Чрезвычайно важен здесь также и другой момент. Несмотря на пассивность народной массы, нередко сознательно подчеркиваемую Гомером, представители правящей знати постоянно обращаются к народу как к посреднику и третейскому судье, вынося на его рассмотрение все свои тяжбы и распри. Примерами могут служить сцена распри Агамемнона и Ахилла во II песни «Илиады» или сцена препирательства Телемаха с женихами Пенелопы во II песни «Одиссеи». В этих и других аналогичных эпизодах поэм само народное собрание изображается как древний, освященный традицией, прочно укоренившийся институт, как главное средоточие всей политической жизни гомеровского общества. Недаром о диких циклопах, живших, в представлении поэта, за пределами цивилизованного мира, в «Одиссее» сказано (IX, 112-115):
Нет между ними ни сходищ народных, ни общих советов;
В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких
Вольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждый
Властвует, зная себя одного, о других не заботясь.
Являясь наследием народовластия, восходящего, вероятно, еще ко временам древнейшего общеиндоевропейского прошлого, народные собрания у гомеровских греков, несомненно, уже заключали в себе и начатки будущей античной демократии, хотя для их полного развития потребовался еще ряд столетий.
Наряду с элементами примитивного народовластия система самоуправления гомеровского общества заключала в себе также и элементы единоличной власти, носителями ее были басилеи, или «цари». Гомер называет их также «скиптродержцами» по принадлежащим каждому из них знакам власти и «зевсорожденными» или «вскормленными Зевсом», что должно, очевидно, указывать на особое расположение к ним верховного владыки Олимпа. Своеобразие гомеровской «царской» власти заключалось, в частности, в том, что лиц, носивших титул басилея, было несколько. В совокупности они решали на своих совещаниях наиболее важные вопросы, прежде чем вынести их на рассмотрение народного собрания. Так, на сказочном острове феаков, куда попадает во время своих скитаний главный герой «Одиссеи», было тринадцать басилеев, хотя один из них — Алкиной — считался верховным правителем. Много «царей» также и на родном острове Одиссея — Итаке. В отсутствие героя они собираются отстранить от власти его сына Телемаха, и лишь возвращение Одиссея позволяет восстановить законный порядок управления.
На войне басилеи становились во главе ополчения и должны были первыми бросаться в битву, показывая пример храбрости и отваги рядовым ратникам. Во время больших общенародных празднеств басилей совершал жертвоприношение богам и молил их о всеобщем благе и процветании. За все это народ обязан был чтить «царей» дарами: почетной долей вина и мяса на пиру, лучшим и самым обширным наделом из общинной земли и т.д.
При всем могуществе и богатстве басилеев их власть не может считаться царской властью в собственном значении этого слова. Поэтому обычная в русских переводах Гомера замена греческого «басилей» русским «царь» может быть принята лишь условно.
В западной историографии широко распространен ошибочный взгляд на гомеровское общество как вполне сложившееся классовое общество «феодального типа» с четко оформленной иерархией сословий, резким обособлением военной знати от подвергавшейся жестокому угнетению массы простонародья. В действительности гомеровские поэмы изображают общество, еще только вступившее на стадию классообразования, в котором разрыв между высшими и низшими социальными слоями хотя уже и наметился, но еще не достиг масштабов подлинно классового антагонизма. Гомеровская знать, несмотря на особое, привилегированное положение, все еще сохраняет тесные связи с массой рядовых общинников и уже в силу этого не может считаться ни сословием, ни тем более классом. Повседневная жизнь аристократов гомеровского времени, не исключая и «царей», была патриархально простой и грубой, далекой от какой бы то ни было роскоши и изысканности и, по существу, лишь немногим отличалась от той жизни, которую вело в то время подавляющее большинство греческого крестьянства. Нам трудно теперь представить царя разделяющим скромную трапезу со своими рабами, а его супругу сидящей за ткацким станком в окружении своих рабынь. Для Гомера как то, так и другое — типичные сцены в жизни его героев. Гомеровские аристократы не чураются тяжелой физической работы. Так, Одиссей ничуть не меньше гордится своим умением косить и пахать, чем своим воинским искусством (Одиссея, XVIII, 366 и след.). Царскую дочь Навсикаю мы встречаем впервые в тот момент, когда она со своими служанками выходит на взморье стирать одежду для своего отца Алкиноя (Там же, VI, 90 и след.).
Факты такого рода убеждают нас в том, что аристократические семьи составляли в гомеровском обществе, по сути дела, лишь верхушечную часть демоса. В чисто экономическом плане и аристократический ойкос, и семья рядового общинника («мужа из народа») были вполне однотипными образованиями. Различие между ними состояло не в методах ведения хозяйства и не в источниках обогащения, а лишь в масштабах их применения. Материал эпоса не дает никаких оснований для того, чтобы говорить о систематической эксплуатации знатью свободного населения общины. Так называемые «дары» и другие подобные им поборы, по-видимому, должны быть отнесены к скрытым или косвенным формам эксплуатации, характерным для эпохи классообразования. Судя по всему, они еще не успели приобрести характера регулярной повинности и к тому же были доступны не всей знати, а только ее верхнему слою — басилеям и их семьям.
Патриархальные черты в быту гомеровской знати, несомненно, связаны с весьма еще ограниченным распространением рабства. В старшей из двух гомеровских поэм — «Илиаде» рабы почти совсем не упоминаются. В «Одиссее» упоминания о них встречаются довольно часто, но это по преимуществу женщины-рабыни. Так, в хозяйстве «царя» Алкиноя заняты на разных работах 50 невольниц (Там же, VII, 103 и след.). Той же цифрой определяется и число рабынь в доме Одиссея, причем особо отмечено, что двенадцать из них заняты на помоле зерна (Там же, XX, 107; XXII, 421 и след.). Эти цифры едва ли заслуживают серьезного к себе отношения. Уже сама их повторяемость заставляет думать, что перед нами всего лишь типичное для эпической поэзии преувеличение, что реальные масштабы применения рабского труда даже в самых богатых хозяйствах гомеровского времени были намного скромнее. Кроме женщин-невольниц, в «Одиссее» фигурируют и, по-видимому, сравнительно немногочисленные рабы-пастухи, пасущие господский скот в диких и безлюдных местах, вдали от «города». Эта категория подневольного населения нашла свое классическое воплощение в образе «божественного свинопаса» Евмея. Автор «Одиссеи» выводит его на страницах своей поэмы как наглядный образец примерного, безраздельно преданного своему господину раба. Еще совсем маленьким мальчиком Евмея купил у финикийских работорговцев отец Одиссея Лаэрт. За примерное поведение и послушание Одиссей сделал его главным пастухом. Евмей рассчитывает, что его усердие будет вознаграждено еще и сверх этого: хозяин даст ему земельный надел, дом и жену — «словом, все, что служителям верным давать господин благодушный должен, когда справедливые боги успехом усердье их наградили» (Одиссея, XIV, 62 и след.).
Хотя рабство как особая форма эксплуатации, так же как и неизменно сопутствующая ему работорговля, хорошо знакома Гомеру, рабы не могут быть признаны основной производительной силой гомеровского общества. Рядовые члены общины, по всей видимости, сами обрабатывали свои земельные наделы. В более крупных хозяйствах, принадлежавших басилеям и другим представителям аристократической прослойки, наиболее трудоемкие земледельческие работы, такие, как пахота и уборка урожая, могли выполняться нанятыми на время поденщиками-фетами. Эту категорию трудящегося населения, возможно, имел в виду автор «Илиады», воспроизводя в своей поэме сцены полевых работ, изображенные богом кузнечного ремесла Гефестом на щите Ахилла (Илиада, XVIII, 541 и след.). В экономической жизни гомеровского общества на первый план выдвигается изолированный ойкос, т.е. автономное хозяйство малой патриархальной семьи. Земельные участки (клеры) прочно закреплены за отдельными семьями (Илиада, XV, 495 и след.; Одиссея, IV, 754 и след.) и, видимо, уже не подлежат никаким переделам. Право распоряжения землей простирается вплоть до дробления при передаче по наследству (Одиссея, XIV, 208 и след.) и, вероятно, также отчуждения, хотя мы и не знаем, какими способами оно производилось. Как бы то ни было, иначе трудно было бы объяснить появление в эпическом обществе двух противоположных социальных категорий, представителей которых сам поэт называет «многонадельными» и «безнадельными мужами» (Одиссея, XI, 490; XIV, 211).