Чего она ожидала? Ювелирное украшение, достаточно дорогое, чтобы успокоить нечистую совесть? Веер? Книгу? Флакон духов? Бессмысленную безделушку? Возможно. Но ничего такого продуманного, такого тщательно выбранного, такого напоминающего о времени, проведенном вместе. Означал ли что-то этот подарок? Или он был всего лишь ничего не значащим знаком внимания, как поклон джентльмена, после того как леди скрасила его вечер?

Кэтрин задавала себе множество вопросов и не находила ни одного ответа.

Ночь закончилась вместе с зажженной Деде свечой. Хоть она и перебрала в памяти каждую болезненную деталь того, что произошло между ней и Наварро, но не приблизилась к его пониманию. Действительно ли он намеревался на ней жениться, как предположил Маркус? Или отбросил эту идею, считая, что она все равно ответила бы отказом? Да и отказала бы она, если бы он дал ей право выбора? Ответ был очевиден. И все-таки ей хотелось бы услышать его предложение. Почему? Чтобы с удовольствием отказать ему? Чтобы иметь возможность унизить его так же, как он унизил ее? У нее не было ответов на эти вопросы, и, наблюдая за догорающей свечой, пламя которой таяло в горячем воске, Кэтрин спрашивала себя: а смогла бы она вообще ему отказать?

Было еще довольно рано, когда она вызвала Деде, потому что не могла больше ни секунды оставаться наедине со своими мыслями. Она хотела принять ванну, а утренний туалет en grande tenue [39] наверняка сможет поднять ее боевой дух. Возможно, она даже использует золотые шпильки, ведь других у нее нет. Она позвала служанку и снова улеглась. Сердито и осуждающе глядя на Кэтрин, Деде добавляла последние штрихи к ее прическе, когда в комнату вошла Ивонна. Увидев в руке няни блестящую шпильку, она замерла на пороге.

— Итак, — сказала она, решительно войдя в комнату, покачивая юбками, — он все-таки сделал тебе предложение.

— Нет, — невозмутимо ответила Кэтрин.

— Но это подарок Наварро. Ты приняла его?

— Он мне должен. По меньшей мере это.

Лицо Ивонны Мэйфилд приняло суровое выражение.

— Несомненно. Но стоит ли тебе надевать такую ценность? Это едва ли подходит леди.

— А ты, конечно, всегда следовала правилам поведения для леди? — кротко спросила Кэтрин.

Ее мать выпрямилась, намереваясь дать гневный ответ, но, встретившись с взглядом дочери, дрогнула. Она развернулась, отошла в сторону и опустилась в кресло возле кровати.

— Еще довольно рано, а ты уже оделась. Собираешься куда-то идти?

Кэтрин кивнула.

— Я думала отправиться к мадам Эстель, чтобы заказать новое платье. Хочешь пойти со мной?

— Можно, — ответила мать, поправляя свои шелковые юбки цвета спелого абрикоса. Поверх платья она надела жакет из желтовато-зеленого бархата. Сочетание было неудачным, хотя и модным. Бархат стягивал ее полные груди, а тяжелый вырез подчеркивал излишнюю пышность форм. Кэтрин, напротив, выглядела прямо-таки воздушной в платье из бледно-желтого муслина с отделкой из янтарных ленточек.

— Мне следовало бы знать, — сказала мадам Мэйфилд после недолгого молчания. — Наварро всегда был le plus dangereux des hommes[40]. С моей стороны было глупо предполагать, что он позволит заманить себя в ловушку фразами о твоей невинности. Для меня это сокрушительный удар. — Она бросила взгляд на Кэтрин. — И для твоего счастья тоже, конечно.

— Да, сокрушительный удар, — сухо согласилась Кэтрин.

«И это всё?» — подумала она. Ни слова жалости или сострадания, только это отстраненное участие в ее будущем. Она посмотрела на мать через маленькое овальное зеркало на тумбочке.

— Заманить, maman? То есть ты думаешь, что я соблазнила его?

— А разве нет, chérie? В конце концов, должна же быть какая-то причина его увлеченности тобой. Поверь, Черному Леопарду нет нужды насиловать женщин. Многие прямо-таки жаждут разделить с ним постель. У него наверняка были причины думать, что ты к нему неравнодушна.

— Постарайся запомнить, maman, что он считал меня квартеронкой, которая не имеет права быть равнодушной, — спокойно сказала Кэтрин, несмотря на краску смущения, залившую щеки.

Ее мать нетерпеливо махнула рукой.

— Даже если так… Но ты должна объяснить мне, что именно там произошло. Маркус, явившись ко мне той ночью, твердил что-то невразумительное. И не нужно так на меня смотреть. Если у тебя хватает совести принимать подарок от мужчины, который так грубо с тобой обошелся, значит, мы можем без стеснения об этом поговорить.

Кэтрин не возмутилась, а задумалась.

— Бедный Маркус. Как он узнал, где нас искать?

— Логический вывод, chérie. Когда он вышел от врача, ему потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями. Он сразу пришел ко мне: то ли в расчете на защиту, то ли чтобы дать мне возможность своими глазами увидеть ситуацию, в которой ты оказалась, — это уж решай сама. Сначала мы отправились в дом Наварро, но никого там не обнаружили, кроме нескольких сонных слуг и высокомерного камердинера, который отказался идти с нами. Мы заглянули в несколько публичных заведений (прошу прощения за такое выражение), но все напрасно. Тогда Маркус вспомнил о доме у крепостной стены. Никогда в жизни я не испытывала такого потрясения, как в тот миг, когда вошла в ту комнату. Ты должна, ты просто обязана рассказать мне, как ты там очутилась.

В голосе матери читался призыв, которого раньше не было. Запинаясь, не сводя глаз со своих сложенных на коленях рук, Кэтрин рассказала все, что хотела знать ее мать.

Когда она умолкла, Ивонна дрожащим голосом произнесла:

— Мне кажется, в этом есть доля моей вины. Я была тебе не очень хорошей матерью. Обидно это признавать, но люди, утверждавшие, что нам нельзя жить одним, оказались правы. Впрочем, тебе куда более обидно, не так ли? Прости, Кэтрин.

— Думаешь, у нас будут неприятности? — Она вдруг подняла глаза на мать и увидела, что та внимательно смотрит на носки своих зеленых атласных туфелек, выглядывающих из-под платья.

— Неприятности? Будем молиться, что нет, и планировать поездку в Париж, как только закончится saison de visites[41]. Тогда можно будет покинуть город, избежав обвинений в побеге.

— Все так плохо?

На лице матери промелькнула улыбка.

— Прости меня, petite. Мой юмор был неуместен. Все может быть не так плохо и оказаться не таким уж неприятным. Пусть пройдет время, а там посмотрим.

Ее мать подозрительно быстро опустила взгляд и вдруг заметила какой-то сверток, спрятанный под креслом.

— Что это? — спросила она и подняла его.

Кэтрин почувствовала, как стоявшая рядом няня замерла.

— Всего лишь штопка… — начала Деде, но едва она заговорила, как прямо на колени мадам Мэйфилд из ткани выпал какой-то предмет.

Вскрикнув, она вскочила, и он с глухим стуком ударился об пол. Это был дымчато-черный кусок расплавленного воска в форме человека, пронзенный золотой шпилькой. Никому из троих не было необходимости объяснять, кого представляла эта фигура. Это был магический амулет, джу-джу, для мщения и даже смерти. Он изображал Наварро.

Кэтрин первой вскочила с места. Она схватила фигурку, вытащила из нее шпильку и быстро сжала амулет, превратив в бесформенную массу.

— Мадемуазель! Нет! — закричала Деде. — Я сделала это для вас!

Но Кэтрин заставила ее замолчать, быстро махнув рукой.

— Вот, — сказала она, швырнув в няню шарик воска. — Возьми это и уничтожь. Я не хочу, чтобы ты творила зло от моего имени.

Деде посмотрела на нее долгим взглядом и наконец произнесла:

— Да, мадемуазель Кэтрин.

Она отчетливо выговорила каждый слог ее имени, давая понять, что ее сильно обидели, даже оскорбили. Она сделала глубокий реверанс и с достоинством вышла из комнаты.

После это встала и мать Кэтрин.