— До свидания,— сказал Ник и стал быстро спускать­ся по лестнице.

Она ему не ответила.

* * *

Ник довольно быстро нашел и улицу Челюскинцев, и нужный дом. Только не спешил входить в такой же ободранный, как другие, подъезд.

Он сел на лавочку в сквере. Вокруг неторопливо текла вечерняя жизнь. Какие-то ребята возились с «Москвичем», то залезая под капот, то дергая стартер. Машина не заводилась. Женщина в переднике развешивала белье на веревки, натянутые между двумя осинами. Каждую новую вещь она довыжимала почему-то в таз и капли звонко били в его дно. У соседнего подъезда дядьки резались в домино. Молодая мамаша читала книжку, поглядывая на стоящую рядом коляску. Женщина закон­чила вешать белье и, выплеснув воду из таза, направи­лась домой, но по пути встретила соседку, которая, видимо, шла из магазина. Они надолго остановились, что-то обсуждая визгливыми, неприятными голосами. Соседка демонстрировала что-то в сумке и показывала рукой то в одну, то в другую сторону.

«Зачем я сюда приехал? — думал Ник.— Ну, встре­титься с Серегой. Но его убили. Больше у меня тут дел нет. Вернусь в гостиницу, переоформлю билет. Допла­тить придется, у меня же билет с фиксированными дата­ми. Ну и ладно, доплачу. Вещи соберу и домой. Меня тут ничто не держит, а там Деб ждет.»

Ник и сам понимал, что лукавит. Его еще как тут держало. И не только смерть друга. Его тут держало чувство опасности и страха. Тот механизм у него внутри уже включился и теперь работал постоянно, как на войне.

Это его пугало. И ему действительно хотелось домой. К Деб, в свой спортзал, к благополучным соседям и клиен­там, которые с его помощью хотели бы научиться «выжи­вать». Глупенькие, для того, чтобы по-настоящему «выжи­вать», им просто не надо выезжать из своей страны. И лучше не заходить в бедные кварталы. Все так просто. И если Ник это понимает, то вся его наука сводится к тому, чтобы сейчас же убраться восвояси, а вовсе не прыгать с парашютом.

Ник закурил сигарету, вторую за день. Первую он выкурил пятнадцать минут назад, когда вышел из дома, где жил Серега.

«Ладно,— решил он про себя.— Время у меня есть. Зайду к Пашке. Мой самолет без меня не улетит.»

* * *

Дверь оказалась без звонка. Мало того — приоткры­та. Ник напрягся. Изнутри доносились странные, равно­мерно повторяющиеся звякающие звуки, как будто кто-то чеканил внутри монеты.

Совершенно автоматически Ник отметил этаж (этаж третий, из окна прыгать нельзя), припомнил расположе­ние деревьев (одна липа у окна кухни, хорошо), наличие козырька над входом в подъезд (тоже может пригодить­ся). Квартира эта, судя по расположению, однокомнат­ная. Внутри там один человек. В этом Ник отчего-то совершенно точно был уверен.

И страха тут не было.

Он постучал и вошел внутрь.

В единственной комнате, вид на которую открывался сразу от двери, стоял непонятного вида станок с множеством

отходящих в сторону рычагов. На нем работал мощного вида человек, сидя спиной к Нику. При каждом движении его руки из станка со звоном выскакивал какой-то металличе­ский кружочек и падал, звякнув, в подставленную рядом корзину.

— Здравствуйте,— сказал Ник.

Звяканье прекратилось. Человек медленно, вместе с креслом, повернулся к Нику лицом. У него были силь­ные здоровые руки, бычья шея, слегка оплывшее лицо, но не было ног. Сидел он в инвалидной коляске и рассматри­вал Ника без страха, без удивления и без интереса:

— Тебе чего?

— Вы Паша?

Человек на уловку не поддался и продолжал ждать ответа на свой вопрос, проигнорировав встречный вопрос Ника. Ник это понял, но ему было слишком долго объяс­нять, «чего ему». И он снова задал вопрос:

— Вы друг Сергея Губанова?

— Я-то друг. Жаль, Сереге моя дружба больше не поможет, а хотя как знать,— и он медленно катнулся в сторону Ника.— Ну, ты-то кто?

— Я Ник. Володя Никифоров.

— А...— кресло остановило свое движение и плавно вернулось к столу, подчиняясь силе рук хозяина.— А я уж черт-те что подумал... Понадеялся, что ты из этих, так хоть одного-то, а придавил бы.

Он нащупал сзади себя пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, со знанием дела продул мундштук, ловко надмял его с двух сторон и сунул в рот. Другой рукой из нагрудного кармана форменной рубашки, остатков парадной формы, извлек спички и прикурил. С удовольствием затянулся.

Всю эту пантомиму он проделывал, чтобы отвлечь внимание посетителя от того, что изучает его своими небольшими, внимательными и не слишком добрыми глазками.

— Серега обо мне рассказывал? — спросил Ник.

— Как же, рассказывал. В гости тебя ждал, продукты подкупал потихоньку. Как раз ему на поминки сгодились. Не дождался он тебя, парень. Ходи голодный.

Паша опять глубоко затянулся, на мгновение скры­вшись в облаке синевато-серого дыма, и продолжил с чуть вопросительной интонацией:

— Ты, выходит, американец теперь?

— Теперь да,— просто ответил Ник, не чувствуя за это никакой своей вины. В конце концов он в плену не один месяц пробыл и ни одна сволочь с его родины палец о палец не ударила, чтобы его оттуда вытащить. В его представлении они с родиной были более чем квиты.

Но Паша, видимо, думал по-другому, хотя и пред­ложил без всякого восторга:

— Ну, садись, американец.Водки у меня нет, да и пить пока рано, норму надо делать.

— А что это? —спросил Ник, присаживаясь на шат­кий стул и кивая на загадочный станок.

— Это, американец, работа у меня теперь такая. Пресс это, и на нем я кнопки делаю. На манер тех, что у тебя на штанах. Кооператоры теперь тоже такие шьют, но кнопок, видишь ли, не хватает. А тут я — не наделать ли кнопок, дескать. Они конечно на колени — сделай, мил-человек. Ну я, добрая душа, не могу отказать — вот и сижу целыми днями. Очень увлекательное это дело, кнопки.

Ник печально посмотрел вокруг, не зная, с чего начать разговор. Все как-то слишком резко поменялось, и празд­ник обернулся тризной. Внутри у него уже стало проис­ходить осознание того, что Сергея больше нет. Постепен­но набегали волны воспоминаний о его жестах, словеч­ках... И самое главное, о том, что этого уже больше никогда не будет. Совсем никогда. Потому что этого человека больше нет.

— Ты уже знаешь? — хмуро спросил Паша, отвернув­шись в сторону окна.

Ник кивнул. — От Таньки?

— Да. Но она мне толком ничего не рассказала.

— А что тут рассказывать? Это мне хорошо — бегать не могу. А у Сереги на беду руки-ноги целы были, да форму не потерял, хилостью не отличался. Вот и пред­ложили ему вместо того, чтобы баранку крутить или там болванки хитрые на заводе вытачивать, работу хоро­шую — частное кафе охранять. И пошел он в сторожевые псы. Платили, правда, хорошо. Только недолго. Как сто­рожевой пес за господское добро и жизнь положил.

Ника коробило это ерничание Паши по поводу смерти друга, но в перепалку он решил не вступать. Тоже заку­рил, выдерживая паузу, и спросил:

— А кто его убил? Поймали?

— Сейчас! Все бросили и ловить помчались. Ни хрена их не поймали. Да и ловить никто не собирался. У нас в городке блатные что хотят, то и делают.

 — А милиция? — Ник не мог поверить, что все насто­лько страшно и нормально одновременно. Он слышал через открытое окно, как мужики во дворе «забивают козла» и ему казалось, что это гарантия некоей нормы, однако при этом же кто-то забивал человека, а все остальные безразлично отводили от процесса глаза, по­тому что он их не касался.

— Ну! Милиция, понятное дело, ищет. Ищут также пожарные и дружинники. Только никто ничего не найдет. Неужели непонятно?

— Так это грабители были? Гастролеры какие-нибудь? 

— Нет. Это из местных-талантов. Никто и не грабил ничего. Просто рэкет. Переводить не надо? —Ник мот­нул головой.— Конечно, это же из вашего словаря сло­вечко.

— У вас есть рэкетиры? — Ник не мог этого осмыс­лить. Было такое ощущение, что он попал совсем в дру­гую страну. Ну, пьяницы здесь всегда были и до сих пор не перевелись, хулиганы там, грабители, воры... Но рэке­тиры?