Святая Матерь Божья, до чего горячо!

Я вложила ладонь в его руку, и уселась позади него. Бешеное биение пульса отдавалось в ушах при мысли, как мы занимаемся этим на мотоцикле. Я поерзала, прижимаясь бедрами к его бедрам, обхватывая руками его подтянутую талию.

— Куда мы едем?

— Хочу показать тебе кое-что, — его голос звучал спокойно и собранно, но я почувствовала, как он дрожит, когда его рука легла на то место, где моя рука прижималась к его плоскому животу.

Я улыбнулась и прижалась лицом к его спине. Ремингтон не настолько контролирует себя, каким хочет казаться. По крайней мере, не со мной.

Ремингтон за рулем мотоцикла это нечто возбуждающее. Мышцы под его курткой перекатывались и бедра напряглись, когда мы вильнули и выскочили на улицу. Несколько прядей волос, выбившихся из узла, швырнуло мне в лицо. Я выглянула из-за его спины, и мой взгляд упал на его руки. Его сильные пальцы, сжимающие ручки руля, выглядели так, будто он умеет все. Он объезжал углы, несся по улицам, но сбросил скорость, когда движение стало слишком интенсивным. Кататься с ним — захватывающий процесс.

Ремингтон припарковал мотоцикл на улице Руже де Лиль (Примеч. Улица названа в честь Клода Жозе́фа Руже́ де Лиля — французского поэта и композитора, написавшего слова и музыку для революционного гимна «Марсельеза»), снял меня с мотоцикла, затем расстегнул ремень под подбородком, снял шлем, так же как и свой, и положил оба шлема в багажное отделение.

— Ты поднял меня так, будто я ничего не вешу. Мне это нравится.

Он пожал плечами.

— Ты не так уж много весишь.

Я закатила глаза, хотя мне польстили его слова.

Он протянул мне руку и повел по улице в сторону парка Тюильри. Удивительно, но я ощущала себя естественно, будто делаю это уже не первый год. Я бросила взгляд на него, гадая, помнит ли он наше первое свидание за ланчем, и встретилась с его понимающим взглядом. Его губы изогнулись в улыбке, демонстрируя ямочки, он поднял мою руку к своим губам, и я поняла, что он думает о том же самом.

Я полностью потерялась в нем, а также рассматривала окружающие виды, вдыхала запах мокрых листьев, поэтому только когда оторвалась от созерцания, поняла, что мы направляемся к музею Оранжери. (Примеч. Музей Оранжери — картинная галерея в Париже, представляющая работы импрессионистов и постимпрессионистов).

Мы подошли к пропускному пункту, Ремингтон предъявил два билета и переплел наши пальцы, пока вел меня на верхний этаж.

— Когда ты успел купить билеты?

— Я купил твой, после того, как отвез Адриана в садик.

Но не успела я поблагодарить его, как он уже тащил меня за руку и игриво улыбался мне через плечо. Я не удержалась и улыбнулась ему в ответ. Когда он выглядит вот так, он напоминает Адриана. Мы зашли в большую овальную комнату с девственно белыми полами. Повсюду на стенах, насколько хватало глаз, висели изображения белых лилий. Все вокруг меня исчезло — толпа туристов, бормотание — осталось только ощущение руки Ремингтона в моей руке и «Водяные Лилии» Моне. (Примеч. «Водяные Лилии» — серия картин Клода Моне, в которую входят приблизительно 250 картин, посвященных саду в имении художника).

Я глубоко втянула воздух, прижала руку к груди, изучая картины и игру света на зеленых, голубых и белых красках.

— Вау, — прошептала я, затаив дыхание от окружающей меня красоты. Когда я посещала раньше Париж, у меня не было возможности посетить этот музей. Я видела фотографии в журналах и в интернете, но никогда так близко. Никогда не видела их вот так. Почему я никогда не находила время, чтобы посетить это место?

Я обернулась к Ремингтону спросить его про картины, но замерла, увидев выражение на его лице. Это выражение на его лице я могла описать только как умиротворенное. Впервые я видела это выражение, когда зашла на кухню и увидела, как он общается с Адрианом, когда оставалась ночевать в его доме, и когда мы танцевали в клубе, а затем еще раз, после секса в тот день, когда он рисовал меня. И сегодня тоже, когда он держал меня в своих объятиях на моей кровати.

Он подошел и встал рядом со мной, притянул меня к своей груди, и его руки обхватили меня вокруг талии, прижимая очень близко к нему.

— Добро пожаловать в мою Крепость Одиночества, — прошептал он мне на ухо. Я откинула голову ему на плечо, и не смогла удержаться от смешка, сорвавшегося с моих губ.

— Крепость Одиночества? Как у Супермена?

Он кивнул.

— Когда я был ребенком, и когда бы мама ни привозила меня в Париж, она всегда приводила меня сюда. В первый раз, я сидел на скамейке и не хотел уходить. Мне нравилось, каким мирным было это место. Чистым, как будто ничто не могло просочиться через стены и уничтожить меня. Спустя какое-то время это стало у нас традицией. Она приводила меня сюда и уходила по своим делам, а позже забирала на обед или ужин перед тем, как мы должны были лететь обратно в Прованс. Когда с моим отцом все стало плохо, я пришел сюда. Я сидел здесь и смотрел на картины, представляя, что у меня совсем другая жизнь. После того как Колетт исчезла, большую часть своего времени я проводил здесь, размышляя, как мне жить дальше. Я думал, как буду воспитывать девятимесячного ребенка сам, хотя практически уже делал это последние четыре месяца.

Его голос звучал холодно, когда он произнес ее имя. Я хотела спросить, что случилось с его женой, но не хотела, чтобы он прекратил рассказывать. Я уже какое-то время хотела узнать о ней побольше. То, что он открылся мне, уже громадный шаг вперед. Поэтому я обхватила ладонями его руки и нежно сжала их, чтобы дать понять, что внимательно его слушаю.

— Впервые я встретил Колетт в клубе здесь в Париже, куда пришел вместе с друзьями. Мы очень хорошо поладили с самого начала. Ей был двадцать один год, и ее родители погибли в автокатастрофе за шесть месяцев до нашей встречи. Они вместе возвращались в Париж после летнего отпуска в Марселе. Она была опустошена. Уязвима. Мое желание защитить ее, быть там ради нее, захватило меня. У нее никого не было, кроме тетки, живущей где-то очень далеко, и меня. Она никогда не навещала дедушку с бабушкой. Отказывалась говорить мне причину, так что я перестал ее спрашивать. А через год мы поженились.

— Колетт была археологом и частенько путешествовала, пока не забеременела Адрианом. После рождения нашего сына она уехала туда же, где приостановила свою работу, будто его и не существовало. Я полагал, что ей стало скучно, и она спешила возобновить работу, — он тяжело вздохнул. — Ничто не могло удержать ее. Ни наш ребенок, ни, очевидно, я. Она путешествовала, но всегда возвращалась к нам. Однажды она вернулась домой очень энергичной и рассказала мне, что ее компания начинает археологические раскопки в Чили и ее берут в состав команды по раскопкам.

Ремингтон замолчал, как будто собирался с мыслями.

— Она оставила тебя и девятимесячного ребенка, — это был вопрос, но также и утверждение. Я все еще пыталась обдумать тот факт, что мать способна оставить своего ребенка, уехать на долгий срок, и ей было наплевать на все.

— Да. В этот раз она не вернулась. Самолет, в котором она возвращалась в Париж, упал на взлете и все, кто были на борту, погибли. Я помню, как похоронил ее кости, точнее то, что удалось найти. Я был потерян после случившегося. Понятия не имел, где начинается моя боль и где заканчивается потеря. Я был полностью опустошен. Встречался с женщинами, которые были похожи на нее или в них было что-то, что напоминало мне о ней, чтобы справиться с потерей. Были это их улыбки, волосы или глаза, все что угодно, лишь бы вернуть ее тем или иным способом. Моя мать заботилась об Адриане и обо мне какое-то время, — он глубоко вдохнул, собираясь с духом для следующих слов, и покачал головой. — Однажды я проснулся и, наконец, меня поразило, как низко я пал, пытаясь справиться с этим. Мне не понравилось, каким человеком я стал, и понял, что мой мальчик нуждается во мне. Я завязал со всем этим и постарался стать лучшим отцом и сыном, каким можно быть.