Спас ли он кого-нибудь за прошедшие часы? Вполне вероятно, только об этом ему никогда не узнать, как не узнать того же предполагаемым жертвам. Для них все прошло в привычном ритме, и он, размышляя об этом, вероятно, должен был испытывать благостное довольство исполненным долгом, но странно — ничего подобного Виктор не ощущал. И даже вчера все его чувства относились совсем к иной категории. Риск и близость вполне осязаемой угрозы — вот что добавило сладости во вчерашнюю жизнь. Сегодня он с удовольствием согласился бы на небольшой тайм-аут.
Отчего-то вспомнилась серия его юношеских влюбленностей. Он был пылким дурачком, живо сочинявшим себе принцесс и бросаясь за ними, очертя голову, теряя последние крохи рассудительности. Кое-кто дразнил его Митькой Карамазовым, и сейчас он от души жалел, что «карамазовщина» Виктора Пицеренко оказалась столь недолговечной. Стальным клинком армия отсекла юношеские шалости, познакомив с иными истинами, окунув в мир, в который швыряли всех без разбора, не спрашивая согласия, не затрудняя себя попытками как-то смягчить предстоящий шок, оградить от него наиболее неподготовленных. «Карамазовщина» исчезла, исчезло и многое другое. То, что явилось на смену, нельзя было сравнивать с ушедшим. Есть вещи, которые физически несравнимы — в силу своей природной сути, своих глубинных качеств.
Откровением для Виктора стало посещение в госпитале раненого друга. Легкие, простреленные в двух местах, с сипом всасывали воздух и, задержав лишь на крохотное мгновение, тут же выталкивали обратно. Друг умирал. Это знали все, в том числе и он сам. По его просьбе Виктор пронес в палату пачку американских сигарет. Друг чихал на запреты врачей, ему отчаянно хотелось курить. В свои последние часы он желал чувствовать себя свободным.
Перед встречей сгорбленный худощавый доктор отвел Виктора в сторону и драматическим голосом сообщил, что его товарищ отказывается от свидания с приехавшими родными. Наотрез. В противном случае даже угрожал сорвать с себя бинты. Доктор не понимал происходящего. Он видел непритворные слезы родных и вновь и вновь убеждал Виктора как-то повлиять на друга. Виктор обещал…
— А вот хрен им! — тиская в исхудавшей руке пачку сигарет, друг время от времени подносил ее к носу и трепетно раздувал ноздри. — Гадом буду, но попробую! Хотя бы одну…
Помня наставления доктора, Виктор опять заговорил о родных. В самом деле! Какого черта? Почему бы не быть с ними поласковее? В своем недоумении он был вполне солидарен с врачом.
— Нет, Витек, ты не понимаешь, — голос друга начинал дрожать. — Всю свою жизнь я был тихим и ласковым… Хватит! Пусть хоть последние дни станут моими. Целиком! Этот воздух, которым дышу, солнце и птицы, которых вижу… И я не хочу слышать их плача, их лживых ободрений!
— Господи! Ну почему обязательно лживых? Неужели они не любят тебя?
— Любят, Витек. Только очень уж по-своему. Отчего-то, общаясь с ними, я всегда должен был слушать то, что абсолютно меня не интересовало. Я и в институты поступал в те, в которые проталкивали меня они. Пытался заставить себя проникнуться уважением к их авторитетам, перенять их образ мышления. Потому и оказался в конце концов здесь, потому и не хочу их видеть. Все! К черту!.. Вот ты пришел ко мне — и славно. У меня сердце поет и дышать легче становится. Ты свой, и ты не треплешь языком только потому, что так надо… Я тебе верю, Витек, и знаешь… Если тот свет впрямь существует, я буду тебе помогать. Прямо оттуда. Правда, правда! Стану твоим ангелом-хранителем. Тебе ведь еще долго здешнюю кашу расхлебывать. Вдвоем, глядишь, и расхлебаем…
У лежащего на ночлежной койке Виктора снова запершило в горле. То ли от слез, то ли от той аэрозольной пакости. Друг умер в тот же день. Родных он, конечно, разрешил допустить к себе. А тотчас после их ухода вскрыл подаренную пачку «Кэмэла» и попытался затянуться дымом. Американская сигарета сработала похлеще пули, вызвав обильное кровотечение, добив друга в считанные минуты. С тех пор Виктор неоднократно ловил себя на том, что пытается установить мысленный контакт с умершим. Контакта не получалось, и все же не раз и не два ему казалось, что друг действительно ему помогает.
Виктор зло прикусил губу. Может быть, он помогал ему и сейчас?..
Комната давно опустела. Недавние жильцы отправились на дневной промысел. Последним уходил пожилой бородатый негр. Потоптавшись в дверях, он нерешительно взглянул на Виктора и как бы между прочим сообщил, что скоро начнется санобработка комнат, и всех не покинувших ночлежку в добровольном порядке выкинут из нее в порядке принудительном.
— А тогда в следующий раз, как пить дать, не пустят. Они тут все памятливые. — Негр со вздохом натянул на редеющую шевелюру кепи и, подволакивая ноги, заковылял по коридору. Чуть приподнявшись, Виктор с удивлением прислушался к удаляющимся шагам. Это был первый человек, испытавший желание не ударить его, а помочь. Пусть даже только советом.
И все же совету старого негра он не последовал. Какая там, к черту, санобработка! Комнаты эти убирались максимум раз в месяц. А если попробуют выставить его отсюда силой, что ж… Пусть попробуют. Он ничего не терял. Там ли, здесь ли — многоглазая беда одинаково расторопно высматривала Виктора среди прочих смертных, занося для ударов кулачища. Так или иначе, но босиком он отсюда не двинется. И если, оставаясь здесь, он нарушал условия договора, то пусть откликнутся наконец на его сообщение. Полиция обязана была передать информацию по адресу. Стало быть, где он и что с ним, ищейки Рупперта знают. Впрочем… Виктор покосился на массивное кольцо. Цвет многолетней ржавчины, зато вполне ощутимый вес… Вероятно, его координаты им несложно выяснить без всяких с его стороны попыток связаться с отделом профилактики. Кольцо — закамуфлированный передатчик. Пиликает на каких-нибудь УКВ, так что в пределах города проблемы обнаружения донора не существует.
Ладонями Виктор прикрыл глаза. Терпение, сеньор! Немного пустяшного анализа! Совсем немного…
Итак, им известно его местоположение, известно, что некие счастливчики обзавелись его рацией и деньгами. Что далее? К какому выводу должен был прийти многомудрый гроссмейстер, оказавшись в его положении? Ладони Виктора совершали вращательные движения, растирая по сию пору саднящие глаза, а заодно и лоб, стимулируя работу мысли. В интеллектуальную мощь гроссмейстеров он верил. Да и само слово «гросс-майштер» значило для него не столько шахматы, сколько способность предугадывать события на два хода вперед, а порой и на три. Абсолютное большинство людей существовало, боролось и мытарствовало, прибегая лишь к комбинации одноступенчатого порядка. Со вторым ходом отчего-то получалась закавыка, в дебрях второго и третьего измерений люди немедленно запутывались, в панике спеша обратно, в привычную одномерность. Но сейчас ему было чрезвычайно полезно заставить себя шагнуть несколько дальше.
Если отдел профилактики происшествий действительно заинтересован в нем, если труд доноров нужен городу, то помогать ему полезно и целесообразно. Чем больше он разгуливает на своих двоих, колеся по улицам и отражая сыплющиеся справа и слева удары, тем лучше для Борхеса и его программы. Они обязаны убедить муниципальные власти и правительственных чинуш в том, что доноры — реальный противовес обывательским бедам. Значит… Значит, живучесть каждого отдельного донора — их основной козырь. Однако с помощью они не спешат, да и вообще не дают о себе знать. Почему? Он стал им не нужен? Но контракт подразумевает недельный срок! И откуда эти гримасы на лицах полицейских?..
Виктор отнял ладони от лица. Где-то этажом ниже с треском захлопали двери, по лестнице загрохотали чьи-то тяжелые ножищи. Еще не зная, в чем, собственно, дело, он преисполнился уверенности, что люди, производящие весь этот шум, мчатся по его душу.
Это могли быть служащие гостиницы, проверяющие, все ли номера освобождены согласно кодексу ночлежных домов, а могли быть и люди Рупперта, сообразившие наконец, что бедолага-донор нуждается в некоторой помощи. Но более всего Виктор склонялся к третьему предположению, вещающему, что большой и зевающей Беде наскучило ждать его на городских улицах и, сгорая от нетерпения, она просунула свою лохматую, когтистую лапу, стремясь достать строптивого донора, вытащить на свет божий и по-родительски крепко приласкать.