Ауриана сочла за лучшее промолчать. Ведь что бы она сейчас ни сказала, это только еще больше разозлило бы Эрато. Он отвернулся от Аурианы, находясь во власти гнева. Он был похож на быка, который никак не может решить, что же ему желать — поднять своего обидчика на рога или сначала помучить его, гоняясь за ним.

— То, что ты натворила — преступление. Ты понимаешь это? — он попытался пронзить ее взглядом, быстрым и неотразимым, как бросок копья, но, к его досаде, она была готова принять его и в свою очередь посмотрела на него презрительно и надменно, всем своим видом показывая полнейшее безразличие.

— Я вижу, с тобой бесполезно о чем-либо спорить, — сказал наконец Эрато. — Ты считаешь это верностью дружбе. Я не против верности, но я враг непослушания. Что сделано, то сделано. Ты добилась своего. Но если ты еще раз совершишь что-либо подобное, я обязательно узнаю об этом. И тогда можешь быть уверена, что наказание будет неотвратимым и суровым. А сейчас я хочу, чтобы о случившемся не знала ни одна живая душа — могу я хоть в этом положиться на тебя?

Свирепость в его глазах все еще сохранялась, но Ауриана подсознательно ощущала, что под ней таится тщательно скрываемая симпатия.

Она кивнула, а затем не удержалась от вопроса, чувствуя, что ступает на очень скользкую почву.

— А… что ты сделаешь с ней?

— Ты сломала ей кость. Ее придется отослать на кухню. Твой расчет оказался верным.

— Я благодарю тебя.

С души Аурианы свалился огромный камень.

— Не благодари меня за то, что ты вынудила меня сделать. И, конечно, ей теперь придется жить не в твоей камере, а в помещении для кухонной прислуги Теперь уходи.

Такого поворота событий Ауриана не ожидала. Она ожидала хоть какого-то наказания, которое она бы безусловно стерпела. Жизнь опять изменилась. Ауриана осталась одна. Но по крайней мере Суния будет жить, и это главное, хотя ее дружба теперь утеряна навсегда.

Позднее, в тот же день, когда Ауриану вели на западную арену, ей удалось вырваться из-под опеки стражников. На секунду она заглянула в лазарет, мимо которого они проходили, и повидала Сунию.

Ауриану огорчил страх, появившийся в глазах искалеченной подруги, когда та увидела Ауриану. Безразличное выражение, сменившее страх, также не обрадовало ее. Было ясно, что Суния пока еще не может простить ее. Незаслуженный укор, прочитанный ею на лице Сунии, заставил Ауриану содрогнуться от содеянного. Она испытывала отвращение к себе, которое пульсировало, стучало в каждой клеточке ее тела.

«Она больше не будет моей подругой и всегда будет меня бояться, как лошадь, выпячивающая от испуга глаза при виде своего жестокого хозяина. Я оттолкнула ее от себя, чтобы спасти. Мой позор — это тысячеголовая змея. Как только приходит надежда на то, что судьба изменится к лучшему, сразу появляется злобная голова гадюки, и моя кровь опять отравляется ядом неверия».

В отчаянии она вспомнила о Марке Юлиане и его любви, как о последнем источнике духовных сил. Но что он ищет в ней? Он ведь не может полюбить темную зияющую пустоту.

«Зачем я ему нужна — несчастное, униженное, подавленное горем существо? Как жестоко поступают со мной боги, лишая меня силы и поддержки именно теперь, когда я больше всего в них нуждаюсь».

В тот вечер она сидела, как обычно, перед тонкой сводчатой кирпичной стенкой кухонной печи, готовясь к совершению ритуала Огня. Невольники, работавшие на кухне, начали расходиться. Они привыкли к этой печальной женщине-новичку, к которой благоволил сам Эрато, и редко бросали в ее сторону любопытные взгляды. Она каждый вечер сидела здесь перед главной печью с отрешенным видом. Сегодня у нее было ощущение, что на карту поставлена ее жизнь. В горло лез дым, и ей то и дело приходилось откашливаться. В целях экономии Эрато приказал топить печи не углем, а дровами. Густой дым разъедал глаза, которые начали слезиться. Мелочность и скаредность этого самого богатого на земле народа ставили ее в тупик. Четыре светильника, свисавших из-под сводов потолка, были покрыты толстым слоем сажи, и свет, в основном, исходил из топки, от раскаленных красно-оранжевых углей. Неясные очертания предметов, царившая здесь полутьма и умирающий огонь гармонировали с грустным настроением Аурианы. Сейчас она особенно остро ощущала свою оторванность от родных мест. Все здесь было для нее чужим.

Она мысленно слилась с огнем и начала медленно погружаться в сладостный покой. Жар из топки и свет соединились вместе и образовали пустоту, куда проникали ее мысли, которые текли теперь плавно и величаво. Погружение закончилось, и тотчас же Ауриана стала чувствовать себя парящей в пространстве, сотканном из тончайшего эфира. Ее тело растворилось в нем без остатка. У нее не было теперь мыслей. Она могла ощущать себя золотым медом, пролитым по столу, или звездным светом, падающим на листву. Как птица, попавшая в восходящий поток, Ауриана медленно двигалась в нем, испытывая блаженство. Ветер осторожно то поднимал ее, то опускал. Скоро в этом мире стали происходить изменения, и Ауриана почувствовала это. Даже пламя забеспокоилось — в ее воображении оно превратилось в огненного пса, который беззвучно залаял, почуяв у калитки далекого путника. И вдруг за ее спиной появился источник тьмы, неприятностей и зла. Ауриана насторожилась и вздрогнула.

Кто-то стоял сзади. Это было бесплотное существо. Она чуть вздрогнула, опасаясь, что даже это может подействовать на него. На лбу у нее выступил пот. Она почувствовала земную сырость вокруг себя, словно попала в болото.

«Фрия, божья мать, что это за существо явилось за мной?»

До нее дошел сильный запах осенних трав. Где-то за спиной находился источник тепла, словно там была еще одна печка. Страх вскоре исчез. Не может быть!

— Рамис! — прошептала она дрожащим голосом.

У своего виска она ощутила прикосновение чего-то холодного, словно прикоснулась чья-то ладонь, а затем колдунью окутал ее разум, охватив его нежными материнскими объятиями. Ауриана замерла, погрузившись в экстаз. Потом она стала различать слова, которые выражались беззвучно, одними мыслями.

— Ауриана, успокойся. Я — та, кто присутствовал при твоем рождении…

— Рамис? — прошептала Ауриана. — Что означает все это волшебство?

И она яростно затрясла головой, стараясь прогнать этот голос из своего разума.

«С ума можно сойти. Она или путешествует по небу, или у меня опасная лихорадка».

— Колдовство, говоришь? — повторил воздушный, шелестящий голос. — Да это не больше, чем полет самого обыкновенного воробья. Для меня не существует расстояний, так же как и для тебя. Дай своим страхам утихнуть. Огненный ритуал сейчас будет с нами, от звезды к звезде.

Ауриана поняла, откуда взялось это чувство тепла и уюта. Оно всегда приходило к ней в присутствии Рамис. В ее голове возник вопрос: «Что ты от меня хочешь?»

— Я пришла, чтобы помочь тебе освятить храм.

Последующие слова утонули в звуке, похожем на завывание ветра, проносящегося по лабиринту пещер. В воображении Аурианы возник огромный дух Веледы, превращающийся в ураганы, воюющие с горами. И тут Рамис опять разыскала ее. И она услышала…

«Ты стала другой, не такой, какой я видела тебя в последний раз на этом дымном острове… Твой дух выстоял и закалился, он приобрел гибкость и ловкость — ты расцвела, сама того не зная. Настала пора решающих перемен, и поэтому ты должна следовать за мной».

Ауриана, к своему удивлению, смешанному с тревогой, обнаружила, что не способна сопротивляться. Даже наоборот, жизнь в этом эфемерном царстве неодолимо манила ее, словно мощное, впадающее в море течение.

«Бальдемар, — подумала Ауриана, — ты мудро предупреждал тогда, что она снова будет тянуть меня за собой. В то время твое предупреждение показалось мне ненужным. Кто бы мог подумать, что она будет терпеливо выжидать все это время и нанесет удар издалека, застав меня врасплох именно тогда, когда я чувствую себя беспомощной. Моя душа распадается на части, и одна из них ликует. Она хочет следовать за Рамис».