Провидец внезапно вздрогнул. Его веки широко распахнулись. Глаза чуть не выкатились из орбит.

— О, Кром! — пробормотал он, возможно, действительно обращаясь к северному божеству. — Кровь и внутренности кругом! Великое горе и пламя войны! Честь и слава! Ужас и смерть! Война без милосердия до полного уничтожения! Безжалостная битва до последней капли крови! — продолжал твердить старик замогильным голосом.

Конана трясло. Он услышал больше, чем ожидал. Рхайдерч продолжал дергаться, словно в припадке.

— Но кто победит? — хрипло спросил юноша. — Кто? — остальное его не интересовало.

— Война и горе! — повторил провидец, теперь взгляд старика стал острым, словно лезвие меча. — Датхил погибнет мучительной смертью. Золотой лев, — он снова дернулся. — Да, знамя золотого льва реет над головами.

— Нет! — из горла Конана вырвался крик, полный страдания, сейчас он горько раскаивался за свое любопытство. — Нет! Пусть это не случится! Не говори мне про победу проклятых аквилонцев.

Рхайдерч несколько раз моргнул. Только после того, как ясновидящий изрек пророчество, взгляд его постепенно делался осмысленным.

— Что я говорил? — озабоченно спросил он.

— А то ты не знаешь? — воскликнул сын кузнеца.

Старик отрицательно покачал головой. Хотя казалось, что он уже вернулся в реальный мир, вид его был бледен и скорбен, как у человека, только что выздоровевшего после затяжной лихорадки. Конану пришлось, скрипя сердце, пересказать слова пророчества.

Провидец выслушал все в тишине. Он посмотрел на свои руки, перемазанные в глине, так, будто на них запеклась кровь.

— Не знаю, чем утешить тебя, парень, — наконец, произнес Рхайдерч. — Предсказание и реальные события будущего не всегда одно и тоже. Предсказание похоже на тень. И как любая тень, оно может двигаться, расти или сжиматься, в зависимости от того, куда попадает свет.

— Кром! Слабое утешение, — хмыкнул Конан. — Ты видел жителей деревни мертвыми. Скажи, куда и как эта тень должна сдвинуться? Ты просто мерзкий старый ворон с куском падали во рту!

— Если обвиняешь меня во лжи — ударь, может, тебе станет легче, — склонил голову Рхайдерч.

Но вместо удара, Конан только грязно выругался. Он резко развернулся на пятках и кинулся вон из Датхила. Избиение или даже убийство старика ничего бы не изменило. Другое дело его слова. Но как можно убить пророчество? Оно бы все равно продолжало жить, пока течение времени не опровергнет или не подтвердит его. Сын кузнеца был слишком уверен в страшном финале грядущего. Рхайдерч — не совсем обычный человек и его ужасные слова, возможно, являлись правдой.

Пряный, с ароматом хвои, воздух обволакивал Конана, когда он мчался по лесу. Грязная деревня со своим зловонием экскрементов, дыма, немытых тел и копоти осталась позади. Только зловещее пророчество никуда не делось. Оно следовало за ним по пятам, ни на шаг не отставая. Просто бегство от действительности было единственным, что на тот момент мог предпринять юноша.

С высокой ели раздалось возмущенное карканье. Конан остановился и погрозил кулаком большой черной птице.

— Убирайся, проклятый трупоед! — крикнул он, наклоняясь, чтобы набрать камней. — Не надейся, что накормишь своих птенцов моей плотью.

Мудрый ворон, знающий людские повадки, шумно хлопая крыльями, поднялся в воздух. Конан запустил в его сторону камнем, скорее от отчаяния, чем всерьез, рассчитывая попасть в цель. Булыжник лишь слегка чиркнул по кончику левого крыла. Птица еще раз хрипло каркнула и скрылась за верхушками деревьев.

— И забирай все беды с собой, будь ты проклят! — кричал вслед Конан, но густой лес, казалось, поглощал его слова.

Он спрашивал себя: достигнут ли проклятия ворона? Конечно, надежда не велика. Если б было иначе, и проклятия действительно могли воплощаться в жизнь, то аквилонцы давно бы исчезли из Киммерии.

Очень скоро, Конан обнаружил, что при нем только разделочный нож, висящий на поясе, поскольку он сбежал из деревни в порыве гнева, без всяких мыслей о возможных последствиях. Теперь же, когда пыл несколько угас, он остро ощутил нехватку лука или копья. Нож представлял собой плохое оружие против волка, не говоря уж про рысь или барса. Сначала, юноша собрался было бежать обратно в Датхил, но тут же застыл на месте. Что сделают жители деревни, которые видели его сумбурное бегство, после быстрого возвращения сына кузнеца? Наверняка станут смеяться над ним в лицо или потихоньку за спиной!

Гордость — страшная вещь. Из-за нее юноша предпочел подвергнуть риску собственную жизнь, чем быть осмеянным односельчанами. Скорее всего, на его месте так бы поступил любой другой человек в Датхиле. Недостаток в материальных благах, киммерийцы восполняли изобилием природной гордости. Если б не она, то северяне меньше бы занимались меж клановыми распрями, и их раскол не сыграл бы на руку аквилонцам. Но ничего подобного не приходило на ум. Сын кузнеца знал, что скорее погибнет в схватке со зверем, чем станет посмешищем для друзей и знакомых.

Прут, хрустнувший под чьей-то ногой, заставил его замереть, словно осторожное животное. Следом раздалась приглушенная ругань на аквилонском языке. Конан чуть не прыснул. Он всегда любил подтрунивать над неловкостью других. А тут и говорить нечего. Захватчики, рыскающие по лесу, создавали, наверное, больше шума, чем стадо скота.

Поскольку Конан любил развлекаться над подобными недотепами и прежде, то сейчас с удовольствием издалека наблюдал за этими аквилонцами. Более того, он мог бы даже, шутки ради, подобраться к ним вплотную, а те, все равно вряд ли заметили бы его присутствие. Аквилонцы ломились вперед, громогласно объявляя всему лесу о своем присутствии. Глядя на них, юноша закусил губу, чтобы сдержать смешок.

Тем временем, еще кто-то раздавил очередную толстую ветку.

— Ты просто неуклюжий болван, — обругал ротозея боссонец. — Неужели ты думаешь, что нам удастся изловить какую-нибудь дичь при таком, создаваемом тобой, шуме?

— Ох, а кто там нашумел в последний раз? — не полез за словом в карман гандер. — Ты ступаешь так, словно твои сапоги набиты булыжниками.

— Лучше расскажи о булыжниках в своей черепушке, демон тебя побери! — парировал боссонец и руками оттопырил свои уши. — Если хорошенько прислушаешься, то сможешь услышать топот зверья, разбегающегося от нас.

— Да, только не в этом лесу, — тряхнул головой гандер. — Добрая половина всех, кто здесь живет, желает нашей смерти.

Конан про себя кивнул. Ему, как никому другому, хотелось истребить захватчиков, топтавших леса его родины с тех пор, как впервые их увидел. Он находился достаточно близко, чтобы раскроить черепа нескольких охотников метко брошенными камнями. Но даже если удастся убить их всех, то какая участь ждет Датхил? Юноша воздержался от метания камней, но подобрался ближе к аквилонцам, чтобы лучше слышать их речи.

— Все в этой стране хотят нас уничтожить, — добавил другой гандер, впервые вступивший в разговор (Конан вновь согласно кивнул). — И еще хочу вам сказать, что наш разлюбезный граф пальцем не хочет пошевелить для нашего благополучия. Для него, видите ли, приятнее проводить время с той девчонкой из деревни.

Это удивило Конана. Даже аквилонцы понимали, что Стеркус забросил дела, которыми должен заниматься по статусу. Сын кузнеца не верил своим ушам. Почему же тогда они не воздействуют на графа?

— Попробуй, скажи ему об этом сам! Ты тут же почувствуешь петлю на своей шее, Валт, — рассмеялся боссонский стрелок. — И не советую также кому-либо распространяться о подобном — результат будет однозначным. В наше время любому опасно доверять. Стеркус не терпит людей, которые лезут со своими указаниями: что он должен, а что не должен делать.

— Король Нумедидес указал ему его место, — возразил первый улыбчивый гандер, казавшийся моложе годами Валта. — Именно поэтому Стеркус здесь. Не все ему портить молодых девушек дома.

— Да, но есть разница, — ответил боссонец. — Нумедидес вправе приказывать кому угодно. На то он и король. А что ты можешь? Да ты просто жалкий пикинер, без всяких прав, с испачканными в дерьме сапогами. Кто станет прислушиваться к твоему лепету?