Сейчас он, Генрих фон Плауэн, взял в свои руки спасение родины. И он спасет орден, возродит его мощь, вернет ему славу. Главное – любой ценой удержать столицу. Пусть осаждают – взять приступом лучший замок Европы нельзя. Пусть душат голодом – перетерпят. Придет помощь, они не одиноки: есть ливонцы, поднимутся немцы империи, выступят Сигизмунд, Вацлав, Йодок. Надо выстоять, проявить тевтонское упорство. Мудрость защиты сводится теперь к терпению, а он, Плауэн, терпелив. Он приучен к долготерпению тысячами ночей, проведенных у реторт и тиглей, изнурительным поиском магистерия, обращающего в золото свинец. Он не побоялся посягнуть на сокровенные тайны, которые охраняются вышними силами; что в сравнении с ними польский король и литовский князь? Случайные победители в случайно выигранной битве. Он не пустит их в замок никогда. Святые мощи, хранимые в мальборкских часовнях, помогут сломить осаду. Терпеть, держаться, выиграть время – вот долг.
Наблюдая из окон Высокого замка за суетой в польских и литовских таборах, за размеренной работой литвинов возле бомбард, за отрядами татар, вечером отлетающих грабить прусские поселения, утром приползающих с пухлыми переметными сумами, горестно думал о бедах, постигших орден: «Эх, Юнгинген, Юнгинген! Какая-нибудь мелкая ошибка, неточный приказ, неуместная жадность – и неотесанные поляки, дремучая литва, тьма сарацин вытаптывают орденские земли, жгут и разносят орденское добро, сводят на нет вековые труды крестоносцев. Каждый день осады утяжеляет позор ордена, каждый день их пребывания здесь – это грабежи, захват новых замков, смирение малодушных, это оскорбительный для тевтонского духа гнет. Но,– рассуждал Плауэн,– выбросить Ягайлу и Витовта из орденских границ без чужой помощи невозможно, а когда придет эта помощь – неизвестно. И после своей победы под Грюнвальдом оба захватчика с пустыми руками не уйдут, потребуют земель. Пусть порадуются, попользуются, лишь бы ушли, дали время воспрянуть, позже все возвратим». И Генрих фон Плауэн выслал герольдов с предложением начать переговоры о перемирии до дня выборов великого магистра, а уж тот с полным правом будет обсуждать условия мира.
Наступила тишина, свеценский комтур с десятком рыцарей выехал из замковых ворот. В отдалении, у королевского шатра, стояла плотная толпа, и оттуда прискакал к наместнику маршалок Збышек Бжезинский.
Комтур сказал:
– Передай, рыцарь, своему королю следующее наше обращение: «В недавней битве войско ордена было разгромлено и побеждено. Сокрушенные невзгодой, мы пришли к тебе, почитая тебя миролюбивым победителем. И вот я, которому это ближе всего, ибо я действую за павшего в бою великого магистра, призываю тебя, король, отвратить от нас меч мщения и не стремиться уничтожить наш орден навсегда. Мы же и ныне и впредь открыто признаем, что получили от тебя, король, вечное благодеяние, если ты примешь для Литвы землю Жмудскую, а для себя земли Добжинскую, Кульмскую, Михаловскую и Поморскую, но оставишь ордену земли Пруссии, приобретенные от варваров за века кровопролитных войн!»
Королевское окружение в это время гадало вслух, о чем просит Генрих фон Плауэн: сохранить Мальборк? не трогать часовни? оставить крыжакам хоть бы одно мальборкское комтурство? откупиться золотом, которого, по рассказам, полно во всех башнях Верхнего замка? Некоторые бурчали: мол, что с ним толковать, выходи, слагай оружие и бухайся на колени – а уж мы поглядим, что взять, что оставить! Некоторые мечтали: эх, рубанул бы его Збышек от уха к уху! Или: эх, взял бы его Збышек за ворот да сюда – и конец осаде!
Вскоре маршалок прискакал и, стараясь быть точным, доложил условия свеценского комтура. Радные паны взревели, поднялся галдеж, каждый драл глотку, не жалел ругани и проклятий. Король насупился, прикрикнул молчать, стал спрашивать мнения. Большинство настаивало требовать сдачи крепости. Говорили: все комтур врет – старается уберечь столицу; обычная крыжацкая уловка: притвориться несчастной овечкой, отвести удар и опять вгрызться в горло! Столько добыто, вся Пруссия у ног. Что ж ее, за здорово живешь, из милосердия обратно отдать? Из милосердия в церкви грошики дают, да и то не каждому – убогим; а эти разбойники за милостыню земли считают, словно не их рубили неделю назад, не их землей присыпали у Танненбергской церкви. Что осталось от них, от могущественного, непобедимого их ордена – пяток замков да тысчонка недорезков. И сколько они продержатся за своими стенами? Чем? Воздухом? Вот если бог посыплет им вместо дождя манну небесную – дело иное. А так – две недели, пусть три. Сожрут козлов, котов, а дальше друг друга начнут жрать, кирпичи свои начнут грызть! Крошку хлеба будут просить на коленях. Одна их наглость требует наказания! К стенке приперты, рогатина давит на кадык, но все равно – не троньте ничего, все наше! Такой дух у них настырный, бодливый! Комтуришка, в Свеце отсиделся, меча не видел, хорохорится. Пусть выйдет в поле, мигом спесь слетит. Ни за что не соглашаться! Если через неделю осады предлагают за мир столько, то через две в три раза больше назовут! Какая была битва, такой нужен и мир!
Король колебался: уйти от Мальборка, согласиться на скромный мир – означало спасти орден, взять Мальборк – конец ордену навсегда. Конечно, когда начинали войну, о большем, чем предлагал сейчас Плауэн, не мечталось, но и победы такой не предвидели. Обстоятельства изменились – иной должен быть мир. Довольствоваться тем, что дают, если можно получить все,– простится ли ему такая ошибка? Он спросил, что думает Витовт. Великий князь предлагал согласиться. В ответ послышалось ворчание панов, что князь свои Жмудь и Судавы получает, а больше ему и не положено, у него за польские дела и успехи голова не болит. Что же, польским шляхтичам надо, выходит, захваченные замки назад крыжакам возвращать? Надержались неделю, понаместничали пять дней – хватит, откатывайся, пусть недорезанные приходят, садятся силу нагуливать, чтобы через год вновь под Грюнвальд идти? И король думал так же: «С крыжаками мир непрочен, они не мирные, отлежатся, отожрутся – и опять за меч. Вечное благодарение обещает! Знаем мы это благодарение – звездышем в лоб! Да что ж мы, себе враги? Едва подрезали стервятнику крылья, и на – живи, нам своей крови не жалко, взлетай, черный орел!»
– Ответь свеценскому комтуру так,– сказал Ягайла маршалку.– То, что он нам отдает, мы уже имеет, и благодарить его нам причины нет. Но если он сдаст Мальборк и остальные замки, которые упорствуют смириться, то я не откажу ордену в подобающем возмещении.
Генрих фон Плауэн, узнав королевский ответ, удивился:
– Это окончательное решение?
– Бесповоротное! – ответил Бжезинский.
– Ну что ж,– нахмурился комтур,– я надеялся, что король примет справедливые условия. Он не желает – дело его. Передай королю, рыцарь, что я не покину замок. Полагаясь на помощь всемогущего бога и заступничество нашей покровительницы девы Марии, мы защитим Мальборк и не допустим уничтожения ордена.
Через считанные минуты все польские и литовские бомбарды обрушили на замки лавину камней. Били весь день, не жалея пороха, и назавтра с утра до ночи, и весь светлый день послезавтра, но лишь стены щербились, а ничего похожего на пролом не намечалось. Крыжаки же в один из дней, когда в городе несла охрану бомбард хоругвь Велюньской земли, отважились на вылазку – и успешно: многих велюньских рыцарей поранили, а несколько бомбард попортили. Спустя три дня потери понесла хоругвь Януша Мазовецкого. Большая бомбарда, словно заговоренная чертями, откатилась сильней, чем откатывалась прежде, ударила в каменную стену сгоревшей постройки, та обвалилась и раздавила прятавшихся за ней два десятка конных поляков. Крыжацкая стража на замковой стене от радости бесновалась. Неожиданным бедствием стали мухи, расплодившиеся на гниющих отбросах. Черными тучами висели они над таборами полков, изводя народ и коней.
Нудно, под изнуряющую маету обстрела тянулись дни. Бомбарды рыкали, малые ядра свистели, большие рокотали, надрывно ухали, мозжа лицевой кирпич, пороховая вонь отравляла воздух, запасы пороха таяли, груда каменных шаров от гармат перелетала к стенам, тут меньшилась, там росла, и близкого конца осады не чувствовалось вовсе. Старики, помнившие осады Вильно, Трок, Гродно и Новогрудка, делились знаниями, и выходило из прошлого опыта, что, если Плауэн имеет корма и воду, хоть год можно стоять под Мальборком. Пусть не год, пусть три месяца дожидаться, пока поедят последнее и схудеют до скелетов. Это ведь до октября, а вышли из домов в мае. Гнать шляхту и бояр на общий приступ крепости король и великий князь не решались – все войско могло без пользы лечь под стенами. Но в одиночку то одна, то другая хоругвь на приступ ходили, надеясь на случайное счастье. Всем оно отказывало. Не повезло жмудинам, безуспешно пытались поляки, напрасно потратили людей новогрудский и лидский полки. Но всем жглось еще раз попытать удачи. Думалось: возьмем Нижний замок, тогда Высокий и Средний брать станет легче, тогда, может, и сломаются, сами выползут милости просить. Витебляне сговорились с поло-чанами и, как только выдалась ночь потемнее минувших, пошли на замок. Юрий и Егор Верещака, бытовавшие в полоцком таборе более, чем в своем Волковыском, пошли вместе с Ильиничами. Во тьме неприметно и неслышно подобрались к стенам, приставили с десяток лестниц и тесно, один за другим, полезли вверх. Мыслили взять навес, по которому ходила пристенная стража, а тогда затрубить, зажечь факелы, и все хоругви поднимутся и повалят следом. Но жестоко обманула смельчаков сонная тишина замка. Только первые ратники приблизились к навершию стены, как таившиеся на навесе крыжаки оттолкнули баграми почти все лестницы и с хохотом слушали, как бьются оземь тела, трещат кости, стонут раненые. Андрей лез среди первых и остался цел, наверное, Софьиными молитвами: лишь пошла лестница верхним концом по дуге вниз, прыгнул в темень с четырехсаженной высоты; так ноги отбил, что два дня потом пролежал на телеге, а кто не успел спрыгнуть – покалечился на всю жизнь. Юрию повезло: он еще стоял внизу, как лестница словно чудом отвалилась от стены и пошла падать на заметавшихся людей отряда. Вокруг вскрикивали и стонали побитые. Юрий по наитию позвал: «Андрей!» И услышал мучительный отклик. Подхватив товарища, он поволок его в табор, а другие поднимали прочих – и бегом от стен. Потому что послышались наверху щелчки арбалетов и слепо ударили в землю стрелы.