Но рядом тщательно целится и не торопясь стреляет Сергей Деревянкин, стреляет и не промахивается. Бьет точно! Тулебердиев мучительно борется с собой.

«Чоке! Чоке! Возьми себя в руки. Прикажи рукам поднять винтовку, прикажи глазам прицелиться, прикажи плечу не ерзать. Чоке! Рядом с тобой Сергей! Что подумает он, если увидит, как тебя сковал страх? Ты охотник, лучший в ауле стрелок!»

Чоке взглянул вперед. Хорошо, что руки уже вскинули винтовку, глаз нащупал прорезь прицела, мушку, врага... Но пальцы, проклятые пальцы! Тот, что на спусковом крючке, — как чужой. «Целься, целься снова, медленно дави на спусковой крючок. Ведь ты столько был на охоте, столько стрелял — лучше всех поражал цели. И в запасной кавдивизии был лучшим снайпером. Чоке?!»

В эту секунду здоровенный рыжий детина, без пилотки, с засученными рукавами, тот самый, в которого целился Чолпонбай, заметил киргиза, молниеносно вскинул автомат. Миг, доля мига... но пуля Сергея Деревянкина оказалась быстрее.

Еще один за широким пнем. Ну! Есть! Раньше чем успел подумать Чолпонбай, палец его нажал на спусковой крючок, и поверженный враг свалился на его глазах, остался лежать на земле.

По скользкой траве, по мокрым сучьям и веткам, сбитым пулями, по глинистой земле бежали наши, уничтожая парашютистов, погибая, но не давая им вырваться из сужающегося кольца. Вперед! Только вперед! Однако к первой группе десантников примкнула вторая и остатки третьей. Фашисты залегли и образовали круговую оборону. Повели ожесточенную стрельбу.

А наши танкисты пока бездействовали, потому что гитлеровцы засели в такой чащобе, которая была недоступна для танков. Но вскоре их «вытащили», выкурили оттуда, и теперь все должен решить ближний бой. Ближний! Штыковой!

Чолпонбай увидел, как Сергей Деревянкин быстро выдвинул ножевой штык, как остро блеснуло плоское лезвие, как упали на самое основание штыка две капли росы, крупные, длинные, и слились в одну, растеклись, мирно светясь на раннем летнем солнце.

Да, было солнце, была земля, был лес, была какая-то неразумная или разумная птаха, певшая несмотря ни на что. Была жизнь, а через несколько секунд надо будет оторваться от земли...

Он глянул на Сергея и не узнал. Его волевое лицо с острым выдвинутым подбородком казалось каменным, застывшим. Только глаза, не синие и добрые, как обычно, а стальные, точно летящие к цели, чтобы поразить ее, эти пули-глаза вобрали в себя и напряжение боя, и ненависть, и солдатскую решимость.

И вдруг лицо его сморщилось, рот раскрылся и совсем некстати, как-то глупо, беспомощно Сергей чихнул. На секунду Чолпонбаю стало даже смешно.

Сергей чихнул еще и еще раз, и Чолпонбай услышал, как он сквозь зубы, то ли оправдываясь перед собой, то ли объясняя ему, проговорил:

— Простыл под дождем!

Раздается команда:

— В атаку!

— В штыки!

— Ура!

— У-р-ра! — прокатилось по рядам.

Первые крики «ура» еще не смолкли, а Чолпонбай уже хотел оторваться от земли, хотел... Но тяжесть, страшная, смертная, еще никогда не испытанная тяжесть придавила его, приплюснула к глинистой выбоине.

Вдруг вспомнилось детство. Вот также было трудно когда-то, когда он, Чолпонбай, спасая школьного товарища Ашимбека, сам едва-едва вырвался из горной речонки, уже кинувшей его к водопаду. Было трудно на коне во время скачек опережать самых первых, очень трудно было выжимать из себя и из коня последние силы. Трудно было и в школе на экзаменах. Но все это казалось сейчас ничтожной тяжестью перед грузом земли. Будто надо было не себя оторвать от земли, а землю, всю планету оттолкнуть от себя.

— У-р-раа! — снова раздался рядом голос Сергея, и вслед за этим кличем он поднялся и, пригнувшись, вынося вперед штык, кинулся туда, к лесу, вперед.

И точно невидимая струна натянулась и вырвала Чолпонбая из выбоины. Он метнулся и, обгоняя Сергея, почти не пригибаясь, побежал навстречу горячему ветру, против пуль, наперекор смерти...

— Ура! Ура!

Надо что-то кричать, надо чем-то себе помогать, поддерживать себя. Надо бежать вперед, вперед и вперед. Не сворачивая, не припадая к земле.

«Надо, надо, надо!»

Это же стучало в мозгу Сергея, который тоже не без труда поднялся и пошел в атаку. Ему, как и Чолпонбаю, казалось, что ноги словно налиты свинцом, что руки еле держат винтовку, что шаги его преступно медленны... Но это так казалось. На самом же деле он бежал первым, пока не опередил его друг Чоке! «Ах, черт возьми, какой парень, какой парень!»

Немцы сперва попятились. Некоторые даже сунулись в лес, но потом поняли, что спрятаться невозможно, и ринулись навстречу советским солдатам, стреляя на ходу...

Потные лбы, насупленные брови, ненавидящие глаза, немецкая непонятная ругань — все слилось, смешалось воедино.

Схлестнулись взгляды и дыхания, схлестнулись штыки и приклады.

Чоке поскользнулся и упал. Сейчас всадит в него штык вот этот слева.

Замахнулся.

Но, к счастью, рядом снова оказался Сергей: он оглушил врага прикладом. Тот рухнул на землю.

Этот поступок Сергея словно прибавил сил Чоке, он вскочил, и теперь они, уже не сговариваясь, прикрывали друг друга.

Пока они разделывались с этими двумя, остальные наши также не бездействовали. Одних парашютистов прикончили. Других, тех, что юркнули было в лес, взяли в плен.

Вот они собраны вместе: рослые, сытые, надменные. Нагло смотрят. Нагло молчат. Нагло отвечают.

— Вы в плену! Ведите себя как положено! — одергивает немцев кто-то.

— Это вы у нас в плену! — по-русски отвечает немец-лейтенант. — Вы в кольце! И ваша песенка спета!

Наглости их нет предела... И это понятно: война только начинается, и они действуют весьма самоуверенно. Так им внушили. Ну погодите же — не так запоете!

VI

— О чем задумался, Чолпонбай? — спросил взводный лейтенант Герман, который неслышно появился у окопа. Повадка опытного разведчика отличала его сухую, длинную, подобранную и легкую фигуру. Внимательные карие глаза встретились с глазами Чолпонбая, потом скользнули по газете, зажатой в руке молодого солдата. — О чем?

— О прошлом. Подумал: сколько жеребенку ни бегать, скакуном не станет. — И Чолпонбай горько усмехнулся, вспоминая о том бое...

— Вырастет и станет скакуном, — серьезно возразил взводный, словно улавливая за этим иносказанием его точный подтекст.

А может, так показалось Чолпонбаю... Но в том бою взводный был справа, — заменил убитого пулеметчика, действовал гранатами и был неподалеку от Чолпонбая и Сергея Деревянкина. Он-то и крикнул первым: «Ура!» Первым и поднялся, оторвался от земли на правом фланге. Да, надежный взводный, надежные люди.

— А что ж, жеребенок вырастет?

— Да, товарищ лейтенант, конечно, жеребенок вырастет, только хочется, чтобы поскорее вырос...

— Много значит слово, — откликнулся и Сергей Деревянкин. — Как это говорится: у мысли нет дна, у слова нет предела.

Чолпонбай, довольный, улыбнулся: приятно, что его друг запомнил киргизскую пословицу, которую только один раз давно на политбеседе обронил он, Чолпонбай.

— Да, немало нужно лошадиных, а не человеческих сил, чтобы Дон одолеть и ту высоту взять... — проговорил взводный. — Но возьмем... А пока присматривайтесь. Товарищ политрук, вы к нашему командиру роты не собираетесь?

— Нет, я уже у него побывал. Мы тут с Чолпонбаем потолкуем.

И вот они снова вдвоем. Гибкая ветка лозы над окопом. Жужжат и больно жалят осенние мухи.

Солнце перевалило за полдень. Стало пригревать.

Из котелка Чолпонбая подзаправились пшенным концентратом.

— Мы сконцентрировались на фронте на этом концентрате, — пошутил Сергей. Потом поблагодарил друга, вытер ложку, спрятал ее за голенище и достал планшет. Раскрыл, вытащил треугольник письма, развернул его, пробежал глазами. Начал читать со второй страницы про себя: