Шофер кивнул.
— Значит, сто двадцать процентов! Пожалуй, вы правильно на совещании говорили, планирование у нас хромает — план явно занижен...
— Вот так занижен — миллион кубов!
— Ну, а как с дополнительным планом? Вы думали о вторичном дроблении? Или мне самому идти говорить с рабочими?
— Выделить людей мы выделим, но видите, как здесь работают? Надо всем сразу взяться. Короче говоря, человек пятнадцать на строительство мы пошлем. За счет погрузки, обслуживания, ремонтников. Но у нас не энергоремонтный цех. Оттуда можно половину людей отдать на стройку, и дело совсем не пострадает...
— Погодите, Михаил Андреевич. Лучше будет, если вы еще найдете резервы в своем цеху, а там другие искать будут. Грешным делом, я на совещании подумал, что новый завод вторичного дробления вам вроде и не нужен.
— Как это не нужен?
Подъехал на попутном грузовике Гамза.
— Почему кран не работает? — спросил у него Григоренко.
— Электропроводка нарушена.
— Останетесь здесь со своими подчиненными, пока не будет налажена.
— Главный инженер приказывает сидеть возле экскаваторов,— буркнул Гамза, — а вы — возле крана. Где же мне сидеть?!
— Сидеть нигде не нужно. Вам бы следовало всюду успевать, на то вы и главный...
— Товарищ директор, да главного механика на строительство и на аркане не затянешь, — вступил в разговор мастер Бегма. — Его интересует только дробление щебня. Ведь он за щебень премии получает...
— Вас послушать, так и первичное дробление без главного механика налаживалось? — парировал Гамза.
— Вы слушайте, слушайте. У людей давно накипело, — поддержал Бегму директор.
Возвратившись в управление, Григоренко зашел к главному инженеру.
— Арнольд Иванович, прошу вас уделять максимум внимания строительству. Присмотритесь, пожалуйста, к работе Бегмы, сможет ли он возглавлять этот ответственный участок?
— Хорошо, — ответил Комашко, а сам подумал: «За кого угодно, но за прораба я тянуть лямку не стану!»
Люба пришла к Боровику, села у стола.
— Была у главного инженера и начальника планово-производственного отдела, но никто из них не хочет выступить перед комсомольцами о новых заданиях комбинату.
— Чем же они мотивируют свой отказ?
— Начальник планового отдела собирается в Москву. Главный инженер заявил, что ему некогда, что он слишком перегружен. Я бы сама выступила, но уже надоела комсомольцам со своими докладами... Не могли бы вы, Михаил Петрович, прийти послезавтра на комсомольское собрание?
— Нет, Люба, я тоже не смогу. Сегодня уезжаю в командировку. А доклад сделает Григоренко. Я его попрошу об этом. Или сама к нему сходи.
— Лучше вы поговорите, хорошо?
— Ладно, скажу. Да, кстати, я все собираюсь спросить тебя, что за дискуссия была после занятий в политшколе? Отсталые взгляды молодежи, легкомыслие?..
— Нет, это не так. Просто комсомольцы не могут равнодушно относиться к некоторым фактам. Фактам повседневной жизни...
Боровик с недоумением посмотрел на нее.
— Почему вы, к примеру, снисходительно относитесь к нечестным людям? — после некоторой паузы спросила Люба.
— Что-о?..
— Вот недавно устанавливали очередь на получение квартир в новом доме. Начальник энергоремонтного цеха Вовченко Александр Александрович подал заявление на трехкомнатную квартиру. А семья у него — он да жена. Сын ушел в училище и вряд ли сюда вернется. Правда, Вовченко временно привез мать. Я говорю, «временно», потому что мать уже уехала домой в деревню... Инженер по технике безопасности Акулина Назаренко по фиктивной доверенности получила на автозаводе тонну кровельного железа... Мать Комашко строчила анонимки. Разве сын не знал?..
— Но Александр Александрович трехкомнатной квартиры не получил. И на очередь его не поставили. Назаренко мы объявили выговор. Что же касается матери Комашко... Сын за мать не отвечает, Любовь Александровна.
— Может быть, это и так. Но мы, молодежь, думаем, что коммунист — человек необыкновенный, в смысле честности, любви к людям, гуманности...
— Коммунисты всегда несут ответственность за свое поведение. И для нас существует воспитательная работа. Предупреждают, наказывают. Есть и крайняя мера — исключение из партии...
— Вот и мы считаем, что недостойных следует сразу выгонять из партии...
— Видишь ли, Любовь Александровна, к сожалению, еще случается иногда, что в партийные ряды проникают и приспособленцы. Но их, как правило, выводят в конце концов на чистую воду... Конечно, настоящий коммунист подобен градуснику, по которому определяется температура окружающей среды. Все равняются на него. Когда меня выбирали секретарем партбюро, мне стало даже не по себе. Думал: «Может, к этому я еще не готов, недостаточно стоек, наконец, мало образован». Ведь нужно, чтобы ты вел людей, чтобы на тебя равнялись, и, как говорится, был во всем примером...
— Я понимаю, коммунистом быть трудно, — проговорила задумчиво Люба.
— Коммунист такой же человек, как и все, и в то же самое время не такой. Если ты коммунист, то должен честно выполнять данный обет. Обет — всего себя отдавать народу. Так, как выполняли его люди, создававшие партию. Знаешь, как было во время войны? Там, где складывалась очень тяжелая обстановка, всегда звучала команда: «Коммунисты, вперед!»
Боровик задумался. «Коммунисты, вперед!» В этом призыве был смысл и его жизни. С ранней молодости он верен ему. И поэтому жизнь, даже в самые трудные годы, была у него содержательной и ясной.
— Мы, молодежь, всегда это будем помнить, — сказала Люба. — Будем всегда благодарны вашему поколению.
— Так вот, Люба, партия — самое святое, что у нас есть. Она всех учит честности, мужеству, правде. В партию нужно строго отбирать. И вы должны рекомендовать только лучших из лучших комсомольцев. Ясно? — Боровик улыбнулся: — Думаю, что ты будешь настоящим коммунистом. Тебя уже сейчас можно рекомендовать в партию.
— Спасибо, ваше доверие мне дорого...
Они неожиданно столкнулись лицом к лицу. Увидев Комашко, Зоя встревожилась. Свернуть бы, но некуда. Обычно главный инженер в машине на работу ездит, а тут — вдруг — пешком...
«Ну, чего испугалась, — начала успокаивать себя Зоя. — Не съест же он меня. Избежать таких встреч все равно невозможно — на одном комбинате работаем. И я должна быть готова к этому».
— Здравствуй, Зоя! Как живется-можется? — улыбнулся Комашко.
— Спасибо. Не жалуюсь.
— А вот я одинок... Ты сделала меня таким.
— Я с вами, Арнольд Иванович, тоже была всегда одинокой. Только теперь нашла свое счастье. Мы с Остапом живем одной жизнью.
— М-да, — протянул Комашко.
— Вы еще найдете себе жену. Только ищите не служанку, а друга.
— Спешить не стану. Обжегшийся на молоке дует и на воду. Однако и ты счастливой не будешь. Медовый месяц пройдет... Ты думаешь, он простит тебе? Нет! Мужчины такого не прощают. Как сказал поэт: «Кто дружбе изменит хоть раз, тому уж веры нет...»
— Хуже, чем с вами, не будет...
— Посмотрим, посмотрим, как оно у вас еще сложится...
— Ну, я пойду, Арнольд Иванович.
— Может, встретимся как-нибудь и поговорим? Наедине...
— Не о чем нам с вами говорить!
— Есть о чем.
— Никогда! — твердо сказала Зоя.
— Ну что ж, пока. Но помни, я еще здесь... А это кое-что значит!
— Вы, Арнольд Иванович, мне не начальник, — ответила Зоя, а сама подумала: «Надо уходить с комбината. Напрасно Остап удерживает меня. Работай честно, и все, мол, будет в порядке. Плохо он знает Комашко. Любую пакость можно ждать от него».
Слова, сказанные бывшим мужем, больно отозвались в сердце: «Мужчины такого не прощают!» Неужели Остап не простил?! Ведь, кроме него, у меня никого нет на всем белом свете».