Он выждал минуту, как бы давая мне возможность передумать. Я молчал.

— Хорошо, -опять сказал Аль Гоби.-Иди, ты свободен. Я скажу Джеку, что можно начинать.

— А…-протянул я.

Спросить прямо у меня не хватало смелости. Глаза Аль Гоби грозно сверкнули.

— Что?-Спросил он.

— Я смогу поговорить с мистером Джеком об этом?-Нашёлся я.

— Сможешь, -ответил Аль Гоби.-С ним, в отличие от меня, можно даже договориться. Я же сейчас исчезну, и появлюсь не раньше, чем посчитаю нужным.

Мне почему-то вдруг стало страшно. Я почувствовал, что меня заманивают в какую-то ловушку, и ещё немного, и я даже пойму или вспомню, что это всё означает. Ответ вертелся где-то рядом, но я не мог сосредоточиться и его найти.

— Не случится ничего, о чём бы ты не был предупреждён, -сказал Аль Гоби.-Если ты был внимателен, ты поймёшь. А сейчас я покидаю тебя, чтобы в тот день и в тот час, когда я вернусь, найти в твоих глазах нечто большее, и услышать в твоём голосе нотки, которые порадуют моё сердце.

Он молитвенно сложил руки и поклонился. Я стоял, совершенно обескураженный, не понимая, радоваться мне или плакать. Но Аль Гоби упрямо стоял в прощальной позе, давая понять, что разговор закончен, и я не посмел возразить.

Я молча повернулся и вышел за дверь, пытаясь отогнать нехорошее предчувствие.

«В конце концов Аль Гоби говорил, что с мистером Джеком я могу даже договориться», -успокаивал себя я.

Но где-то именно в этой фразе сидело какое-то противоречие, вызывающее беспокойство. Я смутно это чувствовал, но не мог найти его.

Я вернулся к себе и достал из холодильника бутылку пива. Сел на диване, включил телевизор и заставил себя смотреть какой-то скучный фильм, чтобы отвлечься. Но как только мой мозг расслабился, он сразу же выдал правильный ответ, и я понял, что именно недосказал мистер С. и что вызвало мою тревогу. С мистером Джеком можно договориться, в отличие от него, то есть, с мистером С. договориться было нельзя. Значило ли это, что мистер Джек тоже не может договориться с мистером С.?…

Глава 22.

Аль— Торно ждал меня, убогий и скучный. Где-то, конечно, кипела жизнь, красивая и сладкая, как торт с мороженным, и такая же недолговечная, но прекрасная, -открывали свои двери новые рестораны и клубы, в которых на презентации и торжества собиралась местная элита, приезжали знаменитости из разных стран и возле входа охранники разгоняли журналистов. На «Эльдорадо» снималась «Невинная игра», и Дика Стоуна, счастливого и довольного, каждое утро доставляли на студию в белом лимузине. Конечно же, ни одна модная вечеринка не обходилась без него — держу пари, что подхвативший его агент заботился об этом, как о хлебе насущном.

Ко мне же мой город был ох как немилостив! Он не давал мне ничего, кроме стен с протёртыми обоями и сломанного умывальника, под который надо было подставлять тазик. Я долго стоял в ванной, глядя в маленькое мутноватое зеркало, и кривлялся изо всех сил, изображая всё, что только приходило мне в голову. Я нравился себе до невозможности, но я был объективен, честное слово! Я мог играть не только легкомысленного красавчика, у меня также хорошо получалась злость, обида, печаль, отчаяние. Но мне было некому это продемонстрировать, потому что даже мои бывшие приятели словно против меня ополчились. Странно — раньше они ещё держались в рамках. Иногда, правда, чья-то зависть, выдаваемая за обиду или несогласие и прикрытая нелепыми придирками долго не давала мне уснуть, но это было не часто. Может, тогда у каждого из нас была надежда, и даже реальный шанс? А неимение таковых обострили ненависть ко мне, к моему спокойствию и уверенности, ничем не оправданным, как казалось со стороны.

«Будь выше, но не унижай.»

Кто— то подсказал мне эту мысль -то ли мистер Джек, то ли Клиф, а может, и сам арабский принц. Она вертелась у меня в голове и помогала. Я не мог дать достойного отпора своим приятелям, потому что на их уровне находиться уже не мог, даже если бы захотел. За мной наблюдали как минимум трое…людей…они видели каждый мой шаг, слышали каждое моё слово. Важнее всего было быть достойными их уважения, и это помогало мне почти не реагировать на всяческие провокации и пропускать всё мимо ушей. Надо ли говорить, что это бесило моих приятелей ещё больше?

Не подумайте, что я встречался с ними просто так. Всё обстояло гораздо сложней. Как минимум раз в неделю в своей новой шикарной квартире для всей нашей труппы закатывал вечеринки Дик Стоун.

Трудно сказать, зачем я мучил себя и ходил в гости к Дику. Может, это был просто мазохизм, а может, скрытое злорадство. Я наблюдал за ним, болезненно и напряжённо, доводя себя до исступления бесконечным сравнением. Дик был хорош, спору нет — по-детски трогательный, высокий, тощий, наивный, с длинными пушистыми ресницами и голубыми глазами. Но это если смотреть на него одного. Когда рядом становился я, Дик казался блёклым и нечётким, незавершённым и каким-то временным, словно весь его облик утратит свою притягательную силу очень скоро. Я испытывал удовольствие, молчаливое превосходство, и это придавало остроту моим переживаниям. Это щекотало нервы и обнадёживало, а не просто мучило, как в самом начале. Так жить было интересней.

Однако что-то неведомое творилось с Диком. Как-то неуловимо, я упустил этот момент и не заметил, он начал меняться. Когда же я догадался, что что-то неладно, было уже поздно.

Его всегда тянуло ко мне, и он искал одобрения и поддержки у меня одного. Это ещё больше злило труппу, но Дик, по-доброму относившийся к ним, уговаривал меня не обращать внимания. В Мириале — Алекс, в Аль-Торно — бывшая труппа! Такое впечатление, что я мешал жить всем вокруг! Но Дику об этом знать было необязательно, и я довольствовался советами и рекомендациями. Он не то чтобы возгордился, просто стал немного высокомернее, но это проявлялось только в рассуждениях, довольно глуповатых, кстати. Он спрашивал моего мнения обо всём — о фильме, о студии, об участии в телепередачах, словно его менеджером был я. Я превозмогал раздражение и беседовал с ним, наслаждаясь превосходством и как бы снисходя, и одновременно борясь с каким-то ноющим чувством внутри.

Я никогда бы не подумал, что Дик так беззащитен. Он выглядел вполне довольным и уверенным, но всё чаще и чаще вместо надменности, которая была бы более-менее оправдана, в нём проступала какая-то робость. Он становился молчаливее, грустнее, и даже эти еженедельные вечеринки, совершенно бессмысленные, сами по себе были знаком, что с ним что-то не так.

Однажды после такой вот очередной вечеринки с участием нескольких девиц из массовки я до утра отмачивал его в ванной, периодически помогая ему прочистить желудок и щупая пульс. Я не мог добиться от него телефона его менеджера, я не мог вызвать врача, чтобы это происшествие не получило огласку, и мне оставалось только надеяться, что он очухается. Он пришёл в себя, бледный, отощавший до невозможности, с синими кругами под глазами, и мученически изрёк:

— Я умираю…

— Не умираешь, Стоун, а сходишь с ума, -ответил я.

Я закутал его в махровый халат и, уложив в кровать, навыковыривал из красивых формочек, стоящих в холодильнике, лёд, сложил его в несколько целлофановых пакетов и приложил такую конструкцию к его несчастному лбу.

Когда он уснул, я вернулся к Тоните, думая о том, что позавидовать Дику может только умалишённый.

В Аль-Торно была только одна психиатрическая клиника, именуемая «Санаторий», и находилась она на окраине, довольно далеко от нашего с Тонитой жилища.

Рано утром я сел на автобус, идущий в центр, а оттуда на метро добрался до близлежащего района. В санаторий не ходил городской транспорт, и я взял такси на деньги, взятые, как всегда, у Тониты, клятвенно пообещав себе, что как только прославлюсь, верну ей всё до последнего цента.

Такси доставило меня прямо к воротам. На проходной стояла охрана, не пропускавшая посторонних.

Я постарался объяснить, что я — знакомый Стрисси Кауч, но охране не было до этого никакого дела. Может, они мне просто не верили, и это было легко понять. В конце концов я добился разговора по телефону с дежурной медсестрой, и она пообещала, что позвонит Стрисси и уточнит, знает ли она меня и хочет ли видеть.