— Чем могу служить? — Его голос был холоден. Он бросил окурок сигареты, искрами рассыпавшийся на земле, и ногой загасил его. Ивлин ждала, но он не произносил ни слова. Наконец в отчаянии она чуть слышно сказала:

— Я… я пришла извиниться. Это было самое настоящее недоразумение.

Макс сложил руки на груди. Ивлин не могла видеть его лица, но предполагала, что он смотрит на нее, потому что в светлом платье ее было видно лучше, чем его. Его силуэт был едва различим на фоне дерева.

— В самом деле? — Эти слова прозвучали как удар хлыста.

— Да… и когда я говорила тебе об этом, ты принял мое объяснение. Ты поверил, что это правда.

— Не совсем. Я всегда знал, что Софи влечет монашеская жизнь, но взгляды молодых девушек так быстро меняются. Твои умозаключения удивили меня, но они могли оказаться правдой. Выздоровление Софи могло заставить ее подумать о земных радостях, и меня стала мучить совесть. Я испугался, что она могла принять мою братскую привязанность за более глубокое чувство, Однако Софи скоро успокоила меня; слава Богу, я не успел попасть в глупое положение со своим объяснением в любви. Так что мне даже не за что тебя благодарить.

Из темноты исходил холодный, исполненный горечи голос, и Ивлин с трудом могла поверить, что это говорит Макс, тот самый человек, с которым она совсем недавно надеялась помириться.

— Мне… мне очень жаль, — пробормотала она, — но понимаешь…

— Нет, не понимаю, — прервал он ее. — Сначала ты обжигаешь как огонь, потом становишься холодной как лед, Иви; в тот вечер от тебя веяло таким арктическим холодом, но для того, чтобы оттолкнуть меня, ты могла бы придумать предлог более правдоподобный и не впутывать сюда бедняжку Софи.

— Я не… — начала Ивлин и замолчала. Она вдруг поняла, что никакие оправдания не убедят Макса в честности ее помыслов. Теперь ей стало ясно, почему обнаружив ее ошибку, он не захотел с ней встретиться. Но это не могло стать препятствием, если бы Макс хоть немного любил ее.

Легкий ветерок зашумел в ветвях плакучей ивы. Макс достал из портсигара сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. Слабый огонек осветил его лицо — оно было мрачным.

Неожиданно у Ивлин мелькнула мысль, что Макс не испытывает к ней никаких чувств, а его подавленное настроение вызвано решением Софи. Теперь, когда она стала для него недосягаемой, он понял, что его любовь к ней вовсе не была платонической. Чтобы проверить свое предположение, Ивлин осторожно спросила:

— Ты сожалеешь о том, что Софи решила стать монахиней?

— Честно говоря, да. Будучи сам светским человеком, я испытываю сожаление оттого, что молодость и красота будут заперты в монастыре, когда это могло бы составить счастье какого-нибудь мужчины. Очень эгоистичная и чисто мужская точка зрения. — Он горько усмехнулся. — Но ты же знаешь, что я не одобряю стремление женщин принести себя в жертву.

— Ты считаешь эти жертвы напрасными, — заметила Ивлин, но в ее ушах звучали слова: «…составить счастье какого-нибудь мужчины». Несомненно, он имел в виду себя самого.

— Да, я так думаю, но в твоем случае все несколько иначе. Ты ведь приносишь в жертву не себя, не так ли, Иви? Только меня.

— Макс!

— У тебя всегда было желание изображать из себя жертву. Когда тема Гарри исчеркала себя, ты выбрала Софи. Совершенно напрасно. Меня, конечно, тоже надо было принести в жертву — самым безжалостным образом, но если бы у тебя было хоть чуточку сострадания, ты пощадила бы мои чувства. Однажды я подумал, что между нами существует духовное родство, что у тебя есть сердце. Но, наверное, ты была права, когда сказала, что оно умерло вместе с Гарри. То, что было между нами, имеет не очень красивое название, потому что единственное, что ты можешь чувствовать, это физическое влечение.

— О! — в смятении воскликнула Ивлин. — Как ты смеешь!

— По крайней мере, я с тобой откровенен, а ты — нет. Но я не должен винить тебя в том, над чем ты невластна, — уже мягче сказал Макс. — Я слышал, ты возвращаешься в Англию. Передай от меня привет твоей уважаемой тетушке, когда встретишься с ней. А теперь тебе лучше уйти в дом, а то ты можешь простудиться в таком легком платье.

Он прогонял ее, но Ивлин еще медлила, отказываясь поверить, что они расстаются навсегда, до тех пор, пока Макс не сказал ей довольно грубо:

— Прости, но сегодня у меня нет настроения развлекаться, если именно этого ты ждешь. Я сыт по горло женщинами и их неискренностью. У меня даже появилось желание последовать примеру Софи и стать монахом. Спокойной ночи, Иви.

Она опрометью бросилась в дом. У нее в ушах звучали те ужасные слова, что он сказал ей и которые больно ранили ее душу. «Единственное, что ты можешь чувствовать, это физическое влечение!» Как же Макс должен презирать ее, если таким образом объяснил ее ответную реакцию на его ласки!

Софи с надеждой взглянула на Ивлин, когда та вошла в гостиную, но ее гостья была одна, и Софи откровенно расстроилась. Ивлин пожелала всем доброй ночи и поднялась к себе в комнату.

Она долго лежала без сна, невидящим взглядом уставившись в потолок. Окна на балкон были открыты. Черный силуэт горных вершин закрывал небо, но внизу ночные огни города слабыми отблесками освещали горизонт, и со стороны улицы доносился шум проезжающих мимо редких машин. Потом огни стали меркнуть, движение прекратилось, и долину наполнила сонная тишина.

Ивлин вспоминала свои запутанные отношения с Максом. Да, они всегда были запутанными, начиная с первой встречи на альпийском лугу и до последней ужасной сцены сегодня вечером. Кажется, он никак не может сделать выбор между ней и Софи — между возвышенной и земной любовью, грустно думала Ивлин, но обвинять ее в том, что рассказывая о чувствах Софи, она намеренно обманула его, было несправедливо. Каждый, кто видел Макса и Софи вместе, мог подумать то же самое, что и она. Софи говорила ей, что Макс несчастен, и причина этого была очевидна. Он чувствовал, что Софи ускользает от него, и ничего не мог поделать, слишком поздно осознав глубину своих чувств к ней. В нем говорила уязвленная гордость, когда он обвинил Ивлин в намеренном искажении фактов, хотя он точно знал, что это не так. Но теперь Ивлин не сомневалась, что разрыв между ним и ею был окончательным.

Неожиданно в дверь тихо постучали, и Софи осторожно приоткрыла ее.

— Ева, ты не спишь?

— Нет. Тебе что-нибудь нужно?

— Мне? Нет. Я получила все, о чем мечтала. — Софи вошла в комнату и присела в ногах Ивлин. — Мне бы хотелось, чтобы все были так же счастливы, как я.

— Хорошо бы, но боюсь, ощущение счастья не может быть постоянным, — сказала Ивлин. — У всех бывают взлеты и падения.

— Я знаю, но у тебя, как мне кажется, наступает период подъема. А вот Макс меня беспокоит. Он просто в отчаянии.

— Вероятно, это из-за того, что ты уходишь в монастырь, — предположила Ивлин.

— Nein, nein[11], дело не в этом. Между нами никогда ничего не было. Макс всегда был для меня старшим братом. Нет, Ева, это ты делаешь его несчастным.

— О, Софи, не надо, — в отчаянии воскликнула Ивлин, — не осложняй ситуацию. Из-за кого бы ни переживал Макс, это не я. Он ясно дал мне это понять.

— Ты чем-то обидела его, — проницательно заметила Софи, — но он никогда об этом не скажет. Понимаешь, он любит тебя, любит уже давно — с того самого дня, когда увидел тебя в Лондоне на концерте.

— Сомневаюсь. Люди не влюбляются с первого взгляда.

— А он влюбился. Он тогда сказал: «Эта женщина для меня». Да, так и было. А потом он искал и искал тебя. Он рассказывал мне о своих поисках. Как Макс был поражен, когда найдя тебя, увидел, что ты изменилась. Как он пытался помочь тебе, а ты оставалась холодной как лед. Я тоже старалась помочь. Я приехала в Зеефельд, чтобы познакомиться с тобой, пригласила тебя к нам, придумала для тебя работу, чтобы ты не уехала из Австрии, хотя, конечно, ты действительно была мне нужна, но все оказалось напрасным. Для тебя существовал только твой погибший жених, о любовных похождениях которого говорил весь Тироль.