Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что Найма не была влюблена в Бена столь же безоглядно, как он в нее. Конечно, ей льстило, что Бен так нервничает в ее присутствии и не упускает случая прогуляться вдоль изгороди, разделяющей наши сады, в надежде ее увидеть. Сама она в это время наблюдала за ним из окна и, если бы не строгий надзор матери, побежала бы к нему навстречу. Но я неоднократно имел случай убедиться, что Сальма всегда знает, чем Найма занята и куда смотрит.

Мне было больно видеть, как мирные беседы Игоря и Луи с Зиядами все чаще кончаются ссорами. Я хорошо помню один вечер, когда Марина пригласила в гости Айшу и ее мужа Юсуфа, к которым присоединились Мухаммед, Сальма, их дядя и тетя Хасан и Лейла, а также все дети. Молодежь всегда была рада случаю встретиться, и меньше всего нам хотелось, чтобы старшие спорили о политике. И вдруг Игорь, всегда такой осторожный и благоразумный, начал упрекать наших друзей в нацистских замашках муфтия.

— Сдается мне, немцы пообещали муфтию, что едва закончат войну в Европе, как тут же займутся «еврейским вопросом» у нас на Востоке, — заявил он, многозначительно взглянув на Мухаммеда.

Тот невольно поежился под взглядом Игоря. Марина напряглась: ее всегда расстраивало, когда муж начинал спорить с Мухаммедом. Однако на этот раз слово взял вовсе не Мухаммед, а его дядя Хасан.

— Многие арабы вполне разделяют неприязнь Гитлера к евреям, но это лишь совпадение, — сказал тот. — Вы должны понимать, насколько обеспокоены палестинцы планами британцев по разделу нашей земли. Мы можем делить ее с вами, но можем ли позволить отнять ее у нас?

— Палестина — земля наших предков, — ответил Игорь. — Мы здесь не чужие.

— Если хотите вернуть прошлое, придется вернуться в начало времен, — возразил Хасан. — Вы прекрасно знаете, что никто в нашей семье не согласен с политикой Хусейни и не боится открыто ему противостоять. Нет ничего хорошего в смене британского тирана на германского, хотя муфтий и полагает, что, если он окажет поддержку Гитлеру, это поможет сохранить Палестину. Кроме того, нам совсем не нравятся расовые теории, которых придерживаются нацисты. Но при всем этом нас все больше и больше беспокоят нескончаемый приток в Палестину евреев и планы британцев по разделу нашей земли.

— Вам должно быть стыдно за своего муфтия, в друзьях у которого ходят нацисты, — Игорь, казалось, не на шутку увлекся спором. — А евреи тем временем страдают от кошмаров, устроенных Гитлером.

— А вам следовало бы прекратить наконец отнимать у нас то, что всегда принадлежало нам, — на этот раз голос Хасана прозвучал далеко не миролюбиво.

— Если он поддерживает Гитлера — значит, поддерживает преступную идею уничтожения евреев, — Игорь упорно не желал сдаваться.

Марина посмотрела на него с тоской, всерьез опасаясь, что дружеская встреча со старыми друзьями превратится в арену жестоких споров, и вечер будет совершенно испорчен. Однако Кася решительно положила этому конец.

— Хватит! — крикнула она. — Игорь, сейчас не время для споров. К нам пришли друзья, я хочу наслаждаться их обществом. Давайте лучше поговорим о былых временах...

Оглядываясь назад, я понимаю, как же, должно быть, страдала мама. Ни она, ни я никогда не упоминали имен отца и Далиды. Мама никогда не вспоминала и о старшем своем сыне, Даниэле. Все остальные тоже молчали о них, щадя наши чувства. Теперь я осознаю, как на самом деле нам их не хватало, и знаю, что мы старались не вспоминать о них лишь потому, что не хотели растравлять своих ран.

Мама никогда и ни на что не жаловалась. Казалось, она находила утешение, работая в поле от рассвета до заката.

Кася тоже отчаянно рвалась в поле, но мама убеждала ее, что она гораздо нужнее дома; ее беспокоил не столько Касин преклонный возраст, сколько то, что в последнее время она стала быстро сдавать; сказать по правде, это тревожило не только маму, но и всех нас.

— Твою мать необходимо показать Йосси, — говорила мама Марине.

— Мириам, ты же знаешь маму, она ни за что не соглашается показаться врачу. Утверждает, что прекрасно себя чувствует.

— Мне не нравится цвет ее лица и эти круги под глазами. Пусть твой муж с ней поговорит.

— Игорь? — удивилась Марина. — Да ты что, Игорь не посмеет ей и слова сказать. Скорее уж она тебя послушает.

Бен тоже понимал, что бабушка тяжело больна. Однажды он признался мне, что его очень беспокоит ее здоровье.

— Прошлой ночью я услышал ее стоны, — сказал он. — Я встал, чтобы спросить, что случилось, и увидел, как ее рвет.

Но сама Кася по-прежнему упорно отказывалась показаться врачу. Сейчас я думаю, что она просто устала от жизни; у нее больше не осталось в этом мире никаких иллюзий, хотя она по-прежнему очень любила Марину и Бена. На протяжении долгих лет Кася боялась, что Марина, чего доброго, разведется с Игорем; но со временем поняла, что хотя ее дочь и не любит мужа, она никогда от него не уйдет. Ее любовь к Мухаммеду не то чтобы совсем угасла, но как будто уснула; Марина знала, что Мухаммед никогда не изменит Сальме. Марина и Мухаммед смирились с неизбежным, предоставив друг другу жить своей жизнью, и это утешало Касю. Что же касается Бена, то она даже не пыталась себя обманывать, понимая, что не так уж внук в ней и нуждается; по крайней мере, не настолько, чтобы всеми силами сражаться с болезнью, лишь бы оставаться рядом с ним.

Когда же Кася все-таки согласилась лечь в больницу, она была уже почти при смерти.Врач поставил роковой диагноз: рак желудка в последней стадии. Он не уставал сетовать, что Кася не обратилась к ним раньше, пока еще можно было чем-то помочь.

— Просто не могу понять, — сказал он Марине, — как она могла выносить такие боли.

Марина горько плакала и во всем винила себя, что не слушала Мириам и до последней минуты не верила в тяжелую болезнь матери, не желала понимать, что отсутствие у Каси аппетита, рвота и крайняя худоба — очевидные симптомы болезни. Когда же врач сказал, что ей необходимо остаться в больнице и времени почти не осталось, Кася решительно воспротивилась.

— Вы же сами говорите, что мне не так долго осталась жить, — сказала она врачу. — Так почему бы вам не дать мне чего-нибудь, чтобы я могла спокойно умереть в своей постели?

— Ради Бога, мама, что ты говоришь! — воскликнула Марина со слезами на глазах. — Конечно, ты поправишься.

Но Кася велела ей замолчать и продолжала просить врача, чтобы ей позволили спокойно умереть в собственной постели.

Врач наотрез отказал. Не то чтобы он надеялся спасти Касину жизнь, но считал, что в больнице за ней хотя бы будет надлежащий уход. Дядя Йосси отозвал его и что-то долго втолковывал. Когда они вернулись, Кася уже знала, что выиграла последнюю битву.

— Ну, если вы так хотите, мы можем отвезти вас домой, — сказал врач. — Но вы должны все время лежать в постели, и нужно регулярно делать обезболивающие уколы. Но имейте в виду: если покинете больницу, я мало что смогу сделать ...

— Если я останусь, вы тоже мало что сможете, — ответила Кася. — Разве что успокоить свою совесть.

Стоял холодный декабрь 1941 года. У меня до сих пор бегут мурашки по коже, когда я вспоминаю эти последние дни Касиной жизни.

Мама постоянно топила камин в гостиной, а в Касину кровать клала бутылки с горячей водой.

Пока Кася не видела, Марина плакала.

— Если бы я тебя послушалась! — сетовала она в разговорах с моей мамой.

На самом же деле, даже если бы Кася обратилась к врачу несколькими месяцами раньше, это все равно ничего бы не изменило, но Марина не переставала казнить себя, что вовремя не заметила, насколько серьезно больна ее мать.

Я не знаю, что за лекарства кололи Касе, знаю только, что какое-то снотворное.

Умереть не так-то просто. Впервые я это понял, когда наблюдал за агонией Каси.

Однажды ранним утром меня разбудил подозрительный шум; я вышел из спальни и увидел, что в гостиной горит свет, а дверь в комнату Каси открыта.

Ее рвало, она задыхалась, сражаясь за каждый глоток воздуха; ее дыхание было тяжелым и хриплым. Исхудавшее тело Каси сотрясалось в конвульсиях, выгибаясь так, что, казалось, она вот-вот переломится пополам. Крепко сжав руку Марины, она пыталась что-то сказать, но изо рта вырвалось лишь какое-то невнятное бормотание. Бен стоял рядом со мной, дрожа всем телом. Луи помчался за Йосси.