Маркус оглянулся на крик, оружие качнулось в его руке.

Раф сделал выпад, но его остановил крик Али:

— Мой! Он мой!

С видимым усилием Маркус взял себя в руки, поднял пистолет и выстрелил.

Пуля попала в Али. Кэтрин увидела, как на его тунике внезапно появилось темное пятно. Он не остановился, не показал виду, что чувствует резкую боль. Он поднял меч высоко над головой, и, подойдя к Маркусу, с силой всадил его ему в голову.

Кэтрин онемела от ужаса. Широко раскрытыми глазами она смотрела, как кровь брызнула из пронзившего лицо Маркуса клинка, видела, как он упал на спину, выпучив глаза, словно не веря произошедшему. Али вытащил меч, а затем снова вонзил его в сердце упавшего Маркуса.

С окровавленным клинком в руке Али медленно повернулся к Кэтрин и стоявшему рядом с ней мужчине. Он склонил голову в поклоне, но вес его тюрбана оказался слишком большим, чтобы он смог поднять ее снова. Он наклонился, а когда Раф подошел к нему, чтобы подхватить, согнулся и упал на серые камни.

Раф перевернул его на спину. Когда Кэтрин встала перед ним на колени, его веки задрожали.

— Индия… — вздохнул он.

Кэтрин почувствовала, как соленые слезы потекли из ее глаз. В груди Али зияла дыра, наполненная, как колодец, пульсирующей жидкостью его жизни. Ее голос превратился в шепот, когда она ответила:

— Индия сможет гордиться тобой, и сегодня вы вместе будете отдыхать в раю.

Улыбка коснулась его губ и исчезла.

— Мой… сын?

В разговор вступил Раф.

— Он получит меч своего отца, его воспитают как моего собственного, свободным, не подвластным никому, кроме себя и воли судьбы.

— Вы, мадам, научите его любить… любя его?

— Я попробую, — сказала Кэтрин.

— Больше я ни о чем не прошу.

Его взгляд, казалось, искал серебряный диск луны, а найдя, задержался на нем, и свет отразился в его черных глазах. Затем их поверхность заволокло туманом, как зеркало паром. Али был мертв.

Случаются моменты, когда быть сильной женщиной становится очень неудобно. В то время, когда Кэтрин больше всего хотелось расплакаться и быть утешенной, гордость требовала высоко поднятой головы и уверенности. Разбуженные криками, из своих комнат выбежали слуги, принесли одеяла, чтобы завернуть тела, и положили их на стол. А потом настало время попрощаться с мужем, проводить его исполнить свой долг. После его пассивного участия в опасной сцене он хотел выплеснуть эмоции, поэтому не стал мешкать.

— С тобой все будет хорошо? — спросил он, взяв обе ее руки в свои и прижав их к груди.

— Да, — ответила она.

Это была ложь, но если она сможет сдержать подступившие к глазам слезы, то это может сойти за правду.

— Тебе не будет здесь страшно одной?

Она покачала головой, выдавив слабую улыбку. Это, по крайней мере, был честный ответ.

— Если в городе станет опасно, знай: я приеду за тобой.

Ее улыбка дрогнула, но ей удалось кивнуть. Когда он приедет, ее здесь не будет.

Пристально посмотрев на нее, он нахмурился.

— Что-то не так, — начал он.

— Нет-нет, — быстро сказала она. — Только… Будь осторожен.

Он крепко ее обнял, удовлетворенный, что в ее янтарных глазах была тревога за его безопасность. Затем он прижался к ней теплыми упругими губами, и ей пришлось его отпустить.

Сжав руки, она наблюдала, как он пересек двор и исчез в темной арке.

Женщинам Нового Орлеана не подобало присутствовать на таком суровом мероприятии, как похороны. Однако игнорировать условности стало для Кэтрин обычным делом, и она похоронила Али в семейном склепе Наварро. Она ходила туда с его ребенком, Рифом, который смотрел по сторонам своими темными глазами, сидя на руках у няни. Конечно, он это не запомнит, но, возможно, впитает какие-то детали, и позже они помогут ему понять, каким был его отец.

После похорон она вернулась домой заканчивать собирать свои вещи. Она заказала билет на корабль, отправляющийся на рассвете во Францию через Кубу. Она уехала бы и раньше, но толпы покидающих город людей делали это невозможным. Сейчас, когда опасность миновала, люди стали возвращать билеты.

Из осторожных расспросов друзей ее матери она узнала об освободившейся одноместной каюте до того, как об этом стало известно в кассе, и поспешила заказать ее. Организация похорон и поиск отдельной каюты были не единственными заботами сильной женщины.

Восставшие рабы вне себя от ярости сожгли кроме Альгамбры еще пять плантаций и набрали войско из более чем пятисот людей. Они опустошили территорию в десять миль и убили по меньшей мере тридцать человек, хотя окончательный подсчет еще не проводили. В какой-то момент все силы повстанцев были брошены в залив для борьбы с одним человеком. Месье Трепаньер отправил жену и детей в безопасное место, а сам отказался убегать от толпы. Он установил в передней галерее латунную корабельную пушку и грозился выстрелить в каждого, кто отважится войти. Никто не посмел.

В миле ниже имения Трепаньеров и в двадцати пяти милях от города войска генерала Хэмптона, подкрепленные людьми майора Хилтона из Батон-Руж, встретились с мятежниками. Бой был коротким, но решающим. Рабы напали в темноте, во время прилива. Армейцы сделали единственный залп — и шестьдесят шесть человек замертво упали на поле, а множество раненых, расстроив ряды, бросились бежать к болоту. Несколько военных, не пострадавших в бою, были отправлены по их следам, чтобы не допустить восстановления сил мятежников. Это была одна из причин, почему военные не вернулись в город. Вторая заключалась в том, что они взяли в плен шестнадцать человек. Их под конвоем доставили в город и выставили на всеобщее обозрение как предостережение. Среди них был и однорукий мулат, бросивший вызов Рафаэлю в Альгамбре, нелегально прибывший в Луизиану с Сан-Доминго через Баратарию[122].

Говорили, что пленных публично казнят на Плацдарме. Их головы будут отрублены и повешены на шестах, размещенных на определенном расстоянии вдоль реки. Кэтрин уже слышала, как некоторые из друзей ее матери обсуждали наряды, которые они наденут по этому случаю.

Время бдительности прошло, пришла пора восстановления. Несмотря на страх и дым, труд в поте лица и кровавую бойню, люди всегда должны возрождаться. Большие поместья отстроятся заново. Раны исцелятся. Многие рабы будут сожалеть о случившемся; для рабовладельцев, таких как ее муж, настанут лучшие времена. Земля вдоль реки вернется к прежней жизни, только ее уже здесь не будет.

Кэтрин вернулась в дом матери. Ей пришлось рассказать о своей дилемме, иначе мадам Мэйфилд не поняла бы ее. Она не одобряла угрызений совести дочери и тактично намекнула: поскольку Кэтрин уверена, что ребенок от Рафа, то не случится ничего страшного, если она поживет с ним какое-то время, а потом уже сообщит об этом событии. А впоследствии можно сказать, что ребенок родился восьмимесячным. Однако, не сумев переубедить Кэтрин, она решила присоединиться к ней позже, там, где она устроится, например, в деревне у Средиземного моря. Ивонна рассчитывала пробыть там до рождения ребенка и в течение первых месяцев его жизни.

При переезде деньги не представляли проблемы. Раф разрешил ей пользоваться его банковским счетом, и Кэтрин, зная, что носит его ребенка, не чувствовала раскаяния, сняв сумму, достаточную для обеспечения комфортного существования и поддержания здоровья их обоих. У Кэтрин даже мысли не было, что муж может запретить ей пользоваться его деньгами, а кроме того, она не могла допустить ни малейшего риска в столь критической ситуации.

Солнце село, скрывшись за бледной рябью реки. Переплетенные облака постепенно становились полосатыми, розово-серыми, а темнеющие крыши домов приобретали карминный оттенок. Незаметно цвета стали оранжево-розовыми, а потом небо вдруг посерело и наступила ночь. На этом фоне дома превратились в острые черные углы, и Кэтрин неподвижно смотрела на них из окна своей спальни, пока окончательно не стемнело. Сзади, на полу, ее ждали стянутые ремнями чемоданы. Рядом лежал дорожный плащ из бледно-зеленого муслина и мантилья с завышенной талией из изумрудно-зеленого бархата с меховой оторочкой. Ридикюль, туфли, шапочка из меха, деньги, документы — все было готово. Она уже приняла ванну и надела свою батистовую ночную рубашку, потому что хотела пораньше лечь спать. Сейчас она жалела об этом: в обществе других людей она могла отвлечься от мрачных мыслей и сомнений.