Если для стоиков бог был хотя и высшей, но все же органической частью мира, так что в мире не могло произойти ничего несогласного с природой, «сверхъестественного», то платоники выводили бога за его пределы, что открывало путь к противопоставлению бога и мира, естественного и сверхъестественного. С вульгаризированным платонизмом повсюду распространяется вера в чудеса, привидения, вампиров, а также растет популярность посвящения в мистерии Диониса, Исиды и Осириса, Митры и др. Надеялись, что посвящения сразу откроют тайны богов и мира без долгого пути науки, предлагавшегося стоиками.

Вообще наука продолжала процветать только в Александрии. В других частях империи интерес к ней замирал, ибо она перестала служить основной задаче философии — сделать людей хорошими гражданами, добродетельными и счастливыми. Сенека — последний, кто пытался связать науку с философией, написав свои «Изыскания о природе». Эпиктет уже утверждал, что книги и рассуждения о науке ни к чему не ведут и помочь человеку не могут. Тем более наука не требовалась для посвящений в мистерии или для приобретших распространение сочинений, в которых автор сообщал то, что ему якобы непосредственно открыл бог (наиболее известны из них Герметические трактаты, приписывавшиеся египетскому Тоту, названному Гермесом Трисмегистом). Бесцельность и тоска введенной в определенные рамки повседневности порождали также болезненную страсть ко всему чудесному, поражающему воображение. Уже в поэме Лукана «Фарсалия» множество детальных описаний ужасов битв, страшных знамений, отвратительной колдуньи, заклинаниями оживляющей мертвеца, чтобы тот предсказал судьбу Сексту Помпею. Его современник, автор трактата «О возвышенном» считает, что надо описывать не обыденное, а потрясающее, «не ручей, а океан».

Множатся сочинения о путешествиях в неведомые страны, а если судить по пародии Лукиана «Правдивая история», то — и на Луну, и на Солнце, населенные странными существами. На описание дальних стран не оказывали влияния более или менее точно характеризующие реальный мир сочинения географов или составленные для мореплавателей и путешественников «Периплы» и «Итинерарии». Независимо от них Индия всегда должна была выглядеть как страна чудес, у варваров — господствовать простая, неиспорченная жизнь, не знающая имущественного неравенства, рабов, царей. Вместо научных трактатов люди предпочитали сборники рассказов (например, Элиана) об удивительных явлениях природы, уме животных, обычаях и изречениях восточных царей, греческих мудрецов, римских героев. Отчасти в этом ряду стоят и знаменитые «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, где основное внимание уделено моральному облику героев, их изречениям, анекдотам из их жизни.

Среди широких трудящихся масс, рабов и свободных, складывалась своя идеология протеста против официальной пропаганды и официальных ценностей. Высоко ценились труд, объединявший маленькие кружки друзей, в противоположность официальным коллегиям, доброе отношение к друзьям, всегдашняя готовность им помочь, с ними поделиться, такие отличные от официальных добродетели, как простодушие, кротость, милосердие, способность прощать врагу. Почитались боги-труженики, как Геракл, ставший богом за свои вечные труды на пользу людей, божества земли и особенно не имевший официального культа Сильван, изображавшийся в одежде крестьянина, защитник работников, хранитель нерушимой межи, усадьбы, растений. Ему посвящено огромное количество надписей, поставленных «вследствие сна» или «видения» с благодарностью за освобождение от рабства, болезни, благополучное возвращение из путешествия. Для его культа беднота и рабы создавали коллегии, строили на свой счет и своим трудом святилища, приносили посильные дары. Вместе с тем эти простонародные боги — по определению высших классов, «чернь земных богов» — были в глазах своих почитателей великими и могучими космическими демиургами, подобными Зевсу Эпиктета, стоявшими выше земных владык, и, как Геракл и Сильван (тоже, по одной версии, человек, сын раба), примерами для подражания тем, кто надеялся заслужить посмертный апофеоз. Этот более или менее осознанный протест против официальной идеологии, отвращение от мира богатых и знатных в условиях, когда последние всячески старались подчинить себе рабов и «маленьких людей» не только материально, но и морально, являлся своеобразной формой классовой борьбы, медленно, но верно подтачивавшей устои «вечного Рима» и всего его строя.

На этот же период приходится распространение и на Западе христианства, наиболее полно отвечавшего чаяниям и умонастроению «маленьких людей». Оно обращалось к бедным и обездоленным, провозгласив тезис «Не трудящийся да не ест», отвергало мудрость, считавшуюся высшими классами непременным условием добродетели, и проповедовало простодушие, кротость, милосердие, которые так ценились простыми людьми. Оно санкционировало духовный уход от мира зла, порока, насилия и впервые решилось отвергнуть основную ценность тогдашнего мира — императорский культ. И, что очень важно, оно дало своим адептам новый миф взамен утратившего свое значение «римского мифа» и новые цели: коллективные — достижение царства божьего на земле — и индивидуальные — обретение загробного блаженства в раю. Люди снова обретали идею, ради которой, как им казалось, стоит жить, бороться и погибать.

Сперва христианство распространялось лишь в среде низших классов городов. В Рим и Италию оно проникло уже в середине I в. Затем оно постепенно начало проникать и в крупнейшие города Запада, в среду интеллигенции, муниципальных слоев и даже высшей знати. Но появление в христианских общинах таких новых элементов не могло не отразиться на учении. Множились разные секты, дававшие каждая свою интерпретацию основным положениям христианства; стали делаться попытки найти компромисс с властями: в христианских «Апологиях» доказывалось, что христиане — самые верные подданные императора и самые полезные для империи люди. Со своей стороны философы, ранее не обращавшие внимания на христианство, начинают с ним полемизировать: появляются антихристианские сочинения, например Цельса, опровергавшего сперва иудаизм, затем, по его мнению, близкое к нему христианство, которое он квалифицировал примерно так же, как Лукиан и Апулей проповеди крайних киников, т.е. как вздор, проповедуемый невеждами и пригодный только для простонародья. Изменялась и структура христианских общин. Епископы, раньше занимавшие скромную должность управляющих имуществом общины (первые римские епископы были рабского происхождения), постепенно становятся руководителями общин, требуют, чтобы рядовые члены считались с их авторитетом, изгоняя инакомыслящих как еретиков, противодействуют первоначально царившей в общинах демократии.

Все названные явления в социально-экономической, политической и духовной жизни империи Антонинов знаменовали наступление общего кризиса во всех этих областях.

Проблема происхождения германских племен чрезвычайно сложна. Их ранняя история еще менее ясна, чем история их соседей — кельтов. Дело прежде всего в том, что германцы намного позже кельтов попали в поле зрения античной письменной традиции, и, следовательно, у нас гораздо меньше возможностей увязать археологический материал с более или менее достоверными сообщениями древних авторов.

Если кельтские племена уже в V в. до н.э. обратили на себя внимание греков, то подробные описания германцев появились лишь через несколько столетий. Правда, в IV в. Пифей (его сведениями во II-I вв. пользовались Посидоний, Полибий и другие авторы) отмечал, что во время своего путешествия столкнулся на юго-восточном побережье Северного моря с племенем тевтонов, но этим, собственно, вся информация и исчерпывается; о более раннем времени и других районах германского мира письменные источники не сообщают ничего. Таким образом, для данного периода единственным источником становится археология.