—      Э, да ты живой! А ну, старик, проснись...

Наконец Петр пришел в себя, тряхнул головой и

слабо проговорил:

—      Напугали... Думал, турки напали.

Петр увидел перед собой двух незнакомцев и уставился на них.

—      Да кто вы такие? На русских не похожи...

Тот, что стоял ближе к нему, уселся обхватив колени, и весело сказал:

—      Болгары мы, разве не угадал?

—      Да уж больно одежонка чудная на вас.— Петр дернул за полу темно-зеленого кафтана, потом провел рукой по отложному воротнику, покрутил медную пуговицу, залюбовался красными погонами. — Не пойму, кто вы?

К ним подсел другой болгарин, снял шапку с красным суконным верхом, ударил ею по опанкам.

—      Ополченцы мы, старик... Слышал? Мы в Кише-неве жили, да «от война началась. Не сидеть же было нам сложа руки, мы и пошли в армию. У нас, брат, генерал такой боевой... Как его, Никола?

—      Столетов... Сколько раз буду напоминать тебе. Не голова у тебя, а решето. Послушай, старик, нет ли у тебя покурить?

—      Со вчерашнего дня не курили,— как бы оправдывался другой.

—      Ты уж прости нас.

Суетливый Петр встал на колени, развязал сумку дрожащей рукой, порылся и извлек кусок мяса, лепешку.

—      Возьмите, ешьте, сынки мои!

Ополченцы смущенно переглянулись, но от еды отказались.

—      Да чего там... У меня сын воевода! Так вам курить?

Петр положил перед ополченцами кисет и кресало.

—      Курите. Возьмите себе, мне не надо.

—      Э, нет, старик, мы не турки.

—      Так я бросил курить. Это так... Просто ношу с собой. Берите, берите... Может, и мой Христо где-то... — голос Петра осекся, и он поспешно вытер глаза.

Молодые воины набили трубочки и с наслаждением затянулись, даже дыхание задержали.

—      Ух! Ну, теперь можно и воевать!

—      До чего хорош табак!

Старик смотрел на них счастливыми глазами.

—      Так ты говоришь, твой сын воевода? — спросил один из ополченцев.— Теперь все ушли воевать.

Оживился Петр, придвинулся к нему.

—      Он в Сербии воевал! И в Румынии был. У самого Ботева в отряде состоял.

—      Да ну? Видать, он у тебя храбрый!

—      А дочь у меня красавица.

—      О, так ты богатый человек, отец! Ну ладно, мы пойдем.

—      Да, да, поспешим, а то и к утру не поспеем. Прощай, отец!

—      Привет передавай дочке!

—      Спасибо! Может, вы встретите моего Христо, так скажите ему, пусть не думает о нас.

Они встали, потянулись, а Петр смотрел на них повлажневшими глазами. Закинули ополченцы ранцы за плечи, козырнули и полезли по склону. А Петр стоял на коленях и кулаком вытирал глаза...

15

Знаур лежал с открытыми глазами и слушал соседа. Тот сидел на нарах, подобрав под себя ноги, и размеренными движениями вонзал шило в почерневшую от времени и затхлой сырости доску.

—      Эх, тудыть его мать,— все злобнее приговаривал каторжанин.

Не поворачиваясь к нему лицом, Знаур спросил:

—      Почему ты злой?

—      Сердце плачет, князь!

Засмеялся Знаур, приподнялся на локте:

—      Не князь я... Убил князя, понимаешь?

Каторжанин вдруг наклонился к Знауру и поднес

к его лицу шило.

—      Видал? В реке утопленника нашли... К берегу прибило.

—      Умер?

—      Нет, улыбался... До чего ты непонятливый, князь.

—      Не князь!

—      Ладно, ладно, запамятовал... Утопленник, значит, померший. Понял? Шило у него в груди было, под самым соском. Понял?

Опрокинулся на спину Знаур, подложил руки под голову. Сосед вонзил шило между босых ног и тоже лег.

—      Помру я скоро, князь...

—      Что сказал?

—      Да так...

Кто-то снаружи распахнул дверь и гаркнул, строго, требовательно:

—      Выходи! Живо!

Попробуй замешкаться, так попадешь в немилость. Тогда считай, что пропал: замучают. Знаур вылетел во двор, не успел даже надеть бешмет; накинул черкеску на голое тело.

Каторжники сгрудились посреди двора. Ждали, когда появится смотритель. Конвой находился тут же. Никто не знал, зачем они понадобились вдруг. Но вот в воротах показался смотритель в сопровождении старшего надзирателя.

Дул ветер. Прижав руки к груди, Знаур старался укрыться за чьей-то спиной. Голые ноги покраснели на холоде.

—      Дармоеды! — ни с того ни с сего выкрикнул смотритель.— Жрете, сволочи... А работать кто будет? На казенном харче думаете прожить? Кто хочет на прииски, будет уволен по билетам. Остальные — как знают... Через неделю вы больше не получите ни крупинки. Обленились от сытой жизни... А теперь пошли вон!

Расходились не сразу, понурив головы. В бараках разговорились, посылая проклятья на голову всех и вся. Знаур улегся на голые нары. Над ним болтались чьи-то штаны. Через весь барак над нарами протянули веревку. С вечера и до утра на ней висела одежонка, а больше сушились портянки.

—      Порезать бы всех и тикать куда глаза глядят,— сказал сосед Знаура.— Возьму на душу еще один грех. Семь бед — один ответ!

На это откликнулись сразу же.

—      Лучше порешить купца. Глядишь, золотишко высыплется из него. А на золотишко-то...

—      Тряхнуть бы деревеньку. Верное дело. Пришел — и нож к горлу.

—      Дело говоришь! Да только знать бы, к кому пожаловать?

—      Знаю я эти прииски, могила и только.

—      Оттель легче бежать.

—      И отсель беги, коль охота.

Знаур прижался спиной к доскам, и ему показалось, что они греют. Неужто он так и погибнет здесь? А как же сын, мать, Ханифа?

Кто-то споткнулся о парашу, и опрокинул ее. На него тут же закричали застуженные глотки:

—      Ослеп, мать твою так.

—      Лизай теперь, халява!

—      Сам такой! Сука порядочная. Чего лаешься?

—      Поговори мне еще! Вот сейчас дам тебе в печенку!

—      На, выкуси!

Приподнялся Знаур и с интересом стал наблюдать, что же будет дальше. С нар соскочили сразу двое и, словно сговорившись, с кулаками кинулись к тому, кто опрокинул парашу. Тот метнулся к двери, но его настигли и ударом по спине сшибли с ног. На нарах молча лежали, думая о своем. Били безжалостно, молча, пока Знаур не крикнул им:

—      Эй, земляк, хватит!

Они оставили свою жертву и стали подступаться к нему.

—      А ты чего лаешь?

—      Бей его, чего там! Ишь, какой князь!

Но бить не пришлось. Знаур не спеша встал, опустил ноги с нар и резким ударом ногой в живот повалил наземь того, что стоял к нему ближе. Другого достал кулаком. Схватил ушат, к счастью, он был без воды, и заревел:

—      У-у, собака! Убью!

Те струсили не на шутку и уползли под нары. Поставив на место ушат, Знаур вышел из барака.

16

Возвращаясь из штаба бригады, всадники въехали в село рысью и проскакали по пустынной улице, тревожа тишину. В отдаленных друг от друга домах мычали коровы, блеяли овцы, ленивые буйволы чесали черные бока о плетень. Всадники выскочили на небольшую площадь и осадили коней возле мечети. Село словно вымерло.

—      Эй, Фацбай, возьми с собой Бекмурзу и посмотри, нет ли там турок,— приказал урядник, указывая на мечеть кнутовищем, украшенным серебряными насечками.

304

Мечеть возвышалась над низенькими домами, а за нею начиналась турецкая половина села. «Аллаха почитают, время намаза не пропустят, если даже в могилу их бросить, а сами жестоки... Детей не жалеют, женщин убивают.— Бабу перевел взгляд с белокаменной мечети на тонкий минарет.— О, рука у турка не дрогнет, если попадешься к нему в плен».

Объехав вокруг мечети, всадники вернулись к Бабу.

—      Ну, что? — спросил он и, заметив, как конь насторожил уши, оглянулся.

—      Ты думаешь, турки ждали, пока мы приедем к ним в гости? — засмеялся Фацбай.— Болгары и те сбежали.

—      Не хотят они встречать тебя,— Бабу улыбнулся и развернул коня.

Фацбай тоже провел этот маневр и увидел болгар. Впереди шел старик, а за ним двое — помоложе. Стараясь не отставать друг от друга, болгары стали кланяться издали, прижимая к груди чалмы. Бабу соскочил с коня.