- Тогда ответь мне сначала, чего ты добиваешься - всеобщей веры в тебя, как в Бога, или… - старик хотел продолжать, но Ешуа нервно перебил его:

- Или, раби Ицхак, или! Я не желаю тешить свое самолюбие невиданным святотатством и на каждом шагу кричу, что слух о моей божественности есть глупость и суеверие! И хочу я вовсе не нарушить закон Моисеев, но исполнить его! И племянник твой, Юда, потому и согласился идти со мной, дабы донести до людей веру к которой пришли твои же друзья ессеи, укрывшиеся в Кумране и ждущие, когда люди сами придут за добром. А сами они не придут! - ведь проще отдать левитам для жертвы целое стадо коров, нежели не грешить и соблюдать заповеди хоть один день!

Юда согласно покачал головой:

- Это правда, дядя Ицхак, ведь люди стремятся к суеверию, а мы с Ешуа хотим вернуть их к вере. Ведь ты же тоже, рави, согласен с ессеями в том, что истинный храм не там, на Сионской горе, а внутри человека, в душе его.

- О, боже мой! Какие глупцы эти люди! - схватившись за голову обеими руками, раби Ицхак раскачивался над столом.

- Что с тобой, раби? - не на шутку взволновался Юда. - Ты болен или смеешься над нами?

- Я смеюсь? Что вы, дети мои, я хотел бы хохотать во все горло, но слезы душат меня. Люди и вправду глупцы, ибо многие из них, я знаю, воистину уверовали в божественное происхождение нового пророка. - Он ткнул перстом в сторону Ешуа. - Но почему тогда, скажите мне на милость, Господь вложил в эту рыжую голову не свой божественный разум, а ум малого дитяти, не отлученного еще от материнских сосцов? И сей младенец делится своими мыслями с такими же сосунками, именуемыми апостолами, да и со всем миром, да.

- Извини, раби Ицхак, но я не понимаю тебя! - в голосе Ешуа послышалась обида.

- Не понимаешь? Да что же тут непонятного, Ешуа? Неужели ты думаешь, что все пророки до тебя были безумцами или, по меньшей мере, глупцами? Нет, Ешуа! И Моше рабейну, и другие были вовсе не глупы и не меньше твоего думали о добре для людей, да. Они пытались объяснить этот мир, пытались заронить в души людей частицы добра и разума! Но они не могли ничего, слышите, дети мои, ничего! - при этих словах старика в комнату тихонько вошла служанка. Боясь помешать беседе, она замерла у двери.

- Никто и нигде не стал добрее, честнее, умнее за ту историю человечества, которую мы сейчас в силах охватить разумом! - продолжал раби Ицхак. - И нет ни единого рецепта, как нашему маленькому избранному Господом народу выжить в море дикарей, не набравшись языческой заразы и сохранив частицы высшего добра, справедливости и божественного разума, данные Моше-рабейну. Одно дело пророчество, другое - попустительство и участие в создании нового языческого культа, причем для народа Израилева!

- Но ты несправедлив, дорогой мой раби! Ведь ты же сам не можешь не признать, что если многие верят в особую миссию Ешуа, то такая вера - это непременно вера в добро и разум. Ешуа не даст мне солгать - я всегда был очень скептически настроен к нашему предприятию, но не признать, что смелость действий Ешуа во многом оправдывает себя, невозможно! - произнося все это, Юда механически отколупывал от хлебной лепeшки маленькие кусочки мякиша и выкладывал их в кружок на столе.

- В чeм же, интересно, оправдывает? Не в том ли, что толпы, которые раньше фанатично верили в необходимость очистительной жертвы, теперь не менее фанатично уверуют в высшее происхождение Ешуа! Они по-прежнему останутся безразличными к нравственным корням истинной веры, к божественному требованию добра и справедливости!

- Но, раби, я как раз и призываю только к добру, я отрицаю божественную суть обрядов: и настоящих и будущих. Не должно быть религиозных обрядов, несоблюдение которых признавалось бы преступлением и подлежало бы наказанию. И вообще, мы отрицаем право людей наказывать друг друга, - в интонации, с которой Ешуа произнес последнюю фразу, звучала нескрываемая гордость.

Старик саркастически рассмеялся.

- А как тогда понять то судилище, которое едва не случилось вчера на площади малого базара, ведь в нем, по-моему, намеревались принять участие двое твоих учеников-апостолов, Ешуа?!

- Ты воистину всеведущ, мой раби Ицхак! - вскричал Юда.

Ешуа возразил с силой:

- Но это была ошибка, недоразумение! Вчера я запретил во веки веков совершать подобное. Поверь, раби Ицхак, такое не повторится.

Старик покачал головой.

- Вот я и говорю, что вы дети неразумные. У тебя есть гарантии, что это не повторится? Есть или нет, Ешуа? А? Так-то! А у меня есть, есть пусть не гарантия, но твердая уверенность в том, что такое будет повторяться еще много, много раз, и свершаться эти чудовищные вещи будут во имя тебя, Ешуа, да, во имя тебя и именем твоим, да. Я слишком хорошо знаю людей, чтобы не понимать этого. И неважно, что лишь к добру призываешь ты людей, Ешуа, совсем неважно. Один великий грек, мудрейший из философов, заметил, что великое коварство содержится в каждом записанном на бумаге слове. Он был стар и мудр, он видел, что люди способны поменять смысл каждого слова на обратный. Поймите же, дети мои, превратить “добро” во “зло” - детская забава для опытного толмача!

Ешуа не сдавался:

- Но ведь я не записываю своих слов, раби Ицхак, а большинство моих учеников

вообще не умеют писать. Я хочу только, чтобы те люди, которые сами встретились

на своем пути со мной и моими учениками, попытались строить свою жизнь на

добре, а их соседи, их дети и внуки уже затем сами…

Раби Ицхак замахал руками, показывая, что больше не в силах слушать.

- Опять младенческий лепет! Кого ты одарил своим словом? Тех пустынников, что невольно ищут сейчас свою погибель, возбуждая толпу “нерукотворным” ликом, - они, что ли, в земном раю? Да они стали изгоями среди своих собратьев. Может, чья-то жизнь после встречи с тобой стала блаженством? А? Но вы не знаете главного, о чем я хочу вам сказать. Беда в другом. Как это ни странно, ни невероятно, но ваши деяния, Ешуа и Юда, получат поддержку тех, кому выгодно использовать вас, да. И я боюсь, что совсем новая религия, а вовсе не ессейский иудаизм Ешуа, захлестнет огромные пространства Римской империи, а может, и всего мира!

Ешуа уже смотрел на старика, как на безумного.

- Ты совсем сбил меня с толку, раби Ицхак; прости, но не издеваешься ли ты надо мной? То ты повергаешь нас в сознание ничтожества наших деяний, то намекаешь на какие-то силы, готовые поддержать нас, в то же время, неким чудовищным образом исказив наши помыслы. Я вообще не понимаю, как может быть распространено наше, по сути, ессейское учение среди язычников? Это же немыслимо! Скажи лучше нам, дают ли всходы посеянные нами зерна, и тогда мы продолжим наш путь; или, быть может, они падают в мертвую землю, и нам лучше отправиться пасти коз и овец?

Раби молчал, тяжелым взглядом уставясь на своих гостей.

- Так что же ты скажешь нам, раби? - еще раз спросил Ешуа.

- Скажу я, - с видимым напряжением промолвил старик, - что брошенные вами зерна, к моему удивлению, прорастают, но прорастают неведомым и потому весьма опасным злаком, да.

- Почему же опасным, мой раби? - не понял Юда.

- Потому что я знаю косарей, которые готовятся пожинать урожай, да. Я знаю, что некто из окружения римского наместника решил поддержать новый слух о сыне Божьем.

- Этим-то волчьим детям я к чему? - усмехнулся Ешуа.

- Среди римлян есть умные и хитрые люди, которые поняли, как легко на костях глупого назаретянина создать религию покорности. Более того, она уже почти создана, нужна только твоя смерть, Ешуа, смерть демонстративная и мучительная.

Неужели ты думаешь, что если бы тебя не готовили к публичной казни, как готовят обычно римляне гладиатора к смертному бою, неужели ты думаешь, что тебе позволили бы спокойно ходить по Иудее и мутить три года народ!? А!? Чего только стоил разгром, учиненный тобой среди торговцев в храме! Если бы не особый резон, тебя с моим племянником и другими твоими апостолами давным-давно уже прикончили бы где-нибудь тихо и незаметно! А нынче, поверьте мне, уже готовится для толпы невероятное и впечатляющее зрелище. Уж больно заманчиво сварить в масле или распять живого Бога, такого еще никто не видел. Пророками, побитыми камнями, нас давно не удивишь, и не только нас! Да!