— Я снимал эту картину практически без сценария. Многие эпизоды и детали рождались экспромтом, в ходе съемок. А из трех тысяч людей, занятых в фильме, две с половиной — жители Ода лена, среди которых оказались даже участники рабочей манифестации 1931 года.

Работать над фильмом было нелегко. В Швеции нашлось немало людей, не заинтересованных в том, чтобы события 1931 года вновь привлекли внимание общественности. Это были и власти Одалена, чинившие нам препятствия, и редакции некоторых правых газет, затеявшие травлю фильма, которого еще не было. Но это лишь укрепило мою решимость довести работу до конца.

Интересны ли сейчас события, имевшие место в Одалене в 1931 году? Несомненно. Нельзя забывать, что подобное преступление властей, выставляющих войска против демонстраций, — это то, что происходит ежедневно в двадцати или в тридцати странах мира, где тоже существует огромная пропасть между бедными и богатыми, сытыми и голодными. Я стою на стороне тех, кто выступает за социальную справедливость, в том числе и в нашей стране, которую многие считают образцом справедливости. У нас есть угнетаемые классы, есть бедные, те, кому не удается найти работу, те, кого неправильная социальная система выбрасывает из жизни. В нашем обществе много несправедливости. Несмотря на все реформы, экономическая власть практически находится в руках пятнадцати семей. Половина населения при нынешней стоимости жизни зарабатывает слишком мало. Забастовки у нас почти всегда объявляют незаконными, потому что в стране уже тридцать три года существует пресловутый «социальный мир», обязательный для всех и связывающий по рукам и ногам. В Швеции нет умирающих с голоду, но четверть всех молодоженов выбрасывается на улицу, так как не может заплатить за квартиру. Потребительское общество выступает против интересов человека. Его благосостояние — иллюзия. Но прошлое показывает эти события как бы в рамке, они выступают отчетливее. Столь резкую, столь трагическую ситуацию я выбрал не случайно. Я не мог не иметь в виду аналогичные события в современном мире, не мог не откликнуться на них. Я также воспользовался возможностью показать, как действуют послушные властям силы — полиция и солдаты.

Десять-двенадцать лет назад сознание того, что «шведский миф» скрывает в себе много слабых мест, находило отражение лишь в общем недовольстве, ограниченном кружком молодых людей, выпускников университетов в Упсале, Лунде и Гетеборге. Тогда говорили, что все это — беспокойство «радикалов от культуры», которые в конце концов голосовали за социал-демократов. За эти годы, однако, недовольство стало принимать более конкретные очертания. На последних выборах коммунисты завоевали в парламенте семнадцать мест главным образом благодаря голосам молодежи. Эта тенденция проявляется также в искусстве — литературе, театре, кино, в том числе и в моих фильмах. Я хочу, чтобы жизнь людей изменилась к лучшему. И мои фильмы говорят о том, что препятствует хорошей жизни.

...Шведский критик Юнас Сима пишет в журнале «Чаплин» (1969, № 5): «Видерберг пытается добраться до корней. Он хочет высказать собственное мнение о прошедшем времени. Он не хочет, чтобы оно было забыто. Необходимо оглянуться назад, чтобы суметь лучше увидеть будущее. Нужно вновь напомнить о старой мечте, изучить исходные идеи, связанные с определенными эмоциями. После этого мы можем двигаться дальше, к новой свободе».

Проблемы, которые Ингмар Бергман трактует в морально-религиозном плане, Видерберг ставит в социально-эмоциональном. Призывая к борьбе за освобождение от авторитарного буржуазного общества, Бу Видерберг солидаризируется с рабочим классом.

«Джо Хилл»

Он говорит:

— Бергман считает, что отсутствие бога мешает людям быть счастливыми, а я считаю, что препятствия к хорошей жизни лежат в сфере экономики и политики, что все дело в несправедливом распределении благ. На экране нужно дискутировать не о боге, а о жизненных проблемах людей.

«Одален» имеет, по моему мнению, тем большее значение, что именно после событий в Одалене социал-демократы пришли к власти в Швеции. Они сманеврировали, взвалив на коммунистов ответственность за расстрел рабочей демонстрации. А придя к власти, социал-демократы и пальцем не пошевелили, чтобы облегчить участь арестованных. Коммунисты, работавшие вместе со мной над этим фильмом, раскрыли мне глаза на события в Одалене.

Вероятно, между «Одаленом» и «Джо Хиллом» есть что-то общее — оба фильма стремятся дать анализ решающих моментов в рабочем движении в Швеции и США. Но в «Одалене» меня прежде всего интересовало само событие, взаимосвязь реальных условий и поведения отдельных людей и рабочего коллектива в целом, причина кровавой развязки. «Джо Хилл» — это уже исследование человека, противостоящего обществу, его бунта. Мне кажется, что песни Джо Хилла необходимо донести до всех, кто продолжает бороться в наши дни.

Я делаю фильмы, основанные на историческом материале, но они предназначены для сегодняшнего дня, — говорит Бу Видерберг. — Они предназначены прежде всего для молодежи. Ей нужно знать прошлое, чтобы уметь бороться за лучшее будущее.

Сейчас я готовлю новый фильм — о парне, который здорово играет в футбол и становится жертвой эксплуатации.

Максимилиан Шелл

1 апреля 1957 года первые десять тысяч рекрутов были призваны в Западной Германии в ряды бундесвера по закону о всеобщей воинской повинности. А спустя два месяца военные оркестры играли траурные марши по поводу гибели первых солдат — пятнадцати новобранцев, утонувших во время учений в реке Иллере. В эти дни в западноберлинском театре «Курфюрстендам» шла комедия Бюхнера «Леоне и Лена». По ходу действия один из персонажей говорит: «Итак, мы хотим стать героями». В ответ на эту реплику исполнитель роли Леонса артист Максимилиан Шелл внезапно заявил: «Я ведь не Филотос... особенно после того, как утонули пятнадцать солдат». (Филотос— персонаж пьесы Лессинга, кичащийся своим фальшивым геройством.) В зрительном зале началось замешательство, газеты долго смаковали театральный скандал. Артист получил взыскание. Когда спустя двенадцать лет я напомнил актеру об этом происшествии, он ответил:

— Несчастье на Иллере глубоко взволновало меня, задело за живое. Я не мог на него не откликнуться...

Один из самых известных актеров мира, Максимилиан Шелл, внешне, скорее, похож не на актера, а на ученого: очень сосредоточен, углублен в себя. Скромен. Безукоризненно воспитан. За спокойным достоинством ощущаются ум и темперамент.

Ко всему, за что Шелл берется, он относится серьезно. Занявшись музыкой, выступал с сольными концертами и выпускал пластинки со своими записями. Взявшись за переводы, издал на немецком языке пьесы Осборна.

Максимилиан Шелл

Увлекся футболом — и был включен в сборную страны. Написал пьесу — добился ее постановки на сцене. Став актером, получил мировую известность. Перейдя в режиссуру, с исключительной серьезностью занимается постановками спектаклей, а теперь и фильмов.

Венец по рождению, Максимилиан восьмилетним мальчиком в 1938 году переехал в Швейцарию вместе с родителями, бежавшими от фашизма, и стал швейцарским гражданином. Отсюда и два родных языка — немецкий и французский. И еще одна причина:

— Мои предки со стороны матери — французы. Ее девичье имя — Маргарет Ноэ, и она происходит из семьи французских гугенотов, укрывшихся от преследований в Вене. Она играла на сцене Венского театра, а потом руководила драматической школой в Берне. Отец, Герман Фердинанд Шелл, — поэт и драматург. У меня две сестры — Мария и Имми — и брат Карл, и все мы актеры. Я увлекался философией и историей, в университетах Цюриха и Мюнхена изучал юриспруденцию. Еще в школе участвовал в любительских спектаклях и посещал цюрихскую драматическую студию. Как актер дебютировал в люцернском театре в шекспировском «Юлии Цезаре».