— А что его обсуждать! — подскочил кузнец Викул. — Это куда как браво: с красными флагами по улицам…

— С ребятишками, с учениками, — запел Ананий Куприянович.

— Понавесим в школе флагов, снаружи тоже, — вставил Егор Терентьевич.

— И елками уберем, как в городе! — подхватил Епиха.

— Оно, конешно, это самое дело, — не отстал и Корней Косорукий.

— Ну, затарахтели… Безделье им, будто нечего и говорить больше, — ухмыльнулся Астаха.

Солдаты зашикали на него. Алдоха строго, исподлобья поглядел на бывшего купца:

— Безделье, говоришь? С каких пор это школа да праздник трудящихся бездельем считаются?

Астаха сорвался вдруг с места и, словно ошпаренный, выскочил за дверь.

— Видал, — толкнул Алдоха учителя. — Всегда-то они поперек. Наш праздник им — нож вострый… Мое мнение такое: в праздник поутру собраться здесь и пойти в школу.

— Правильно!

— А где флагов столько найдем? — спросил Корней.

— Я привез, позаботился об этом, — улыбнулся молодой учитель. — В городском комитете партии выдали полкуска кумача…

6

Накануне праздника-годовщины, когда и в сборне и в школе шли спешные приготовления к торжеству, — кузнец Викул с Мартъяном Алексеевичем все стены в кумач да в еловые ветки одели, — из волости навернулся большой городской начальник. Это был тот самый, что проводил в прошлом году весною выборы в Учредительное собрание, — дородный, в меховой куртке.

Побеседовав с председателем и учителем, приезжий приказал немедленно созвать всеобщий сход… «Отсталая семейская деревня, — подумал приезжий, — а подготовлена не хуже других… Молодцы руководители!» Он улыбнулся: кажется, все пройдет гладко, больших затруднений не предвидится…

Сход и впрямь получился всеобщий, — председатель Алдоха с дружками — помощниками и на этот раз постарались.

В послеобеденную пору к сборне густо повалил народ. День выдался морозный, студеный ветер крутил по улицам поземку, и мужики были одеты в шубы, в овчину, шапки-ушанки, бабы повязали поверх кичек теплые платки.

Сборня не могла вобрать в себя беспрерывные людские потоки. Мужики и бабы заполнили сени, крыльцо, толпились на улице. Все двери были открыты настежь… Приезжий поспешил начать сход.

— Граждане! — закричал он знакомым голосом. — Завтра исполняется первое пятилетие победоносной Октябрьской революции. У нас, в нашей республике, этот день особенно знаменателен. Завтра, в годовщину Великого Октября, рабочие и крестьяне Дальнего Востока празднуют победу над японскими интервентами, окончание гражданской войны. В этот день на всем необъятном пространстве от Байкала до Тихого океана, во всех городах и селах, состоятся митинги, на которых трудящиеся потребуют упразднения Дальневосточной республики и установления власти Советов. Митинги идут уже и сегодня… Мне говорили, что некоторые граждане вашего села необоснованно боятся советской власти. Эта боязнь — сплошное недоразумение, результат неосведомленности. Смею вас уверить, что нынешний строй ДВР мало чем отличается от советского строя. Дело в том, что положение в Советской России несколько иное, чем год назад… Благодаря оторванности от центральных областей России, благодаря буферу мы с вами проскочили, миновали стадию военного коммунизма, замененного по предложению товарища Ленина новой экономической политикой, при которой даны известные послабления для частной инициативы и расширены возможности накопления богатства среди крестьянства. Советская власть вводит твердую валюту, твердые деньги… Так что мы с вами ничего не теряем, смею вас уверить… Убежден, что вы присоедините свой голос к многочисленным голосам всех трудящихся Забайкалья и Дальнего Востока…

В этом месте оратор заторопился, — он увидел в окно, как на улице начала редеть толпа: там прохватывал колкий ветер и к тому ж из сборни туда доносились лишь невнятные обрывки слов.

— Председатель, ставьте на голосование резолюцию о присоединении к Советской России! Я сперва зачитаю…

Алдоха обвел глазами тесный и плотный круг мужиков у председательского стола, еле приметно улыбнулся: вокруг себя — спереди, сбоку, всюду — он видел сочувственные глаза, понимающие улыбки. И на этот раз он не ударил лицом в грязь, — ведь не случайно же все надежные люди пришли в сборню раньше других, заполнили ее, придвинулись поближе…

Покале, Астахе, начетчику Амосу, Дементею Иванычу едва удалось протолкаться с крыльца до сеней, а дальше, как ни работай локтями и брюхом, в толстой шубе не пролезешь.

Прислонившись бочком к дверям сторожки, Фаддеевой каморки, Дементей Иваныч напрягал слух, чтоб уловить, о чем говорит городской комиссар, приставлял распрямленную ладонь к уху, тянул шею к распахнутой двери сборни. За множеством голов впереди он не мог разглядеть оратора, но речь его слышал довольно отчетливо.

«И чо меня принесло на сход, — думал Дементей Иваныч, — за какой язвой? Сидел себе, посиживал дома, никуды не встревал — и вот тебе… оказия! Как баба, до новостей падок, хлебом не корми. О чем это он? Уничтожение буфера?! Вот оно, вот… начинается! Ну, не знал ли, не говорил ли я, что обойдут нас большевики, вокруг пальца обернут? Стоило за этим ходить! Да нам это и без того видно было… Что он там?.. Другая, говорит, советская власть стала… Твердые деньги — это, положим, возможное дело, ничего удивительного нету… Только насчет накопления богатства, — так вам я и поверил! Не такая ваша программа, сам в Чите слышал. Не перевести ли загодя весь капитал на Ваську с Федоткой, поделить меж ними? — Эта мысль пришла так внезапно и показалась столь подходящей, что он сделал усилие выбраться из толпы, будто не хотел терять драгоценного времени, будто тотчас же претворит он в жизнь эту умную мысль. — Зачем же я сычом торчу здесь? Какие еще новости? Чего ждать?.. Нечего боле ждать!»

Однако вылезать из сеней было не так-то легко. Дементея Иваныча стискивали со всех сторон, и, потолкавшись и взопрев, он уперся в чью-то широкую неподвижную спину, застрял поневоле.

— Оказия, да и только! — буркнул он с досадой.

Тем временем председатель Алдоха приступил уж к голосованию. До Дементея Иваныча донеслись Алдохины слова:

— На прошлом сходе учитель Евгений Константинович так явственно объяснил нам насчет победы советской власти, что всем понятно стало, что буфер и впрямь не нужен, — одна помеха. Тогда спорщиков не находилось, и сейчас, думаю, не сыщется… Все слышали?.. Кто за то, подымите…

Алдоха первый высоко взметнул руку и, словно в ответ ему, вокруг председательского стола мгновенно вырос над головами лес поднятых ладоней. У Дементея Иваныча аж в глазах зарябило. Дружный всплеск рук в сборне вызвал отклик и дальше. Стоящие в сенцах, — кто нехотя, несмело, один за другим, — тоже подняли руки. Поднял ее и Дементей Иваныч: «Все едино… штоб глаза им не колоть… плетью обуха не перехлестнешь, видать… Пастух-то пастух, а какой умышленный, допрежь народ на то подбил».

Дементей Иваныч видел, что и Амос, и Покаля, и Астаха, как и он, не пожелали от других отстать — тянули руки.

— Все, значит, принимают, голосу против нету, — объявил Алдоха результат голосования.

И снова заговорил городской комиссар:

— Эту резолюцию, это выражение вашей единодушной крестьянской воли мы должны послать в Читу, правительству. Но не просто, не по почте послать. Эта резолюция — ваш наказ народному собранию, которое вскоре соберется в Чите. Мы должны выбрать сейчас одного депутата в народное собрание, избрать открытым голосованием… И ваш депутат выразит вашу волю вместе с другими в верховном органе власти. Ему мы вручим этот наказ…

Неожиданно для всех, пробивая толпу мощным своим корпусом, сдавливая, чуть не подминая встречных под ноги, к председательскому столу пробрался Покаля.

— Товарищ комиссар… дозвольте! — взревел он. Все повернули к нему головы.

— Нарушение конституции! — загремел Покаля. — Почему первое учредительное выбирали в тайности по бюллетням, а второе сбухты-барахты, вдруг… никто и подумать о депутате не мог. Это как, а?