Барон Грейндль (бельгийский посланник в Берлине) выразил мнение дипломатов Тройственного союза, когда писал по поводу этого дипломатического поражения России, что «машина, выстроенная королем Эдуардом для обуздания Германии, потерпела неудачу при первой же попытке пустить ее в ход». Аннексия Боснии и Герцоговины важна со всемирно-исторической точки зрения именно как вторая по времени попытка расколоть Антанту. Барон Грейндль хоронил Антанту преждевременно. Если Антанте не удалось отстоять Боснию и Герцоговину, то и Германии не удалось расколоть Антанту. Напротив, отношения между Англией, Францией и Россией стали еще более близкими. И самое тревожное было то, что враждебность во всех трех странах против Германии стала сказываться гораздо более откровенно и часто.
Итак, после попытки 1905 г. разбить Антанту в Марокко, после попытки 1908–1909 гг. разбить Антанту в Боснии и Герцоговине германское правительство всякий раз видело, что и его дипломатическая полупобеда (на Алжезирасской конференции 1906 г.) и дипломатическая полная победа (подчинение России ультиматуму Вильгельма II 23 марта 1909 г.) одинаково не могли разрушить Антанту. Напротив, после 1905–1906 гг. Франция еще теснее сблизилась с Англией, после 1908–1909 гг. Россия еще теснее сошлась с Англией и Францией. Нужно было предпринять третью пробу. На пути, который выбран был германской дипломатией, остановки пока быть не могло. Ведь Антанта была вечной угрозой. За первыми двумя попытками должны были последовать новые и новые.
Ближайшая (третья) произошла в том же (1908) году, через несколько времени после того, как была опубликована декларация об аннексии Боснии и Герцоговины. Самый инцидент, послуживший непосредственно поводом, случился даже несколько раньше — в конце сентября 1908 г., но развитие его падает на октябрь и начало ноября. Это — так называемое «дело о дезертирах», тесно связанное с общим вопросом о французской политике в колониях.
2. Дело о дезертирах в Касабланке
Следует сказать, что Франция переживала в эти годы при первом министерстве Клемансо (1906–1909 гг.) время боевого выступления социальной реакции. Жорес назвал кабинет Клемансо «министерством социального консерватизма». В последующем изложении мы еще вернемся к этой эпохе, а пока отметим одну сторону дела, непосредственно сюда относящуюся. Если в чем-нибудь совершенно сходились как революционно и активно настроенные синдикалисты, так и парламентская фракция социалистической партии, руководимая Жоресом, то прежде всего в резко отрицательном отношении к колониальной политике правительства и особенно к тому слабо замаскированному завоеванию Марокко, какое велось с 1906 г. под флагом корректного выполнения постановлений Алжезирасской конференции. Не следует удивляться тому, что за все время существования Третьей республики, когда колониальная политика Франции отличалась такой необычайной активностью, когда захваты колоссальных территорий следовали за захватами, впервые со стороны социалистов возник определенный, резкий протест только по поводу Марокко. И завоевание Туниса в 1881 г., и завоевание Индокитая в 1884–1885 гг., и постепенное завоевание Конго и центральноафриканских владений (1880–1893 гг.), и завоевание Мадагаскара (1894 г.), и другие более мелкие экспедиции и завоевания проходили, правда, с жертвами (и иногда немалыми), но — за вычетом столкновения с англичанами в Фашоде в ноябре 1898 г. — ни разу все эти колониальные предприятия не грозили вовлечь страну в войну с какой-либо первостепенной европейской державой (да и конфликт в Фашоде уладился сравнительно очень быстро). Конечно, социалисты разных оттенков — они тогда еще не слились в объединенную социалистическую партию (Parti Socialiste Unifie) — при случае указывали, что народная кровь и деньги тратятся без нужды и пользы, что предпринимаются трудные экспедиции и избиваются туземцы, захватываются земли и эксплуатируются целые племена во имя обогащения кучки хищников, «акул» (les requins du capitalisme), во имя интересов биржи, экспортеров, в интересах более выгодного помещения капиталов и т. д. Было время, когда не только социалисты, но и буржуазные радикалы восставали против далеких колониальных походов. Так, тот же Клемансо яростно боролся в средине 80-х годов против Жюля Ферри, протестуя против экспедиции в Индокитай, затеянной Ферри; но тут одним из главных аргументов было еще и указание на опасность отвлекать внимание страны от германской границы, от «дыры в Вогезских горах», откуда всегда могло последовать новое немецкое нашествие. Но во всяком случае пока колониальная политика не грозила прямо европейской войной, протесты против колониальных предприятий не были никогда сколько-нибудь сильными, длительными и заметными во Франции.
Теперь, в 900-х годах, с мароккским вопросом все шло совсем по-иному. Впервые Франция столкнулась на почве колониального соперничества не с Англией, а с Германией, с которой у нее было столько счетов в самой Европе. Германские промышленные и торговые круги, германские биржевые деятели, стоявшая за ними всеми германская дипломатия ни за что не хотели отступить от мароккского дела. По идее Гольштейна, разделяемой и канцлером Бюловым, Марокко должно было стать той постоянной французской раной, притрагиваясь к которой, Германия могла влиять на Францию. У Германии были свои экономические интересы в Марокко. И братья Маннесманы и другие торговцы и промышленники из Германии всячески побуждали свое правительство энергичнее действовать против постепенно проводимого французского захвата. В 1905 г., как мы видели, дело дошло до угрозы войной; в 1906 г. прошла Алжезирасская конференция; в 1907–1908 гг. в Германии опять поднялись жалобы, что французы очень мало считаются с ограничениями, наложенными на них в Алжезирасе, и постепенно все же внедряются в Марокко. Тогда Жорес повел систематическую и энергичную кампанию против правительства. Его главный аргумент был тот, что рисковать из-за Марокко неисчислимыми жертвами новой войны с Германией — бессмысленное преступление. Синдикалисты со своей стороны повели антимилитаристскую пропаганду, мотивируя это тем, что единственная сила, которая может сдержать колониальных хищников и идущее за ними правительство Клемансо, — это страх всеобщей забастовки в момент мобилизации и страх революционного движения в войсках.
За этим движением в Германии внимательно следили. Решено было опять «притронуться к мароккской ране» и опять здесь испытать прочность Антанты.
Предлогом послужило следующее происшествие. Во французской Северной Африке существует с 1832 г. большой постоянный отряд (около 6 тысяч человек в мирное время), называемый «иностранным легионом». Формируется он из кадровых офицеров и добровольцев, принимаемых лишь по признаку пригодности к военной службе. Никаких при этом бумаг, рекомендаций не требуется, никаких справок не наводится, и человека только спрашивают, под какой фамилией он желает числиться. Жизнь в легионе довольно тяжелая, условия службы трудные, опасности постоянные, дисциплина самая жестокая, с обильным применением смертной казни. Влечет людей туда надежда после нескольких лет выслуги получить новые, незапятнанные бумаги, паспорт, начать новую жизнь; влечет также небольшое, но аккуратно выплачиваемое жалованье. С давних пор среди массы пришлого люда и иностранцев, заполняющих этот легион, значительный процент составляли именно немцы, и в Германии давно велась пропаганда против иностранного легиона.
В сентябре 1908 г. из иностранного легиона бежало несколько рядовых (дезертирство вследствие тяжелой службы и жестокой дисциплины там дело обычное). Дезертиры укрылись в доме немецкого консула в г. Касабланке (в Марокко). Спустя некоторое время консул решился переправить их тайком на немецкий пароход, но французские власти остановили их в порту, отбили от сопровождавших их чинов германского консульства и отвели в тюрьму. Возгорелось крупное дело. Сначала Вильгельм II потребовал безусловных извинений за оскорбление консульства, освобождения арестованных дезертиров немецкого происхождения (там были и другие) и т. д. Клемансо (глава кабинета) предписал министру иностранных дел Питону не только отклонить всякие извинения, но еще требовать наказания германского консула за укрывательство дезертиров. После очень напряженных и ведшихся в весьма неприязненном тоне переговоров обе стороны согласились передать дело на разбирательство в Гаагский трибунал. Но Вильгельм II неожиданно уже после этого приказал германскому послу Шену явиться к Клемансо и требовать еще до решения гаагского суда освобождения дезертиров и следствия по поводу столкновения в порту, на предмет предания суду французских чипов, задержавших дезертиров. Клемансо отказал наотрез. Тогда посол Шен явился к Клемансо с сообщением, что ему велено либо немедленно требовать удовлетворения, либо вечером выехать из Парижа. Клемансо отказал вторично и столь же категорически.