— Что-то жарко становится, — пожаловался Самуэль, отгоняя комара, который вился вокруг него, только и дожидаясь, когда сможет вонзить в него жало.

— Ну еще бы, — улыбнулся Луи. — Сегодня как-никак 30 июня, чего же ты хочешь? Кстати, не лучше ли нам пойти под крышу и продолжить беседу там, а не отвлекаться на комаров?

— Пойду я, пожалуй, домой, — заявил Мухаммед. — Мать и так уже будет сердиться, что я задержался. Может, мой маленький Вади еще не спит. Сальма знает, как я люблю играть с сыном после возвращения из карьера.

Распрощавшись с соседями, Мухаммед облегченно вздохнул. Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы продолжать эти бесконечные разговоры о политике, к тому же он прекрасно знал, что толку от них все равно не будет. И он сказал чистую правду, когда заявил, что хочет поскорее увидеть Вади. Он и в самом деле жаждал увидеть сына и обнять его.

Самуэль тоже поднялся и, опираясь на Луи, медленно направился к дому. Он был еще слишком слаб, хотя прошло уже два месяца с того дня, как в него угодила шальная пуля.

Когда они вернулись в дом, Кася читала книгу. Игорь и Марина находились в своей комнате, Руфь дремала.

— Ужин на столе, — сказала Кася. — Дина принесла хумус, а я приготовила салат. А я собираюсь пойти отдохнуть, завтра много дел. Я отнесла ужин Натаниэлю и увидела, что лаборатория нуждается в хорошей уборке. Там нужно помыть пол и окна.

— Все в свое время, Кася, — ответил Самуэль. — Мы и так уже две недели работаем, не покладая рук.

— Этому надо положить конец, — заявила она. — Наша ферма и без того уже превратилась в больницу. Если так будет продолжаться, лаборатория мхом зарастет. Уж что случилось — то случилось, слезами горю не поможешь. Самое главное, мы живы, а все остальное не так и важно.

— Ты-то еще легко отделалась, — возразил Самуэль. — Тебе всего лишь сломали руку и поставили несколько синяков. Зато другим пришлось куда как хуже.

— Благодари Бога, что та пуля тебя на убила, — ответила Кася. — Хуже всего нашей Марине: она все никак не может оправиться после потери ребенка, а бедняжка Юдифь... она совсем потеряла рассудок. Что касается остальных, то они отделались несколькими царапинами. Прошло уже два месяца, пора бы и перестать хныкать. Ты уже вполне способен снова работать в лаборатории. Натаниэль уже вернулся к работе, хотя он намного старше тебя. Я же не могу делать все сама. А Игорь уже вернулся в карьер, но в саду работать еще не может. Кстати, я уже давно собиралась кое о чем с тобой поговорить; думаю, что сейчас самое время.

Кася вздохнула, собираясь с духом, и пристально взглянула на Самуэля, а затем на Луи, отметив, как напряглись оба, ожидая, что она скажет.

— Нам нужны новые рабочие руки для работы в поле. В противном случае мы не успеем убрать урожай, и он сгниет на корню. Мириам сказала, что знает каких-то евреев, которые ищут работу. Мы вполне можем дать им и работу, и крышу над головой. Почему бы вам завтра не отправиться в город, чтобы познакомиться с ними?

Даже по прошествии многих лет голос Каси в общине по-прежнему был решающим.

— Так ты хочешь превратить Сад Надежды в кибуц? — спросил Луи.

— Но по сути Сад Надежды и есть кибуц, — ответила Кася.

— Вовсе нет, — возразил Луи.

— Даже не уверен, смогу ли я жить с незнакомыми людьми, — запротестовал Самуэль.

— Ну, мы ведь тоже были для тебя незнакомыми людьми, когда мы впервые встретились? К тому же мы можем построить еще один дом для новых соседей. Игорь работает в карьере, Марина — в лаборатории, а вы...

— Все мы работаем на земле, никто нас от этого не освобождал, — возразил Самуэль.

— Ты и сам знаешь, что раньше всю тяжелую работу в Саду Надежды делали Ариэль и Яков. Кроме того, мы все стареем, и нам нужны новые люди, полные надежды — той самой надежды, какой были преисполнены мы, когда приехали сюда, — заявила Кася не терпящим возражений тоном.

— Ты права, — согласился Луи. — Не следует быть эгоистами. Завтра мы отправимся к Йосси и познакомимся с этими людьми, а там уж будем решать. А что думают по этому поводу Игорь и Марина?

— Мы с детства внушали Марине, что никто не должен жить лучше, чем остальные; что у нас все общее, и мы должны делиться, — Кася рада была вспомнить о своих социалистических идеалах, о тех временах, когда был жив Яков, ее муж. Как могла бы она забыть о нем? Ведь именно Яков научил ее всему, что она знала.

— А Руфь с Игорем? — напомнил Самуэль. — Мы не можем принимать решений, не посоветовавшись с ними.

— Руфь не станет возражать, — убежденно заявила Кася. — Что же касается Игоря, то он — истинный социалист. Не так давно он сказал, что подумывает о том, чтобы вместе с Мариной перебраться в кибуц, — она произнесла это таким тоном, что Самуэль сразу догадался, почему она приняла решение: поселить в Саду Надежды посторонних.

— У нас здесь не так много места для кибуца, — возразил Самуэль. — На нашем участке может прокормиться только одна семья. Земля не может давать больше плодов, чем дает, сколько бы людей на ней ни трудилось.

Но несмотря на неопровержимость своих аргументов, Самуэль уже знал, что проиграл эту битву.

И вот их жизнь их снова пошла кувырком.

Вскоре Йосси представил им группу русских евреев, приехавших из Парижа. В этой группе было двое мужчин средних лет, три женщины, престарелая пара и трое детей.

Один из мужчин, которого звали Мойша, рассказал, через что им пришлось пройти, прежде чем они добрались до Палестины. Вскоре после революции им пришлось бежать из России — и это при том, что все они внесли свой вклад в создание нового режима, а сам Мойша признался, что даже сотрудничал с большевиками. Однако революция не решила всех проблем и не положила конец прежнему неравенству, и клеймо евреев, которое они носили прежде, никуда не делось.

— Мы жили в Киеве, где я был журналистом, а жена работала в типографии, — рассказывал Мойша. — Жили мы очень скромно, разве что книг у нас было побольше, чем у других, однако моим товарищам всё казалось, что мы живем слишком хорошо и должны поделиться имуществом с теми, кто живет беднее. Мы не стали возражать: ведь именно для этого мы и поддержали революцию. Однако этого им оказалось мало. Новая власть ненавидела евреев. Говорили, что среди нас много буржуев и сионистов; иных евреев упрекали за то, что они хранят верность старым традициям и посещают синагогу. В прошлом, 1919 году, официально запретили сионистские организации. Нас обвинили в поддержке империализма. И вот, как видите, мы, отдавшие все силы революции, оказались главными подозреваемыми. Любая демонстрация в пользу сионизма или иудаизма объявлялась контрреволюционной. Эву, мою жену, трое суток продержали под арестом: кто-то донес, что якобы слышал, как она говорила на иврите. Разумеется, это была ложь, поскольку иврит она знает крайне поверхностно. Один наш хороший друг, имеющий связи в Московском совете, добился ее освобождения. Да, не удивляйтесь: есть евреи, которые заняли высокие посты при новом режиме — те, что перестали быть иудеями и чьей единственной верой стала революция.

Таким образом, Эва спаслась, но вот наши родители... Видите ли, мы родом из Проскурова, а там Белая армия особенно лютовала. По всему краю прокатилась волна погромов и массовых убийств — и у нас, и в Деникине, Бердичеве, Житомире и много еще где... Как видите, евреи снова пострадали от погромов. Когда в деревню входила Красная армия, она вела себя точно так же, как и Белая, а уж для нас, евреев, конец был один. И уж если есть в России такое место, где евреям вовсе нет — так это Украина. И вот, нам пришлось бежать. Если б вы знали, чего мы натерпелись, сколько взяток пришлось дать, прежде чем мы смогли добраться до Одессы и сесть на пароход!

Мойша представил свою жену Эву и троих детей. Кроме них были еще учитель с женой, бежавшие вместе с пожилыми родителями. Третья женщина, которая все время молчала и глядела в одну точку, прибилась к ним по дороге. Белогвардейцы сожгли ее деревню, убили мужа и детей. Самой же женщине — ее звали Софья — каким-то чудом удалось выжить, хотя она и не могла объяснить, каким образом. Она казалась совсем потерянной, и семья Мойши взяла ее с собой. Что еще они могли для нее сделать?