В этот момент почти над ухом Знаура раздался окрик:

—      Турки, оглохли, что ли?

Это был унтер из конвоя. Он схватил Знаура за рукав черкески и дернул в сторону.

—      Марш! Этап выходит, а они тут баки бьют, гады! Вот я вас проучу в дороге...

Но тут вмешался казак.

—      Послушай, ваше благородие, ну дай слово сказать! Не дури. Есть ли у тебя бог? Побойся греха, человек, может, на смерть идет, а ты...

Унтер, видно, оказался несговорчивым:

—      Пошел вон, стерва!

—      Ну, ты не больно ори... Видел я таких.

Погнал унтер арестантов. Они то и дело оглядывались на земляка. Вдруг казак сорвался с места и побежал за ними. Догнал, сунул Знауру деревянную ложку, щербатую, черную.

—      Из дома еще... Моя! Бери, ну же!

Знаур не успел и опомниться, как унтер двинул казака по лицу.

—      Пшел! Скотина!

Казак остался стоять с ложкой в протянутой руке.

5

Переправа на тот берег началась в одиннадцать часов утра. Кавказская казачья бригада под началом Тутолмина заняла исходную позицию в ожидании очереди. Казаки нетерпеливо поглядывали на Дунай. Только в полдень бригада, наконец, получила приказ вступить на понтонный мост. А тут из тыла докатилось:

—      Государь!

А вслед за этим прискакал на переправу офицер и, не сходя с коня, объявил: «Его императорское величество государь император изволит еха-а-а-ать!»

И снова ускакал навстречу царю Александру.

Начальник переправы дрожащей рукой провел по борту мундира, расправил бакенбарды и, откашлявшись, стал отдавать поспешные приказания. Со своими помощниками он вмиг навел порядок и подготовил свободный проезд государю. Шеренги войск выстроились по обе стороны дороги. Никто даже не пошевельнулся, чтобы не спугнуть тишину. Вскоре показалась легкая коляска с улыбающимся Александром'. Левая рука государя застыла на эфесе сабли с Георгиевским темляком. Рядом с ним сидел наследник. Коляска катила мимо войска, сопровождаемая мощным возгласом: «Ура!», и рука Александра повисла в воздухе. На нем была темно-синяя гусарская венгерка с толстыми золотыми шнурами. За ним свита, в парадном, на конях.

Как только коляска достигла противоположного берега, войска ринулись к переправе и началась суматоха. Но Есиев быстро сообразил, что ему надо делать, и пришпорил коня. За ним двинулась полусотня Верещагина. Действуя энергично и оттеснив в сторону чей-то обоз, полусотня едва сдерживала наседавших. Поднялся гвалт, послышались угрозы. Но бригада уже вступила на понтон. Впереди двигалась сотня кубанского полка, за ней Владикавказский и Кубанский полки, потом горная Донская батарея. Осетинский дивизион, пропустив бригадный обоз, замкнул колонну. Шли по краям моста в два ряда, ведя коней на поводу.

Настил качало на крупных волнах Дуная.

Сойдя на болгарский берег, бригада растянулась по извилистому и крутому песчаному склону и, одолев его, свернула на большую Тырновскую дорогу. Верстах в двух от Систова авангард спешился в ожидании отставших батарей и обоза. Зной и подъем утомили упряжных коней и людей. А тут еще непривычная густая пыль.

Только в пять часов пополудни бригада смогла двинуться на Царевицы. Однако тащились шагом, потому что впереди тоже были обозы, и они замедляли движение. Казаки проклинали пехоту, выбившуюся из сил, и обозников, но от этого не было легче.

Уже стемнело, когда бригада остановилась у села Царевицы. В темной степи вспыхнули костры, нижние чины загремели котелками. Палаток не разбивали, ночь была теплая, и спать решили под звездным небом. Послышались голоса, где-то в ночи возникла песня, ее подхватили:

Запоем мы, братцы, песню

Про далекие страны,

Где рубились молодцы,

Где дрались уланы,

Где драгуны во цепи

День и ночь стояли...

Тутолмин и Левис сидели у костра, разостлав на коленях карту. Бригада оторвалась от 35-й пехотной дивизии, к которой считалась прикомандированной, и Тутолмин, озабоченный отсутствием связи с ней, решил послать офицера. По приказу командира передового отряда бригаде после переправы предписывалось присоединиться к дивизии у Дели-Сулы. А после освобождения Делй-Сулы бригада должна была выдвинуться на шоссе, ведущее в Плевно, и занять подходы к реке Осьма. В действительности же бригада оказалась без связи с дивизией.

Командир бригады вызвал сотника Верещагина, и тот, явившись скоро, стоял в ожидании приказания. А тем временем командир бригады и полковник Левис разговаривали, не стесняясь, что их слышит Верещагин.

—      Пока не прибудет проводник, мы будем блуждать,— проговорил полковник.— Еще не соприкоснулись с противником, а уж началась неразбериха.

—      Обещаю, что проводник будет утром! Одному богу известно, в каком направлении двигаются войска.

—      Насколько известно мне, в трех направлениях... На юге — к Сельви и Тырнову, на востоке — к Янтре и на западе — к Осьме... Господин сотник,— обратился Тутолмин к Верещагину,— возьмите трех осетин и отправляйтесь по дороге к Болгарско-Сливу. Разыщите начальника дивизии и спросите, куда нам двигаться.

Повторив приказание, Александр отдал честь и кинулся в первую Сотню, к поручику Зембатову.

Вскоре он уже скакал в нужном направлении. Коней пустили обочиной. А по дороге в темноте, переругиваясь, все еще двигалась пехота, громыхали орудия, обозы. Никто не знал, где находилась 35-я дивизия, и Александру пришлось блуждать по степи остаток ночи, и только на рассвете он набрел на штаб дивизии. Кто-то из солдат указал на палатку начальника дивизии:

—      Во-он, ваше благородие, где генеральская стоит!

Спешившись у палатки, Александр спросил денщика:

—      Можно видеть генерала? Пойди узнай, не примет ли нас?

Но тот и головы не повернул (он чистил генеральские сапоги), лишь недовольным тоном проговорил:

—      Никак нет, генерал еще спят-с!

—      Надо разбудить, дело спешное,— Александр нервничал, но раздражения своего не показывал.

Однако денщик по-прежнему не обращал на него никакого внимания. Тогда один из сопровождающих Александра осетин схватил денщика за шиворот и прошипел в его искаженное испугом лицо:

—      Буды генерала! Ну! Бистро, собака! Убью!

Спутники засмеялись.

—      Эй, Бекмурза, дай ему пожить еще до вечера.

Денщик уронил на пыльную землю начищенный генеральский сапог и исчез в палатке. Вышел генерал: заспанный, недовольный.

—      Что скажете? Нельзя ли было подождать?

Сотник кратко доложил поручение Тутолмина, надеясь, что генерал сменит гнев на милость. К его удивлению, генерал неожиданно вскипел:

—      Ну уж, батюшка мой, передайте полковнику Тутолмину, пусть он, куда знает, туда и идет. Я никакого распоряжения о бригаде не имею. Сам, как в лесу,— генерал развел руками, слегка поклонился и ушел в палатку.

Денщик ехидно улыбнулся, мол, выкусите, господин сотник. Его ухмылка была замечена осетинами, и тут же плетка легла на его широкую спину. Александр оглянулся на вскрик денщика, но охотники уже сидели на конях, готовые следовать за сотником.

—      Бекмурза, что случилось? — спросил Верещагин, и хотя он догадался, в чем дело, однако нисколько не осуждал в душе поступок Бекмурзы.

—      Не знаю,— невозмутимо ответил тот.

—      Ну ладно, с богом!

Выехали на дорогу и остановились, не зная, куда двигаться. То ли податься на старый бивуак, то ли идти навстречу бригаде. Посоветовавшись, решили ехать навстречу.

Голодные кони то и дело сбивались на зеленую обочину. Всадники поговорили между собой по-осетински, и затем Бекмурза обратился к Александру. Из его слов, подкрепленных жестами, сотник понял, что коням нужно дать отдохнуть, да и самим не мешает перекусить, а то неизвестно, как скоро они встретятся с бригадой.

—      Хорошо, только где мы достанем еду? Вокруг ни души...— Александр всматривался вперед.— О, кажется, там впереди село?