«У меня еще есть возможность уйти», — подумала Анжелина.

Тем не менее она этого не сделала. Отец Ансельм обернулся и сразу же заметил молодую женщину. Удивленный, он подошел к ней.

— Здравствуй, мое дорогое дитя. Что привело тебя сюда?

Отец Ансельм смотрел на Анжелину проницательным взглядом, и она поняла, что все эти три последних года священник, должно быть, спрашивал себя, почему она давно не исповедовалась.

— Сможете ли вы выслушать мою исповедь, святой отец? — тихо выговорила Анжелина.

— Конечно, дочь моя. Никогда не поздно, не так ли? Хотя я видел тебя на воскресных мессах и надеялся, что из-за своих частых отлучек ты исповедуешься в других епархиях, как это делают некоторые мои прихожане.

Анжелина ничего на это не сказала. Они присели на минутку около деревянной исповедальни, покрытой темным лаком. Сердце Анжелины было готово выпрыгнуть из груди, настолько ее страшило предстоящее. И все же, когда она села на скамью за медной решеткой, отделявшей ее от священника, ею овладело странное спокойствие.

— Я слушаю тебя, дитя мое.

— Отец мой, я согрешила, я нарушила клятву, и теперь мне стыдно. Я скрываю свои душевные муки от всех, кто меня любит, кто близок мне, но я не мшу лгать самой себе. Моя вера осталась нерушимой, и я, занимаясь ремеслом, требующим преданности и сострадания, каждый раз неизменно молю Господа укрепить мой дух.

Анжелина пристально смотрела на стенку исповедальни, все еще продолжая сомневаться. Отец Ансельм долго не прерывал внезапно установившегося молчания, но потом все же призвал молодую женщину продолжить свою исповедь. Он слышал, как она учащенно дышит, чувствовал, что она колеблется.

— Говори, ничего не бойся, дочь моя, — твердо сказал он. — Ты пришла сюда именно сегодня, конкретно в этот день, и поэтому, чтобы подбодрить тебя, я процитирую отрывок из послания святого Павла: «Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения, потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово Примирения. Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом». Это относится и к тебе, Анжелина, если ты тяжко согрешила, а сейчас испытываешь раскаяние.

Анжелина действительно чувствовала искреннее желание примириться с Богом. Перед ней открывалась перспектива новой жизни с Луиджи, и она хотела избавиться от бремени прошлых ошибок, преступления, которое, как она считала, совершила.

Анжелина исповедовалась, ничего не скрывая, начиная с преступной связи с Гильемом Лезажем, от которой у нее родился сын. Молодая женщина пылко признавалась в грехах, словно хотела показать, как в ту пору она боялась, как страдала, как надеялась, что молодой человек исправит свои ошибки.

Когда Анжелина принялась рассказывать о неожиданной помощи, оказанной ей Жерсандой де Беснак, священник покачал головой. Губы его скривились в скептической гримасе. Старая дама, убежденная протестантка, вызывала у него недоверие. В городе говорили, что она ездит в храм только для того, чтобы покрасоваться в новых туалетах. Но священник промолчал. Как ни странно, признания Анжелины особо не удивляли его. Происхождение малыша Анри было для него сомнительным. Однако ребенок был крещен и воспитывался в католической вере, что немного успокаивало священника. Анжелина снова замолчала.

— Что-нибудь еще тяготит твою душу, дочь моя? — спросил священник ровным тоном.

— Да, отец мой. И это тяжкий грех. Я взываю к вашему милосердию, поскольку речь идет о смерти невинной души, о трагическом выборе.

— Я слушаю тебя.

Теперь было бессмысленно отступать. Анжелина едва слышным шепотом рассказала, как познакомилась со своей юной служанкой Розеттой, в какой нищете та жила вместе с сестрой Валентиной. Когда Анжелина заговорила об ужасных поступках их отца, возмущенный священник осенил себя крестом. Чем дольше говорила Анжелина, тем сильнее она волновалась. Наконец она дошла до драмы, разыгравшейся в прошлое воскресенье, и тогда отец Ансельм осознал, какую жестокую дилемму преподнесла молодой женщине безжалостная судьба.

— Сначала я твердо отказалась, испугавшись нарушить прежде всего божественные законы, а не законы, написанные людьми. Это был даже не страх, а ужас, который мне внушало это преступление, внутреннее отторжение этого. Я предложила Розетте принять более нравственное, с моей точки зрения, решение: родить ребенка, а затем отдать его кормилице. Мне казалось, что будущее этого младенца, зачатого в жестокости, в самой мерзкой жестокости, на которую отец способен в отношении своей дочери, будет печальным, если мы отдадим его в сиротский приют.

В голосе Анжелины звучало отчаяние, когда она поведала о последствиях своего отказа: Розетта совершила попытку самоубийства.

— Я ее хорошо знаю. Она вновь попыталась бы покончить с собой, твердая в своем желании не дать жизнь этому младенцу. Я оказалась перед нелегким выбором. И выбрала ее жизнь.

— Этот выбор ты не вправе была делать! — возмутился священник. — Почему вы обе не пришли ко мне и не рассказали обо всем, что произошло? Я смог бы образумить эту девушку, примерную католичку, честную, работящую, уверяю тебя! Бог есть сама жизнь. Он не может мириться с уничтожением другой жизни. Анжелина, я понимаю, что ты действовала из чувства сострадания к Розетте. Но именно ты должна была направить ее на путь истинный, на тот самый путь, по которому вы должны были пойти из любви к нашему Господу. Для невинного младенца строгие правила сиротского приюта и забота кормилицы — это намного лучше, чем гибель. Но вы принесли его в жертву, его, абсолютно безгрешного, хотя и зачатого в жутком смертном грехе. Бог свидетель мне! Адриена, твоя мать, святая женщина, никогда не пошла бы на это, ведь аборт — преступление, сурово осуждаемое Церковью.

— Знаю, отец мой! Но покончить с собой, когда тебе восемнадцать лет и ты преисполнена желания учиться, ведешь смиренную, трудовую жизнь, разве это не преступление? Я часами размышляла над этим. Я понимала, что, если Розетта наложит на себя руки, буду вынуждена лгать, чтобы она получила право на церковную мессу, чтобы я могла оплакивать ее на освященной земле. Я не ищу себе оправданий. Многие сочтут, что я должна была выполнить свои обязательства — обязательства, какие берут на себя повитухи нашего края, повитухи, достойные так называться, которые ни за что не согласились бы сделать аборт. Но Розетта! Я люблю ее всем сердцем, как сестру. Ее отчаяние потрясло меня и сокрушило мои искренние убеждения.

К огромному удивлению Анжелины, отец Ансельм сказал:

— Я могу понять, что побудило тебя совершить этот поступок. Мое бедное дитя! Я крестил тебя, я выслушивал твои первые исповеди, вызывавшие у меня улыбку. Ты каялась в том, что завидовала белокурой однокласснице, поскольку была предметом насмешек из-за своих рыжих волос. Ты признавалась, что стащила кусок сахара из стенного шкафа. Господи, как все изменилось! Я тебя так хорошо знал, дочь моя! До сегодняшнего дня я восхищался твоей отвагой, твоим чувством справедливости и твоей преданностью. Я был счастлив, что ты стала достойной преемницей Адриены и доказывала это своими поступками. Мое священство обязывает меня выслушивать своих прихожан, многие из которых хотят получить отпущение грехов, хотя уже на следующий день совершают новые прегрешения. Но ты! Как ты могла в течение почти трех лет отстраняться от Церкви? Почему ты отказалась от Божественной помощи? Я мог бы поговорить с Оноре Лезажем, убедить его дать согласие на ваш брак с Гильемом.

— Я была паршивой овцой, я погрязла во лжи и постепенно привыкла к ней.

— Заблудшей овцой, Анжелина, овцой, которую добрый пастырь вновь привел в стадо. Дочь моя, ты совершила тяжкий грех, и мы оба это знаем.

— Чтобы искупить свои грехи, я решила отказаться от своего ремесла, — наконец призналась Анжелина. — Никогда больше я не соглашусь избавить женщину от плода, который она носит. Бог мне свидетель!