— У Горького, припоминается мне, есть рассказ, кажется, называется так: «Еще о черте». Суть вот в чем. Накануне Нового года хлюпик-интеллигент пришел домой, сел за стол и задумался: завистливый он, на чужих жен засматривается, корыстолюбив, не прочь в картишки переброситься, и так далее, и так далее. Настолько избичевался, что самому себе стал противен. И вдруг через открытую форточку на стол упала снежинка, и тут же из нее вылупился черт. «В чем дело, господинчик? — спросил он. — За что себя казнишь?» — «Так и так, — ответил хлюпик. — Пороков во мне много. И то и се». И вот черт стал вытаскивать из его груди пороки. Выкинул «зависть», выкинул «прелюбодеяние», выкинул «страсть к картишкам» и прочее, прочее. Затем спросил: «Ну как, очистился?» А тот смотрит на него и произносит одни междометия. Черт обошел его кругом, постучал. Гремит. Что же делать? И решил: «Отдам его на погремушку сатане». Вот и Сухожилин. Если из него изъять пороки — погремушка. Чистейшая погремушка!

— Зло сказано. Ну, а что собой представляет Опарин?

— Алексей Маркович? Он пока еще ко всему присматривается. Был Малинов — давил на него. Опарин присматривался к Малинову. Ныне появился Аким Петрович Морев, — к этому присматривается, как молодой ястребок ко взрослым. Но дай срок — пожалуй, и полетит, да еще и стариков обгонит.

— Давай сходим к нему. Нет, не на квартиру, а в кабинет, — подавая телеграмму от Ивана Евдокимовича, проговорил Аким Морев.

Прочитав телеграмму, Александр Павлович сказал:

— Едет, значит? Уверен, ты его уломал.

— Дела зовут.

— Аннушка?

— Нет. Аннушку легче перевезти в Москву, нежели организовать у нас отделение Академии наук… Ну как, к Опарину отправляемся? Найдется часок? — спросил Аким Морев.

— Да ведь там умрут от удивления: никогда у нас ни один секретарь обкома не бывал в кабинете председателя облисполкома. А тут — сразу два.

Облисполком помещался напротив обкома партии, в старинном четырехэтажном здании, на стенах которого виднелись следы от артиллерийских снарядов. Ныне пробоины были заделаны красным кирпичом и потому выглядели как заплаты.

Поднимаясь на третий этаж, где помещался кабинет Опарина, они оба подметили: иные встречные с чрезвычайным удивлением, на миг остановившись, смотрели на них, двух секретарей обкома партии, шепча:

— Э-э-э! Не поздоровится, значит… Опарину нашему.

— Слыхал? — проговорил, улыбаясь, Пухов, входя в приемную предоблисполкома.

Сидевшая здесь за столом девушка, уткнувшись в бумаги, сказала:

— Занят, Алексей Маркович очень занят.

— А мы хотим поучиться у него занятости, — грубовато-шутливо вымолвил Пухов.

Девушка глянула на них и замигала, не в силах произнести и слова.

— Умирает, — так же грубовато-шутливо проговорил Пухов, входя в кабинет.

Опарин, не глядя на вошедших, буркнул:

— Некогда, товарищи. Погодите минут пять, — но, глянув, быстро привстал, потом сел и под конец, улыбнувшись, воскликнул: — Ну и посетители! Нарушители!

Александр Павлович хотел было спросить: «Что, оробел, Маркыч?» — но сам смутился от слов Опарина.

— Это как так, нарушители?

— А так. Мне передавали, что «сроду нога секретаря обкома не ступала здесь…», как в девственном лесу.

Перед столом Опарина сидел на стуле человек средних лет, моложавый на вид. На нем поддевка, та, старинная, гладкая в спине, на груди, а ниже пояса все в сборках. Одна пола поддевки спустилась на ковер, как шлейф, а другая лежала на коленях.

— Ну, что же, Бляхин, — заговорил Опарин. — Мы с тобой потом: видишь, посетители какие нагрянули.

Бляхин насупился и крепко стиснул кулак.

Аким Морев запротестовал:

— Нет! Зачем же? Мы не помешаем. Поговорите с товарищем. Видимо, из района приехал, и дело срочное.

— Ну, давай, давай! Не стесняйся. Как же это понимать?.. Из тюрьмы сбежал? — заговорил Опарин, явно поторапливая Бляхина кончать разговор.

Бляхин поднялся со стула и, кланяясь секретарям, сказал:

— Да я и не стесняюсь. Очень даже хорошо, что тут и Аким Петрович и Александр Павлович. Я директор МТС из Заволжья. На границе с Казахстаном мы живем в Полосном, — пояснил он, обращаясь к Акиму Мореву. — Так вот, сбежал я, стало быть, из тюрьмы.

— Не понимаю. Тебя что — судили, посадили, а ты удрал? Как же это ты сумел? — недоуменно произнес Морев.

— Нет, еще не судили, а под суд отдали. И засудят. Значит, считай — я уже в тюрьме.

Аким Морев, вспомнив слова Астафьева о Левобережье, сказанные им на последнем заседании бюро, спросил:

— За что же вас суду предают? И кто?

— Главный агроном области Якутов.

— За что?

— За нарушение севооборота. Видите ли, Аким Петрович, — горячо заговорил Бляхин, и моложавое лицо сто вспыхнуло. — Я сам агроном. Верно, Тимирязевку окончил недавно, пять лет назад. Но уже присмотрелся к условиям Левобережья. Там, мне кажется, кое-кто такое настряпал, что теперь нас, тех, что дело выправляют, они же под суд отдают…

— За что же? — спросил Аким Морев.

— За что? Говорят, проводи наше решение. А оно, похоже на вола, к примеру… и нам диктуют: «Вводи этого вола в мышиную норку».

— Так ты с этим вопросом в обком, — перебил его Опарин. — Чем мы можем помочь? Это дело такое — обкому только по плечу.

— Почему в обком? — возразил Аким Морев. — Разве директор машинно-тракторной станции не подвластен облисполкому?

— Конечно. А как же? Однако он ставит принципиальный вопрос, — проговорил Опарин.

— Вы не правы, Алексей Маркович: облисполком обязан разрешать принципиальные вопросы, — снова возразил Аким Морев.

В душе Опарин был вполне согласен с Акимом Моревым, но, работая при Малинове, он от последнего за «проявление самостийной инициативы» получил столько ударов, что и теперь еще не забыл о них, и потому невнятно согласился:

— Конечно, так. Да… конечно… однако…

— А ты, Маркыч, без однако, — вмешался Александр Павлович. — Ты — Советская власть и действуй, как Советская власть.

— Хорошо, — сверкнув улыбкой, проговорил Опарин, затем свободно вздохнул и расправил плечи. — Хорошо и правильно. Вот что, товарищ Бляхин. Заходи ко мне в понедельник, принеси все документы, разберемся и вызовем кого надо.

— Спасибо, — сказал Бляхин. — Спасибо, товарищи секретари, — уже от двери обратился он к Акиму Мореву и Пухову.

Когда директор МТС покинул кабинет, Аким Морев, оглядев слишком уж скромную обстановку, сказал:

— Бедновато обставились. Не к лицу так жить. Но мы не с этим пришли, Алексей Маркович, — и перевел разговор на другое. — У меня возник один вопрос и очень взволновал меня. Возможно, моя тревога беспочвенна: я ведь у вас в области без году неделя. Но я вижу: то тут, то там защитники Приволжска ютятся среди развалин, в блиндажах, землянках…

— Ух, Аким Петрович, ты вроде подслушал мои мысли! — воскликнул Пухов. — Я ведь как доказывал — он свидетель, Маркыч… Надо в первую очередь строить жилые дома, а Малинов свое: «Жители потерпят; не кисейные барышни. Мы город должны украсить дворцами».

У Акима Морева мелькнула мысль: «Себе — особняк, учреждениям — дворцы, а народу — развалины. Сколько форсу, чванливости и безобразного отношения к жителям города!» И, обратясь к Пухову, спросил:

— А ныне можно кое-что повернуть?

— Почему же нельзя? Давайте вызовем рулевого. Ну-ка, Алексей Маркович, позвони Ролину. Ролин — начальник строительства города, — пояснил Пухов Акиму Мореву. — Вызывай, Маркыч!

— Да что ты, Александр Павлович! Он ко мне не придет. Сейчас же выставит сотни причин и не явится, — объявил Опарин.

— А ты попробуй, а мы послушаем, — посоветовал Пухов.

Опарин безнадежно махнул рукой и все-таки позвонил.

— Геннадий Степанович! — сказал он вкрадчиво. — Очень прошу вас сейчас же заглянуть ко мне, — послушал, затем, опустив трубку, сказал: — Ощетинился. Кричит: «Что я вам, заседатель?» — Еще послушал и, намереваясь положить трубку на рычажок, чего-то стыдясь, сообщил: — Отказался.