Ни в приказах Потемкина, ни в рассказах очевидцев нет ничего, что подтверждало бы историю о «потемкинских деревнях». Готовиться к приезду Екатерины он начал еще в 1784 году: тогда правитель Таврической области Василий Каховский сообщал, что для будущего визита государыни строятся новые и ремонтируются старые дома. Сам Потемкин пользовался временными резиденциями, но большая часть тех, в которых потом останавливалась Екатерина, были постоянными: херсонский дворец простоял больше столетия. Ханский дворец в Бахчисарае чинили, деревянные части перекрашивали, поправляли сад, ремонтировали фонтаны. На следующий год Потемкин приказал строить новые соляные склады в Перекопе, сажать каштановые деревья, а в Бахчисарае «большую улицу, где имеет быть въезд ее императорского величества, застроить хорошими домами и лавками».^[750] Распоряжения о ремонте уже существующих строений — вот самое близкое к идее «косметической фикции». Миранда, совершенно непредвзятый свидетель, сопровождал Потемкина в поездке, предшествовавшей приему императрицы, и не увидел ничего, напоминающего «показуху», а только дивился масштабу сделанного.

Что же касается веселящихся поселян и их стад на берегах Днепра, то такие массы народа и животных никто не смог бы перемещать со скоростью движения флотилии, тем более по ночам. Неспособность Потемкина замаскировать свое фиаско с отставшей кухней в Кайдаке, когда ему самому пришлось стряпать обед для двух монархов, только подтверждает, что он не мог перевозить тысячи людей и животных на огромные расстояния, чтобы обманывать своих гостей.

Для того чтобы посмотреть на императрицу, народ не нуждался в принуждении. С тех пор как в начале столетия в этих краях побывал Петр I, ни один царь не удостаивал южную Россию своим посещением — так кто же не поспешил бы увидеть императрицу? Даже в Смоленск толпы крестьян стекались за сотни верст, чтобы поглядеть на царский поезд. Конечно, все это не означает, что берегов Днепра не коснулась рука постановщика: Потемкин украшал все, что мог. Он был политическим импресарио, знавшим толк в политической игре, и он вел эту игру целенаправленно и совершенно сознательно.

В наши дни визит главы государства тщательно готовится и расписывается по минутам. Перекрашиваются фасады, улицы очищаются от грязи, беспризорников и проституток. На домах вывешиваются флаги, играют духовые оркестры, танцуют нарядные дети, в магазины для «случайных посещений» завозятся разнообразные товары. Крымское путешествие Екатерины было первой из таких поездок. Все прекрасно понимали, что английские парки выросли из земли не случайно, что амазонки и казаки специально собрались приветствовать императрицу, как королева Елизавета II понимает, что зулусы в боевых одеяниях, приветствующие ее на улицах Йоханнесбурга, — не типичные обитатели города.^{83} Именно это имел в виду Сегюр, говоря, что Потемкин «обладал удивительным даром преодолевать препятствия, покорять Природу [...] и обманывать взор зрителей, который без того потерялся бы в бескрайное™ однообразных степей».^[751]

Разумеется, в городах на пути следования императрицы губернаторы приказывали приубрать улицы, покрасить дома и скрыть все неприглядное. В Харькове и в Туле, двух городах, не входивших в маршрут, намеченный Потемкиным, губернаторы действительно скрыли от Екатерины некоторые факты и построили фальшивые здания: парадоксальным образом, сама история о «потемкинских деревнях» сообщает, что в действительности творцами этой легенды были другие. Пожалуй, Потемкина можно назвать отцом современных политических шоу — но никак не плоским обманщиком.

Екатерине внушали, что потемкинская реформа конных войск разрушила армию, но, увидев великолепные полки легкой кавалерии в Кременчуге, она в гневе воскликнула: «Как же меня обманывали!»^[752] Вот почему она чувствовала удвоенную радость и спешила по возвращении в Петербург поделиться своими открытиями с внуками и приближенными: «Какое удовольствие увидеть эти места своими глазами. Меня отговаривали от путешествия в Крым, но, приехав сюда, я не могу понять, как возможно такое злое предубеждение». Она не скрывала своего удивления по поводу благоустройства Херсона. Но даже это не останавливало потока клеветы на Потемкина.^[753]

Бывало и так, что сами похвалы светлейшему могли казаться свидетельствами против него. Вот, например, слова Евграфа Черткова (адъютанта Потемкина и свидетеля его венчания с Екатериной): «Я был с его светлостию в Тавриде, в Херсоне и в Кременчуге месяца за два до приезда туда ее императорского величества. [...] Нигде там ничего не видно было отменного, словом, я сожалел, что его светлость позвал туда ее императорское величество по-пустому. Приехав с государынею, Бог знает, что там за чудеса явилися. Черт знает, откудова взялись строения, войски, людство, татарва, одетая прекрасно, казаки, корабли... Ну, ну, Бог знает что [...] Я тогда ходил как во сне, право, как сонный. Сам себе ни в чем не верил, щупал себя, я ли? где я? не мечту ли или не привидение ли вижу? Ну-у! надобно правду сказать, ему — ему только одному можно такие дела делать...»^[754]

«Мы слышали смешнейшие истории о том, что на пути нашего следования стояли картонные деревни [...] что корабли и пушки были нарисованными, а кавалерия — без лошадей, — писал де Линь в Париж. — Даже многие русские, завидовавшие нам, участникам путешествия, будут упрямо повторять, что нас обманули».^[755]

Потемкин прекрасно знал об этих разговорах. «Всего больше, — писал он Екатерине позднее, — что никогда злоба и зависть не могли мне причинить у тебя зла». Она соглашалась: «Врагам своим ты ударил по пальцам».^[756]

Великий князь Павел Петрович вызвал к себе де Линя и Сегюра и подробно расспросил их об увиденном, но расставаться со своими предубеждениями так и не захотел. «Несмотря на все, что они рассказали ему, он не желает верить, что состояние дел действительно таково, как ему описывают». Когда де Линь заметил, что Екатерина не смогла осмотреть все, Павел взорвался: «О! Это мне прекрасно известно. Именно потому этот несчастный народ и не хочет, чтобы им правили одни только женщины!»^[757] Убеждение в нереальности потемкинских свершений было так прочно, что свидетельства очевидцев не помогали. Умножали ложь и противники российской Экспансии на юг. После смерти Потемкина и Екатерины эта намеренная дезинформация заместила настоящую историю. Английская версия труда Гельбига, появившаяся в 1813 году, заканчивалась словами: «Зависть, бич великих людей, возвеличивает то, что было одной лишь видимостью, и преуменьшает действительное».^[758] Потёмкин стал жертвой собственного триумфа, а «потемкинские деревни» одной из величайших мистификаций в истории.

Вернувшись в Кременчуг, князь Таврический погрузился в депрессию, вызванную перенапряжением, — такова была для него оборотная сторона блистательного успеха. В середине июля 1787 года он перебрался в Херсон, где заболел и слег. Политические дела тем временем требовали его непрестанного участия. С октября 1786 года светлейший отвечал за турецкую политику, а Османы со времени потери Крыма и Грузии и перехода под российское влияние при-дунайских княжеств искали повод вернуть себе потерянное и сами готовы были начать войну.

С марта по май в Стамбуле продолжались волнения. «В народе только и толков, что о войне», — сообщал Потемкину его агент Николай Пизани. Султан Абдул-Хамид, подталкиваемый великим визирем Юсуфом-пашой и муфтиями, испытывал терпение русских: в 1786 году был смещен молдавский господарь Маврокордато; против грузинского царя Ираклия восставали кавказские паши; турки поддерживали Шейха Мансура, вынуждая Потемкина укреплять Моздокскую линию. Порта укрепляла свои базы от Кубани до Дуная, от Анапы и Батуми до Бендер и Измаила, отстраивала флот, а во время поездки Екатерины устроила показательные маневры под Очаковом. «Войско, — добавлял Пизани, — ведет себе все более вызывающе».^[759]