Другой парень успел выбить мяч прямо перед носом Конана. Тот опустил плечо и сшиб соперника в грязь. Паренек тут же вскочил на ноги и вновь вступил в игру. Он подумал, что еще представится возможность поквитаться с обидчиком. Одежду Конана тоже покрывала грязь, хотя и не так обильно, как у остальных игроков. Чтобы опрокинуть такого здорового верзилу требовалось усилие, по крайней мере, двоих. Сам же он с легкость отшвыривал противников.
Несколько девочек и их родителей стояли в дверях своих домов и наблюдали за состязанием. Иногда мужчины тоже принимали участие в игре. Вот тогда приходилось туго. Конан, пробегая мимо дома Баларга, махнул рукой Тарле. Правда, у него не было времени убедиться, помахала ли девушка в ответ. Но он надеялся, что помахала.
Два подростка возникли между ним и мячом. Один из них, тот, который был ближе, попробовал блокировать проход Конана. Сын кузнеца мог бы обмануть его ложным движением и увернуться от другого. Но вместо этого, он, не снижая скорости, врезался сопернику в грудь. Тот с воплем отлетел в сторону, и Конан продолжил бег.
— Молодец! — выкрикнул кто-то за его спиной.
Был ли это голос Тарлы? По крайней мере, ему так показалось. Но он не обернулся и побежал еще быстрее.
Конан уцепился за мяч с таким азартом, что еще один противник на его пути просто отскочил в сторону, дабы не быть затоптанным. Конан повел мяч вперед ногой. Последний сверстник, стоящий перед целью, которая представляла собой неширокую щель между двумя булыжниками, плюхнулся в уличную грязь. Когда подросток приподнялся, на его лице ясно читалось, что он и не надеялся остановить стремительный прорыв соперника.
И все же, решающего удара не последовало. В тот момент, когда Конан замахнулся ногой, лихой наездник ворвался на улицу Датхила. Его лошадь была столь необычная с виду, что сын кузнеца замер и просто смотрел, раскрыв рот и не веря своим глазам.
Лошади в Киммерии считались большой редкостью, да и те, немногие, не могли сравниться с этим конем. Огромный фыркающий зверь был в холке почти по плечо взрослому мужчине. И всадник на нем выглядел кем-то наподобие бога, вознесшегося над землей. Наездник смотрел на юношу с высоты, до которой даже его отец вряд ли бы смог дотянуться. Не говоря уж о самом Конане.
Этот аквилонец имел бледное, вытянутое лицо с довольно длинным носом и скошенным подбородком, частично скрытым бородкой. Глаза его располагались слишком близко к переносице.
— Уйди с дороги, мальчик, — сказал он по — киммерийски, поразив этим Конана, и тут же пришпорил коня.
Неожиданность от услышанных слов и угроза быть затоптанным огромным животным, заставили юношу отскочить. Он был абсолютно уверен, что аквилонец, не задумываясь, направил бы коня прямо на него, если б Конан вовремя не освободил проезд. Но даже в этом случае, щеки молодого киммерийца заполыхали от стыда, что пришлось уступить дорогу врагу. Он бросился вслед за рыцарем (именно так называли аквилонских всадников) и заговорил на языке захватчиков:
— Кто — вы? Что делать ты здесь?
Услышав аквилонскую речь, рыцарь осадил коня. Он еще раз посмотрел на Конана. Фактически, это был его первый взгляд, поскольку чуть раньше аквилонец не заострил на юноше внимания.
— Я — граф Стеркус, командующий всех гарнизонов и поселений на территории Киммерии. Я посетил вашу деревню, чтобы узнать, как живется в Датхиле под властью нашего доброго короля Нумедидеса, — ответил он и сделал паузу, чтобы убедиться, понял ли мальчишка.
Конан преуспел достаточно и, видя это, Стеркус спросил:
— А сам-то ты кто и где научился нашему языку?
— Я — Конан, сын кузнеца Мордека, — ответил юноша, гордясь ремеслом отца не меньше, чем его собеседник благородной кровью. — Как учусь? — продолжил он, пожав плечами. — Я слышу, я слушаю, я говорю. А как ты изучать киммерийский?
Любой цивилизованный человек, даже мальчик, поостерегся бы задавать такие вопросы вражескому вождю, победившему его народ. Но Конан был знаком только с грубой откровенностью варвара. И его непосредственность, казалось, позабавила Стеркуса. Лицо графа осветилось улыбкой, которая коснулась каждой его части, но не темных, бездонных глаз.
— Как я учусь? — передразнил он киммерийца на его языке, гораздо лучшем, чем аквилонское наречие Конана. — Я также слышу, слушаю и говорю. К тому же, у меня были самые прекрасные, самые очаровательные наставники. Можешь поверить мне на слово.
Хотя Конан был не совсем уверен относительно того, что подразумевал под последними словами Стеркус, но все же почувствовал их скрытый смысл. Этого, самого по себе, хватило, чтобы в его груди пробудился гнев: Почему этот аквилонец не хочет говорить прямо о том, что у него на уме?
— Когда вы и твой люди собираются оставлять Киммерия? — грубовато спросил он. — Это не ваша страна.
Ни один из соотечественников графа не задал бы таких прямолинейных и дерзких вопросов. Однако, удивленный наглостью юного дикаря, Стеркус запрокинул голову и рассмеялся.
— Что ты там спросил, мальчик? — отсмеявшись, спросил рыцарь. — Мы никогда отсюда не уедим. Я уже говорил тебе, что теперь вся эта земля — вотчина короля Нумедидеса.
С этими словами он направил лошадь вниз по улице. Ее копыта, размером с хорошее блюдце, громко хлюпали по грязи.
Конан присмотрел круглый, величиной с кулак, камень возле дома. Он мог бы прямо сейчас швырнуть его и, возможно даже, прикончить этого, закованного в броню, человека. Только вот, что последует за его поступком? Солдаты из лагеря тут же страшно отомстят. А у жителей Датхила нет столько воинов, чтобы противостоять им. Затаив ненависть в сердце, юноша побрел за Стеркусом.
Аквилонский рыцарь медленно ехал по улице, с его лица не сходило чувство брезгливости. Больше никто из подростков, гонявших мяч, не посмел препятствовать ему. Конан остановился неподалеку, когда граф придержал коня возле дома ткача Баларга.
Вдруг, Стеркус с высоты седла отвесил изящный поклон, таких раньше Конан никогда не видел и даже не мог вообразить.
— Здравствуй, моя прелесть, — произнес он медовым голосом по — киммерийски. Как тебя зовут?
— Тарла, — ответила девушка, стоящая в дверном проеме.
Она разглядывала коня с большим интересом, чем седока.
— Тарла… — повторил граф, вложив в это слово всю свою нежность. — Какое красивое имя!
Тут Конан обнаружил, что уже не просто ненавидит аквилонского дворянина. Ревность закипела в нем, словно яд, который он с удовольствием излил бы в Стеркуса. Потом бы отволок его в кузницу, бросил в огонь и раздувал меха с таким усердием, какого не проявлял, помогая Мордеку ковать меч или подставку для дров.
Юноша видел, что Тарла была смущена, хотя комплемент явно доставил ей удовольствие. Никто в Датхиле не говорил ей подобных слов, даже Конан. Почему? Ответ напрашивался сам собой — не знал он таких сладких слов, да и кланяться не умел. А вот люди, которые называли себя цивилизованными, знали тонкости изысканного обольщения, хотя, возможно, более смертоносного, чем паучьи сети.
— Я не думал, что найду такой прекрасный цветок в этих краях даже весенней порой, — продолжал Стеркус, еще раз поклонившись. — Я должен вернуться сюда опять в скором времени, чтобы увидеть, как ты цветешь.
Тарла вновь что-то забормотала, в еще большем замешательстве. Стеркус направил коня дальше. Проехав дальше по улице, он обернулся и помахал дочери ткача. Тарла тоже вскинула руку в ответном жесте. Тут словно барс вонзил свои клыки в тело Конана. Девушка даже не до конца опустила свою руку, что для него стало равносильным уколу хвоста скорпиона. Конан сверлил глазами спину графа, покидающего Датхил. Если командующий аквилонцев не упал замертво от взгляда сына кузнеца, то это не означает, что его невозможно уничтожить другим способом.
Один из подростков, помладше, которому до эпизода между Стеркусом и Тарлой не было никакого дела, снова пнул мяч в сторону Конана. Но тот больше не хотел играть. Он перевел взгляд на Тарлу. Конан испытывал к девушке определенные чувства, правда, до конца не сформировавшиеся, и надеялся, что она в глубине души отвечает ему взаимностью. А Стеркус в раз разрушил его чаяния, разбил, как камень разбивает глиняный кувшин. Безусловно, аквилонец преследовал свои цели и хорошо себе представлял, как их осуществить.