с рук ряску и кашицу из камыша, образовавшуюся от взрыва, направился к берегу. По пути он выловил совсем маленькую плотвичку, не представлявшую, на мой взгляд, никакой ценности, и кинул ее в то место, где, как он предполагал, лежало, дожидаясь котла, все остальное. Улов, видно, привел браконьера в хорошее расположение духа. Он как-то игриво поводил плечами и подергивал свою мокрую бороду. Посередине речки толстяк издал громкий ухающий звук и ударил по воде ладонями. Со стороны леса прилетело маленькое эхо.

– И жизнь хороша, и жить хорошо, – сказал бородач басом и с выражением.

Я заметил, что он имел привычку разговаривать вслух.

– Искупаться, что ли? – спросил он нерешительно сам себя и тут же ответил: – Не помешает.

С этими словами бородач кинулся грудью на воду. От этого мощного броска пошла большая, беззвучная волна – для маленькой речки это был настоящий цунами. Тревожно залопотали камыши, у берега захлюпало, забурлило, оглушенную рыбешку, которой, наверно, уже не суждено было проснуться, и белобрюхую лягушку, брошенную Рисом с целью отомстить мне, «цунами» подбросил вверх, сбил в кучу и зашвырнул на поваленные взрывом камыши… Волна обогнула утес, следуя извилистому руслу речки, и исчезла из вида.

Толстяк продолжал резвиться и ухать, поднимая грудью все новые и новые волны… Мне это уханье и эти движения резвившегося крупного зверя показались знакомыми. Какое-то смутное воспоминание, как неясное пятно в толще воды, возникло в моей памяти, но тут же исчезло. Я еще раз напряг свой мозг, но так ничего и не вспомнил.

– Ну и силища, – сказал Рис уважительно, наблюдая, как и я, за всеми этими делами. – Он и без пороха рыбу глушить может. Как ахнет кулаком, и готово! Пойдем, пап, отсюда скорее, а то он знаешь как разозлится из-за щуки.

– Нет, Борис, – сказал я. – Сейчас мы не можем уйти. Мы должны сказать ему, что щука в воде, а то он может подумать, что мы украли ее.

– Ну и пусть думает себе на здоровье.

– Вот еще… Тебе хочется, чтобы о тебе думали, как о воре?

– Конечно, нет.

– Тогда остаемся. Да и за бушлат надо дядю поблагодарить.

– Мы пропали, – сказал сын грустно. – Он нас уничтожит.

Между тем бородач закончил купание и, смыв с плеч и с груди ряску и камышовую кашицу, полез на берег.

По мере того как он приближался, Рис все больше отступал в тыл, а когда до нас оставалось шагов десять, не выдержал и ударился в позорное бегство.

Бородач подошел к месту, куда он только что кидал добычу, и растерянно оглядел его. Добычи не было. Только валялась дохлая лягушка да один из раков никак не мог уползти в какое-нибудь укрытие; то ли у него был поражен центр ориентации, то ли он свихнулся от взрыва, но рак все время двигался наоборот, то есть полз головой вперед, причем по замкнутому кругу.

Браконьер обошел несколько раз поляну, даже заглянул под лопух. Затем он вернулся на поляну, где были мы, и немного постоял, задумавшись.

Мне было ясно, в каком направлении работала мысль бородача, потому что он все чаще и чаще поглядывал на меня исподлобья. Его взгляды не обещали ничего хорошего.

– Слышь, – наконец грубо обратился он ко мне. – Ты рыбу не видел?

– Видел.

Толстяк никак не ожидал услышать от меня столь быстрого признания. Он даже немного растерялся.

– Ну и куда она делась? – спросил он помягче, но все еще с ноткой угрозы.

– Я ее выбросил в речку, – честно признался я.

Браконьер опешил:

– В речку? Зачем?

– Глушить ведь рыбу нельзя.

Толстяк помолчал. Он, видно, не знал, как ему поступить. Может, я представитель рыбинспекции?

– Ты… из охраны, что ли… этой… как ее…

– Нет.

– А кто ж ты тогда?

– Да просто человек.

– А зачем же рыбу тогда выбросил? – искренне удивился браконьер.

– Так ведь глушить-то нельзя. Это во всех газетах пишут и по телевидению говорят. Вы разве не слышали? Ну, ладно… Мы пошли. Я вас попрошу – отдайте бушлат своему товарищу. Кстати, вы не знаете, как пройти на кордон?

Бородач пристально посмотрел на меня: уж не смеюсь ли я над ним? Я выдержал его взгляд.

– Ах, чмырь! – прохрипел он. – Чмырь поганый.

Видно, драки было не избежать.

– А вы знаете, что такое чмырь? – спросил я. – Чмырь водится в болоте и довольно безобидное существо.

Не говоря ни слова, толстяк ткнул меня в грудь своим огромным волосатым кулачищем.

От здоровенного удара у меня зазвенело в ушах, но все же я сдержался и лишь сказал:

– Слышите, вы, василиск, будьте поосторожней.

Может быть, моя пассивность раззадорила бородача, а возможно, слово «василиск» было ему незнакомо (замечено, что незнакомые оскорбления действуют сильнее всего), но толстяк, после моей фразы рассвирепел.

– Прибью! – прохрипел он и всей массой ринулся на меня, кровожадно растопырив перед собой пальцы, как опереточный разбойник.

К несчастью, я провел прием слишком близко к палатке, и мой противник, падая, стукнулся головой о кол, поддерживавший палатку. Разумеется, ни колу, ни тем более чугунной голове толстяка ничего не сделалось, просто палатка пришла в сильное движение и накренилась на один бок. Пытаясь перевернуться со спины на живот, «василиск» инстинктивно уцепился за этот кол, и все сооружение рухнуло.

В палатке послышался женский визг и сонное мужское бормотание. Брезент забился, как силок, накрывший перепелов. Иногда кто-нибудь пытался встать, но тут же валился под тяжестью брезента, дергаемого в разные стороны.

Я так был увлечен этим зрелищем, что на некоторое время забыл про своего противника. И совершенно напрасно. «Василиск» был уже всего в двух шагах от меня. За считанные секунды он ухитрился выйти из положения перевернутого на спину жука, вскочил на ноги и, приняв боевую стойку, приготовился к последнему броску.

И тут я узнал его.

Это был Человек-гора!

Вот так встреча! Несмотря на все, я даже обрадовался. Все-таки приятно встретить человека из своей юности.

– Друг! Здорово! – воскликнул я, улыбаясь. – Тебя сразу и не узнаешь! Помнишь секцию классической…

Я не успел договорить. Человек-гора, с хриплым шумом выдыхая воздух, уже мчался на меня, нагнув свою могучую шею. Еще секунда, и он сшиб бы меня, как скорый поезд может сбить поставленную на его пути кеглю, но в этот момент инстинкт бросил меня толстяку под ноги. Это было, конечно, не совсем по правилам классической борьбы, но вряд ли Человек-гора стал бы отрабатывать на мне классические приемы.

Человек-гора на бреющем полете перелетел через меня, пробежал на четвереньках, как настоящий орангутанг, с добрый десяток метров и рухнул с обрыва в речку. Послышался всплеск, не меньший по силе, чем когда сваливается утес. Над обрывом поднялся фонтан брызг.

Я направился к палатке. Сейчас палатка напоминала поверхность бурно кипящего котла. Из «котла» возникали очертания то ноги, то головы, слышались ругань, смех, бормотание… Я приподнял край брезента в том месте, где был выход, и наружу тотчас же выглянула блондинка с растрепанной прической.

– Ой! – испуганно воскликнула она, увидев меня, и нырнула назад, под брезент.

– Вылазь! Чего ты возишься! – послышались недовольные голоса.

– Дайте мне расческу!

– Зачем тебе расческа?

– Там какой-то мужчина!

– Какой еще мужчина?

– Симпатичный, вот какой!

– Нинка, хватит дурочку валять!

– Ей-богу, не вру! Это он нам палатку поднял.

– Разве это не Коля? Где же Коля?

– Откуда я знаю?

– Человек! Эй, человек! Есть тут кто-нибудь? Помогите выбраться!

– Нинка, да уйди ты отсюда со своей расческой!