На другую (казалось бы, противоположную) сторону римской культуры указывает случайное, но весьма знаменательное замечание Полибия: «Римляне оказываются способнее всякого другого народа изменить свои привычки и позаимствоваться полезным». Эта «способность», однако, была укоренена в той же самой римской старине и в представлениях римлян о ней — рассказы римлян о прошлом отразили пестроту и подвижность обстановки в древней Италии с характерными для нее контактами различных народов, языков, культур.
Динамизм римской культуры — столь же существенная для нее черта, как и традиционализм. Сложное, переменчивое соотношение этих противостоявших друг другу и взаимодействовавших друг с другом начал обусловило не только ее жизнеспособность, но и ее огромную роль для дальнейшей культурной истории Европы, особенно Западной.
Еще в те времена, когда в Риме верхушка плебса боролась за доступ к высшим должностям (рубеж IV и III вв.), в социокультурной жизни Рима, как и в политической, особое значение приобрела идеология «славы», понимавшейся как общественное признание заслуг. В условиях непрестанных войн, нераздельной связи между высшими должностями в государстве и командными постами в войске воинская доблесть, военный успех оказывались естественным путем к славе, служившей обоснованием политических притязаний, а подъем по лестнице должностей, или, что то же самое, почестей («должностная карьера» — характернейшее социокультурное понятие римлян), делался источником еще большей «славы». Считалось, что личной славе (как и личной власти) положен предел, но она становилась достоянием фамилии, которая получала право хранить изображения прославленных предков. Подвиги членов фамилии делали ее «знатной», т.е. знаменитой, а слава предков обязывала потомков не только ее блюсти, но и стараться ее превзойти.
Социокультурное значение представлений, связанных со «славой», было широким. Соперничество вокруг славы непосредственно втягивало немногих, но, как и все связанное с войной, имело широкий отклик среди римлян.
Внеиталийская экспансия III-II вв. резко активизировала внешние контакты Рима — и военные, и дипломатические, и культурные. Греческий язык, служивший международным языком дипломатии, был, с другой стороны, языком богатой и притягательной культуры, в которой римляне все больше и больше готовы были видеть свою добычу. Начался импорт награбленной культуры, причем темп и размах римских успехов в этом деле были разительны. В Рим ввозились греческие статуи, картины, библиотеки (материальная ценность таких вещей была завоевателям известна) и вместе со всем этим — образованные рабы. Они приживались, и с ними приживалась, приспособляясь и модифицируясь в новой жизни, греческая культура. Взаимодействие двух культур привело не к простой «эллинизации», а к ускоренному развитию римской культуры, многое почерпнувшей у греков, но сохранившей свое лицо.
О раннем римском эпосе мы имеем лишь смутные представления. Какие-то песни во славу предков, видимо, исполнялись когда-то на пирах, но не певцами-сказителями, а пирующими поочередно. Между бытованием этих песен и первыми литературными опытами в эпическом роде, судя по всему, был временной разрыв.
Словесная культура римлян начинается с развития анонимных устных или «деловых» форм (песни, молитвы, гимны богам, заклинания, юридические формулы, надгробные надписи). Дошедшие до нас образцы показывают виртуозное владение словом — скупым и точным. Известны стихотворные надгробные надписи середины III в. до н.э. Однако представление о словесном творчестве как об определенной сфере человеческой деятельности появляется в общественном сознании римлян лишь в связи с мощным культурным движением, начавшимся в конце III в.
Первым римским поэтом суждено было стать греку-рабу, а потом отпущеннику Ливию Андронику (около 282-204 гг.), получившему, как водилось, родовое имя Ливия от бывшего господина, видного сенатора. Вывезенный из южноиталийского города Тарента (завоеванного римлянами в 272 г.), он учил сенаторских детей греческому языку и заодно стал их учить и латинскому, впервые разрабатывая методику обучения ему. Методика строилась на греческий лад, ее основой были тексты Гомера. Для этого Андроник перевел «Одиссею» (географически ближе, чем «Илиада», связанную с Италией) старинным стихом римской народной поэзии (сатурнийским), благодаря чему получил известность. Затем его деятельность стала более разнообразной. По заказу должностных лиц, ведавших Римскими играми, Андроник стал устраивать сценические представления «греческого» типа: сочинял (по образцам) и ставил трагедии и комедии, в которых и сам играл. В 207 г. Андронику был заказан гимн-молебствие Юноне.
Гимн Андроника, по словам Ливия, удовлетворял тогдашним вкусам, но «ныне показался бы невыносимым и нескладным». Цицерон, восклицавший не без патетики: «А где же древние наши стихи?», не советовал перечитывать пьесы Андроника, а «Одиссею» находил несколько топорной. Но уважение к этой поэме как к школьной классике было вообще велико, и Гораций (сам по ней учившийся) дивился косности вкуса «толпы».
Ливий Андроник положил начало двум родам римской словесности: театральной поэзии и поэзии эпической, сыгравшим важнейшую роль в формировании латинского литературного языка. Основой творчества Андроника были переводы с греческого. И если перевод «Одиссеи» остался единственным в своем роде, то переводы-переделки греческих комедий прижились; они составили особый театральный жанр — паллиату («комедию плаща», получившую название от греческого плаща — паллиума, который носили ее герои). Трагедии по греческим образцам также бытовали впоследствии на римской сцене.
Развитие поэзии шло очень бурно. Ливий Андроник, судя по сохранившимся о нем сведениям, был еще поэтом, так сказать, по должности, но уже пошедший по проторенному им пути его младший современник, почти сверстник Гней Невий может рассматриваться как поэт, творивший по внутреннему побуждению. Не ограничиваясь заимствованными сюжетами, Невий обратился к римской истории — и легендарной, и достоверной. От него идут собственно римский эпос и трагедии на римские темы. Круг разрабатываемых Невием жанров был достаточно широк — от написанной сатурнийскими стихами поэмы о I Пунической войне до паллиат. Невий рано понял общественное значение театра и смело вводил в паллиаты политические намеки, задевая правящую знать (за что однажды попал в тюрьму). Сочинения Невия, как и Андроника, дошли до нас в незначительных отрывках.
Рубеж III и II вв. стал началом периода, который можно назвать временем первых классиков римской литературы. В центре его — три фигуры: поэт Квинт Энний (239-169 гг.), первый римский прозаик Марк Порций Катон (234-149 гг.) и комедиограф Тит Макций Плавт (ок. 250-184 гг.).
Энний был уроженцем Рудий, апулийского городка, где говорили по-оскски и по-гречески (поэтому, став латинским поэтом, он утверждал, что у него три души). Он одарил римскую культуру «большим» эпосом, впервые введя в латинский стих гомеровский гекзаметр. В его поэме «Анналы» («Летопись»), излагавшей в 18 книгах все деяния римлян, исторический «римский миф», собственно, и был разработан как основа миросозерцания римлян. Популярность этого сочинения была велика вплоть до появления исторического эпоса Вергилия. Делал Энний и свободные переводы греческих трагедий, главным образом Еврипида, писал трагедии из римской истории, и даже комедии — видимо, наименее близкий ему жанр.
Энний был рационалистом и своего рода просветителем. В одной из его трагедий говорилось о том, что боги не вмешиваются в дела людей, но суеверные жрецы и невежественные ворожеи берутся указывать другим, чего сами не знают, собирая драхмы с тех, кому обещают богатства. Энний изложил в латинских стихах применительно к римским богам учение эллинистического философа рубежа III в. Евгемера, толковавшего мифологию как историю обожествленных людей.
На протяжении всей истории Римской республики Энний считался крупнейшим из римских поэтов, почти что воплощением римского духа (хотя римское гражданство он получил лишь через 20 лет после приезда в Рим).