не нужно пройденных путей, 

впустую слышанных вестей. 

Нет невоспринятых миров, 

нет мимо розданных даров, 

любви напрасной тоже нет...

Я не перестаю удивляться тому, как эта хрупкая с виду женщина сумела через всю свою трудную, плохо устроенную жизнь пронести веру в добро, в те истины, которые она усвоила в свою комсомольскую юность и которые передает всем, кто общается с ней.

И когда мне бывает трудно, я беру с полки ее книги и словно бы слышу ее тихий с картавинкой голос:

- Берите, это я для вас приготовила. Здесь оставлено сердце мое...

Петр Покрышев учит стихи

В этом авиационном истребительном полку Петр Покрышев должен был исполнять обязанности внештатного корреспондента нашей газеты.

- Дело простое, - говорил я ему. - После боевых вылетов звони в редакцию и сообщай, кто сколько сбил.

- Это хорошо, что писаниной заниматься не нужно, - хитро улыбаясь, отвечал Покрышев. - Чего уж тут! Проще простого: снял трубку, попросил "Арфу", у "Арфы" - "Яблоню", у той - "Остров", а потом - "Сорок седьмой".

Правильно?

- Значит, договорились?

- Значит...

В конце 1941-го я еще плохо знал Петра Афанасьевича Покрышева и не привык к его манере разговаривать.

А говорил он так, что непосвященному было трудно попять - оказался ли ты объектом очередного "розыгрыша" или серьезно к тебе относятся. "Полутреп" - назвал эту манеру другой летчик полка Пилютов. Однако тогда у меня не было никаких сомнений в том, что Покрышев понял свои обязанности и будет исполнять их аккуратно.

Но дни шли за днями, а вестей от него не было.

В декабре газеты на видном месте сообщили о том, что Петр Покрышев сбил над Ладогой фашистского аса. На самолете фашиста было 15 значков - по числу сбитых им машин. Последней в этом ряду стояла красная звездочка.

- Такого зверя свалили, а у нас пи строчки! - укорял меня редактор.

Я тут же бросился к телефону. "Остров" долго не давал "Яблоню", а у "Яблони" получить "Арфу" оказалось еще трудней.

Корреспондентский пост в истребительном полку не работал.

И вдруг в один из дней, когда я возвратился в редакцию с переднего края, наша машинистка Маша Калнинш сказала мне:

- Звонил Покрышев.

Я принялся вертеть ручку полевого телефона, но дозвониться не смог.

И вдруг звонят к нам.

- Сорок седьмой, будете говорить.

Я услышал в трубке голос Покрышева, чистый и близкий. Я готов был "проработать" нерадивого военкора, но Покрышев не дал и слова сказать.

- Выручи, пожалуйста.

Голос Покрышева неожиданно отдалился, наплывом на него раздался другой:

- Сорок седьмой, заканчивайте. Линия нужна "по воздуху"...

- Не мешайте. Я говорю "по воздуху", - опять приблизился ко мне Покрышев.

- Выручи. Стихи напечатаны... Ну, знаешь, про жди меня и я вернусь?

- Знаю.

- Диктуй. Буду записывать.

- Сорок седьмой, отключаю вас, - прервал нас бесстрастный телефонист.

Секунду-другую я слышал, как где-то негодует Покрышев, но потом все смолкло, и я положил трубку.

...Несколько дней назад в "Правде" мы прочли стихотворение Константина Симонова "Жди меня". Тоща, в голодную блокадную зиму 41-го, каждое хорошее стихотворение, думается мне, заменяло пайку хлеба. Оно отогревало душу, укрепляло силу духа, веру в высокое и светлое, в то, о чем не часто говорили между собой солдаты, по что всегда было с нами. Казалось, и Симонов не сочинил, а только точно записал мысль многих и многих.

Недаром стихотворение тотчас стало популярным. Его разнесли по всему переднему краю, по городам и весям страны треугольнички солдатских писем.

Широко распространено убеждение: для того чтобы воспринимать поэзию, человек должен иметь в душе особое приемное устройство. Это, конечно, верно, как справедливо и то, что для пониманья стихов нужна определенная подготовка. В самом деле, прочитает человек, не знающий истории, у Маяковского:

Пришла. 

Пирует Мамаем, 

Задом на город насев. 

Эту ночь глазами не проломаем, 

Черную, как Азеф.

Вряд ли у неподготовленного читателя она вызовет зрительные представления. Но когда оп узнает и про битву русских с татарами, и про черное предательство провокатора Азефа, образный строй этих строк раскроется во всей своей исполинской силе.

Но есть стихи, для пониманья которых нужны не столько знания, сколько жизненный опыт или даже просто особое состояние души. Так, каждое поколение юношей и определенную шору открывает для себя заново пушкинские строки "Я вас любил...".

Но вернемся к Покрышеву. В тот день он еще раз дозвонился к нам, по я успел продиктовать ему только одну строфу.

Жди меня, и я вернусь. 

Только очень жди, 

Жди, когда наводят грусть 

Желтые дожди. 

Жди, когда снега метут, 

Жди, когда жара, 

Жди, когда других не ждут, 

Позабыв вчера.

На нашем участке фронта возобновились упорные бои.

Я подолгу не бывал в редакции, а когда наконец появился, Маша сообщила:

- Каждый день звонит Покрышев.

- Что-нибудь передал?

- Ничего.

Между тем в эти дни наши летчики много и успешно "работали" в воздухе. Многие из пас с земли наблюдали за воздушными боями. Однажды три наших "ястребка" закрутили "карусель" с шестью "мессерами", четырех сбили, а пятый ушел со шлейфом черного дыма.

В этот день мне позвонил Покрышев.

- Диктуй дальше, - словно нас только что прервали, сказал он.

- Вылеты были?

- По пять в день.

- Расскажи подробней.

- А что рассказывать. Давай диктуй. Первые строчки я уже выучил.

Не помню, за сколько раз Покрышеву удалось записать все стихотворение, однако когда мы встретились, оп действительно знал его наизусть. В день моего приезда на аэродром фашистская авиация предприняла новую попытку разбомбить мост через Волхов. Воздушные бон продолжались до тем1Ноты, и, пока техники готовили машину к новому вылету, мы с Покрышевым успевали сказать друг другу лишь несколько слов. Уже сидя в кабине, оп каждый раз поднимал кверху ладонь и кричал:

- Жди меня, и я вернусь...

Я понимал: в эти минуты Покрышев думает не обо мне и не о стихах. Просто в стихотворной строчке было удачно выражено что-то очень важное для него, и оп без конца повторял их на земле, а может быть, и в небе, полном опасности.

- А здорово твой Симонов пишет! - сказал мне как-то Покрышев, когда мы лежали с ним на опушке в двух шагах от его "томагавка", над которым колдовали техники. - Передай спасибо.

- Я с Симоновым не знаком.

- Как же так? - удивился Покрышев. - В газете работаете и друг друга не знаете?

Покрышев покусал хворостинку, потеребил щетинку усов.

- Почитай еще что-нибудь Симонова.

Я читал "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины".

"Майор привез мальчишку на лафете", "Если бог пас своим могуществом"...