«Наша победа полная! восклицал Нассау. — И обеспечила ее моя флотилия!» За два дня сражений турки потеряли 10 кораблей, 5 галер, 3 тысячи человек убитыми и 1673 пленными. Потери русских составили всего один фрегат, 18 человек убитых и 67 раненых. Графу де Дама была поручена честь доставить эту новость светлейшему в лагерь на Буге. Князь был вне себя от радости: «Что я вам говорил? — восклицал он, обнимая де Линя. — Это ли не чудо? Я баловень у Господа Бога». И писал Суворову: «Лодки бьют корабли [...]! Я без ума от радости».^[793]

В ту же ночь светлейший приплыл по Бугу на флагман Пола Джонса «Святой Владимир», где был устроен обед. Подняли флаг Потемкина — адмирала Черноморского и Каспийского флотов. Князь убедил командующего гребной флотилией извиниться перед обидчивым американцем, однако остался при убеждении, что победа одержана только благодаря Нассау. «Матушка родная, Всемилостивейшая Государыня! — писал он Екатерине 19 июня. — Поздравляю с победой знаменитой! Капитан-паша, хотевши нас проглотить, пришед с страшными силами, ушел с трудом. Бог видимо помогает. Мы лодками разбили в щепы их флот и истребили лутчее, а осталась дрянь, с которою он уходит в Варну. Матушка, будьте щедры к Нассау, сколько его трудов и усердия [...] А пират наш не совоин».^[794]

На самом деле победой русские были больше всего обязаны артиллерии Бентама. Разумеется, в этом не сомневался и сам Сэмюэл, произведенный в полковники и получивший Георгиевский крест и шпагу с золотым эфесом. Потемкину Екатерина отправила золотую шпагу «необыкновенной красоты, с тремя большими алмазами» и золотое блюдо с надписью «фельдмаршалу князю Потемкину-Таврическому, командующему сухопутной и морской армиями, одержавшими победу на Лимане, и создателю флота».^[795] Посрамленный Хасан-паша ушел с остатками своего флота.

Все шло прекрасно, теперь можно было приступать к осаде Очакова, как вдруг от Екатерины пришла весть о том, что 21 июня шведский отряд, переодетый в русские мундиры, инсценировал нарушение собственной границы. Король Густав III начал войну против России. Выступая из Стокгольма по направлению к Финляндии, он хвастался, что скоро «будет завтракать в Петергофе». Главные русские силы и лучшие военачальники находились на юге. Командование финским фронтом было поручено графу Мусину-Пушкину, ничем до сих пор себя не проявившему. По счастью, Балтийская флотилия Грейга не ушла в Средиземноморье, как предполагалось, и в первом же морском бою шведы были разбиты. Однако на суше наступление Густава на Петербург продолжалось. В столице чувствовали себя как в осажденной крепости. Обдумывая, как в будущем защитить Петербург от шведов, Потемкин вполне всерьез писал Екатерине о том, что необходимо было бы переселить всех жителей Финляндии и построить на финской земле сплошные заградительные укрепления: «Я не любил никогда крепости, а паче Финляндских наших, которые ничему не мешают, а берут людей много. Я всегда говорил, хотя может быть то казалось шуткою, чтобы всех финляндцев развести по государству, а землю засеками зделать непроходимою. Тогда бы столица была верна».^[796]

Тем временем Англия, Голландия и Пруссия изъявили готовность заключить антироссийский тройственный союз. Новый прусский король Фридрих Вильгельм желал во что бы то ни стало нагреть руки на русско-австрийской вражде с Турцией и завладеть еще одним куском Польши (таков был план, получивший имя своего создателя, прусского канцлера графа фон Герцберга). Екатерина заверяла Иосифа, что не допустит войны Пруссии с Австрией, но все понимали, что сама Россия в любую минуту может оказаться вынуждена воевать на три фронта — против Турции на юге, против Швеции на севере, против Пруссии — на западе.

1 июля Нассау возглавил морскую атаку на турецкие корабли, оставшиеся под прикрытием очаковской крепости. После сражения турки бросили свои суда и укрылись за крепостными стенами. Через два часа после этого Потемкин сел на коня и двинулся на Очаков во главе 13 тысяч казаков и 4 тысяч гусар. Гарнизон встретил их заградительным огнем, а затем вылазкой 600 всадников и 300 пехотинцев. Князь немедленно выставил на равнине под крепостью двадцать пушек и лично командовал бомбардировкой. «Огромные алмазы на портрете императрицы, который он всегда носил на груди, привлекали огонь на него».^[797] Рядом с ним убило солдата и двух лошадей.

«Уморя себя, уморишь и меня, — написала Потемкину Екатерина, узнав о его геройстве. — Зделай милость, впредь удержись от подобной потехи».^[798]

Началась осада Очакова.

В 1788 году грозный Очаков был главной военной целью России: крепость не только контролировала устья Днепра и Буга, но являлась ключом к Херсону, а значит, и к Крыму. Под руководством французского инженера Лафита турки многократно усилили ее оборону. «Город имеет форму вытянутого прямоугольника, — писал Фэншоу, — спускается с вершины горы к морю, со всех сторон окружен стеной значительной толщины, двойным рвом и имеет шесть бастионов; на оконечности песчаной косы, начинающейся у его западной стены и вдающейся в Лиман, поставлена укрепленная батарея».^[799] Город был довольно велик — с мечетями, дворцами, садами и казармами; гарнизон насчитывал от 8 до 12 тысяч всадников и янычар.

Потемкин выстроил русские войска полукругом и приказал начать бомбардировку. Но враг не дрогнул. «Не те турки, и черт их научил», — писал Потемкин Екатерине. Действительно, турки весьма усовершенствовали свое военное искусство по сравнению с прошлой войной, и главнокомандующий не решался идти на штурм крепости, опасаясь больших потерь.

27 июля пятьдесят турецких всадников сделали вылазку. Суворов по собственной инициативе атаковал их. Те стали отступать, Суворов бросился преследовать их небольшими силами, и тут неожиданно со стороны Очакова двинулось три тысячи турок. Только благодаря отвлекающему маневру, предпринятому Репниным, Суворову и остаткам его отряда удалось спастись. Сам Суворов был легко ранен, более двухсот его солдат погибли. Головы убитых были выставлены на пиках вокруг крепостных стен.

Когда Потемкин послал узнать, что произошло, Суворов, по преданию, отвечал: «Я на камушке сижу и на Очаков гляжу».^[800]

Потемкин был возмущен и потрясен. «Человечное и сострадательное сердце», как записал его секретарь Цебриков, не могло перенести такую бездарную потерю. Узнав, что его любимый кирасирский полк участвовал в этом бою, он сурово отчитывал Суворова: «Вы всех рады отдать на жертву сим варварам! [...] Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам». Обиженный Суворов удалился в Кинбурн залечивать ранение.^[801]

Время шло, а Потемкин все не отдавал приказа о штурме. 18 августа турки предприняли еще одну вылазку. Генерал Михаил Голенищев-Кутузов, впоследствии легендарный герой войны 1812 года, победитель Наполеона, был ранен в голову и, как Потемкин, потерял глаз. Нассау отбросил турок огнем со своих гребных судов.