Они шли рядом, не торопясь, молча. «Эх, Бабу, Бабу, смел ты... Вот только горяч в бою, легко можешь потерять голову»,— думал о товарище Евфимий.

Но тут Бабу оставил Евфимия и шагнул вперед: у костра стоял незнакомый человек.

—      Эй, Бекмурза! — позвал Бабу.

—      Ай, ай... А, это ты?

—      Кто это?

—      Болгарин, в гости пришел... Живет рядом. Мясо принес, вино. К себе зовет...

Кто-то подкинул в костер сучья, и вспыхнувшее пламя осветило лицо болгарина. «До чего похож на Бза»,— Бабу протянул болгарину руку:

—      Салам! Здравствуй!

—      Здравей! — поспешно ответил старик.

Бекмурза узнал Евфимия и радостно воскликнул:

—      О, Евфимий! Дорогой, где пропадал?

Всадники окружили разведчика. Многие из них

слышали о нем, и каждому захотелось пожать казаку РУКУ-

—      Садись! Все садитесь! — Бабу положил руку на плечо болгарина и пригласил его подойти поближе к огню.

Наконец все разместились у костра, и Бекмурза спросил Бабу по-осетински:

—      Что делать с вином и мясом?

—      Угощай гостей,— весело ответил Бабу.

Делом одной минуты было поделить большой кусок

262

вареной баранины и разлить по чаркам вино. Бабу поднял рог:

—      Дай бог, отец, чтоб в твоем доме только радовались... Пусть плачут жены турок! Спасибо!

—      Твои слова мудрые, Бабу, мне к ним нечего добавить,— разведчик чокнулся с другом.— С богом!

Бабу подождал, пока выпил Евфимий, и после этого снова обратился к болгарину:

—      Пожелай нам хорошей дороги, отец... Выпей, слово скажи!

Старик стянул с головы маленькую войлочную шляпу с короткими полями и попытался встать, но Бабу удержал гостя. Болгарин волновался, у него тряслись руки:

—      На здравие!

Потом Бекмурза запел. Песня перенесла их в родные горы...

6

Этап пришел к месту назначения пополудни. Арестанты, чертыхаясь, повалились посреди тюремного двора, мощенного булыжником. Предоставив ссыльных самим себе, конвоиры поспешили в сторожку.

Кругом высокие кирпичные стены, а за ними тайга. Беги на волю, если хочешь. Никто не станет тебя отговаривать, и охранники, спохватившись, не кинутся за тобой, чтобы поймать. Сам вернешься, когда почуешь смерть.

Не одна отчаянная голова соблазнилась мыслью о свободе, да возвращался смельчак, если, конечно, не погибал. Тайга, она шуток не любит. Правда, были такие, что добирались в Россию. А иные долго бродили по Сибири. Но конец для всех был уготовлен один: смерть на каторге, с кандалами на руках, а то умирали прикованными к тачке или холодной каменной стене. И все же бежали! Ничего не страшились. Одно слово — свобода.

Многим из каторжан придется провести здесь десять, двадцать лет, всю жизнь. Одни состарятся, другие найдут смерть на чужбине. Ну а таким, как Зна-ур, надо выжить любой ценой.

Знаур натянул на голову полы изодранной черкески и оголил спину. От него падала короткая, узкая тень. Ее было достаточно, чтобы в ней поместилась голова Царая. Тот лежал на левом боку, подтянув ноги к животу.

—      Почему нас держат на солнце? — Царай сел и оглянулся на домик, в котором жил смотритель тюрьмы.

—      Хороший хозяин в такую жару собаку не выгонит на улицу,— Знаур откинул с головы черкеску.

Долго еще маялись на солнцепеке, пока не появился смотритель. Белый форменный китель его был застегнут на все пуговицы. Круглую голову прикрывала кепи с блестящей золотой кокардой. Он был при шпаге. Заложив большой палец правой руки за отутюженный борт кителя, смотритель медленно приблизился к арестованным. Из сторожки выскочил урядник и гаркнул:

—      Ста-а-анновиссь!

Арестанты, напуганные громовым голосом, повскакивали и, подхватив с земли тощие сумы, суетливо искали свои места в общем строю. Каждый из них уже испытал на себе фанатизм властолюбивого урядника. Особенно доставалось Цараю. Однажды урядник велел ему подмести пол в этапной тюрьме, а Царай отказался. С тех пор урядник стал придираться к нему. Но он никак не хотел покориться, и чем больше свирепел урядник, тем яростнее становилось сопротивление Царая грубой силе самодура. Не укротили горца даже кандалы, в которые его заковали в одной из пересыльных тюрем по наговору урядника, мол, пытался бежать. Стремясь во что бы то ни стало подчинить себе Царая, сломить его волю, урядник пошел на хитрость: снял кандалы и даже разрешил ехать остаток дороги на телеге. Но Царай не оценил этой «милости» и больше того — поклялся убить урядника. Знаур в душе завидовал другу.

—      Не шевелись! — гремел урядник, пробегая вдоль строя.

Он пересчитал вслух арестованных. Добежав до конца строя, еще раз окинул быстрым взглядом ссыльных и, вскинув руку к козырьку кепи, доложил смотрителю.

—      Сто тринадцать ссыльных налицо! Больных нет, в бегах никто не числится

Смотритель тюрьмы, крякнув, скомандовал:

—      Убийцы, два шага вперед!

Знаур ткнул локтем Царая, и они одновременно покинули строй. Бритоголовых было десять. Все, кроме Знаура и Царая, с кандалами на руках. Мимо них проплыло тупое лицо смотрителя.

—      Не баловать мне! Замучаю так, что у бога смерти станете просить. Два дня отдыху, а потом потолкуем, что да как.

За спиной смотрителя ухмылялись охранники. Им предстояло жить с новой- партией ссыльных. Тюрьма принимала первую партию после того, как ее заново отстроили: года за два до этого она сгорела дотла.

—      В первый барак,— кивнул на убийц смотритель тюрьмы,— пошли вон! Быстро!

И те заковыляли за охранником. Знаур старался держаться прямо, казалось, будто его не изнурил долгий этап. Протопал он не одну тысячу верст с юга на восток, от черкески остались лохмотья, на ногах кровавые мозоли, а все же осанка молодцеватая.

—      Каков он, чернявый? — обратило на него внимание начальство.

—      Смирный, как теленок,— отрапортовал урядник, довольный тем, что привел ссыльных без особых происшествий.

В дороге трое пытались бежать, да тут же попались. Драк между арестованными, на удивление, не случилось, даже болезнь пощадила их.

—      Так-с! — многозначительно процедил сквозь зу: бы смотритель.

Знаур и Царай вступили в узкий холодный коридор и одновременно облегченно вздохнули. По обе стороны темного коридора распахнутые двери камер. В первую из них заглянул Знаур. Тяжелый затхлый запах ударил в нос. Нары вытянулись вдоль стен. Посреди комнаты на двух столбах ушат для воды. Ссыльные стояли молча, все еще не решаясь войти.

—      Вот и наш дом,— сказал кто-то.

Переступили порог, и Царай бросил на нары хор-

дзен. Знаур, оглядевшись, выбрал место в углу.

—      А ты рядом со мной ляжешь, Царай. Может, зимой будет теплее здесь.

Началась новая жизнь. Еще неведомая, но страшная уже не только по чужим рассказам.

За все время Знаур не произнёс ни слова, лежал, Широко раскинув руки и ноги, часто и шумно вздыхал. Ему не спалось.

В тот вечер ссыльных не кормили. Охранник объявил по баракам, что похлебки не будет. Никто и не шелохнулся, не оторвал головы от нар.

На перекладине дрожала лучинка. Знаур смотрел в низкий деревянный свод: подними руку и достанешь. Двадцать зим велено ему пробыть под ним, и только потом разрешат пуститься в обратный путь. А доживет ли он до того дня? Когда же рассвело, в барак ввалился охранник и позвал Знаура с собой. Он сунул ему лопату и, ничего не сказав, привел на задний двор тюрьмы.

— К вечеру выкопай яму... Отмерь два шага в одну сторону и три в другую,— велел охранник и ушел.

Знаур вонзил лопату в землю, сбросил с себя одежонку и остался в холщевой рубахе, которую купил в тюрьме за пайку хлеба. Плюнув на руки, он поднял голову: по серому низкому небу шли тучи. Они двигались со стороны тайги, угрюмой, пугающей.

Безмолвный лес стоял черной стеной сразу же за тюремной стеной.

Отмерив два шага в одну сторону и столько же в другую, Знаур приступил к работе. Ему не сказали, для чего нужна была яма, да мысль о ней не очень-то и занимала его.