Бывало, что такие посиделки затягивались до утра, до той поры, когда сумерки начинали постепенно терять насыщенность, точно разбавляемый водой чай, небо становилось ровным, бледно-серым, будто бы твердым на ощупь - как алюминиевый ковш, а на траву и листья бархатной пудрой ложилась роса. Словно приставшая к краям ковша золотистая крупа поблескивали редкие утренние звёзды.
Молодёжь расходилась по домам, зябко ежась от предрассветной сырой прохлады, быстро засыпала и вновь размыкала веки обычно не раньше, чем после полудня, когда солнце стояло уже высоко, воздух был горяч, густ и ослепительно сверкала чешуйчатая поверхность моря.
Это было хорошо. Оливии нравилось просыпаться вот так, в баюкающем полумраке соснового домика, и, покидая его, будто выныривать из глубины в яркость дня.
Люция была соня; она поднималась на полчаса, а то и на час позже подруги, садилась на постели, лениво вытягивая вверх руки - такая милая в своей просторной ночной футболке, с неприбранными, примятыми подушкой волосами.
Завтракали на просторной веранде у обрыва: дом стоял на самом краю скалы, внизу пенилась от ветра небольшая роща. Столбики веранды обвивал плющ, трепетали в воздушных потоках тюлевые занавески. Сидели в удобных садовых креслах из белого пластика, пили пахучий свежезаваренный кофе с густыми сливками и мягкой сдобной выпечкой, ели фрукты и козий сыр.
Оливия часто отказывалась от завтрака, или, напротив, поглощала его с невероятной жадностью, заталкивая в себя неправдоподобное количество пищи, а потом вдруг под разными предлогами уходила домой; она заметно похудела за последнее время - у неё красиво выразились ключицы и мелкие косточки на груди, ещё немного подточились и без того стройные бёдра - но когда её спрашивали об этом, она отмахивалась или отшучивалась, списывая внезапное улучшение фигуры на свежий воздух и ежедневные морские купания.
4
Артур стал всё чаще наведываться в домик по вечерам. Сперва за ним непременно следовала Роксана - темноглазая, бронзовая, с длинными жёсткими черными волосами - ей богу, самая настоящая тень! - а потом он вдруг начал приходить без неё, и даже днём, чего прежде вообще не бывало.
Оливию неизменно нервировали эти визиты. Она выглядела напряжённой, прятала взгляд и всегда старалась сделать вид, что очень занята: хваталась то за вышивку, то за альбом - она неплохо рисовала - и почти не отвлекалась от своих занятий всё время, пока Артур гостил в домике - в шутку он называл его "девичий терем" - а на его реплики, обращённые к ней, Оливия отвечала обыкновенно односложно или вовсе как-нибудь странно.
- Зачем ты себя так ведёшь? - удивилась однажды Люция.
Несколько мгновений Оливия молчала, терпеливо протягивая нитку сквозь канву, а потом подняла голову:
- Я не хочу, чтобы он знал о моих чувствах. Я ведь ему не нравлюсь. А это так унизительно, быть влюблённой в парня, для которого ты всё равно что дерево или фонарный столб.
- Послушай, но то, что ты делаешь... - нерешительно начала Люция, - выглядит так неестественно... Это, пожалуй, даже похоже на издевательство. Лично я бы обиделась, вздумай кто-нибудь обходиться со мною подобным образом! Артур, может, и обратил бы на тебя внимание, если бы ты сама...
- Нет, - резко оборвала Оливия, бросив на стол вышивку, - это невозможно!
- Но почему? - Люция удивлённо распахнула глаза и чуть подалась вперёд.
- Он знает... Он всё уже знает... - произнесла Оливия с каменным лицом.
- Неужели?! Ты что, говорила ему? Когда? - Люция была поражена; изумление напрочь вытеснило из её сознания даже досаду на то, что лучшая подруга держала настолько значительное событие в тайне.
- Прошлым летом... В день своего рождения, - глядя в сторону, монотонно проговорила Оливия, - Помнишь, твои родители принесли то сладкое вино, удивительно вкусное, из каких-то цветов, кажется, я немного захмелела тогда и...призналась.
- Ну ты даёшь... Смелая, - восхищённо прошептала Люция, - у меня бы в жизни духу не хватило. Сказать... Парню...
- Да никакая это не смелость. Дурь... - произнесла Оливия с досадой и снова взялась за иглу, - и поделом, - отругала она сама себя через несколько мгновений, - девушка должна сохранять достоинство, а не вешаться на шею.
- Ну, а что он?
- Да ничего, - отрезала Оливия, давая понять, что разговор становится ей в тягость.
- Совсем ничего?
- Ну, как это обычно бывает... - с недовольным видом начала растолковывать Оливия, - вежливый, деликатный от ворот поворот. "Мы с тобой можем быть друзьями" и всё в таком духе.
- Боже мой... - горестно прошептала Люция, - Он же так давно уже тебе нра...
- Вот только не надо меня жалеть, ладно?! - гневно сверкнув глазами, выпалила Оливия. Он снова отбросила вышивку и, громыхнув стулом, встала. - Понимаешь теперь, почему я так веду себя? Нет вопросов?! - её реплики вылетали хлёстко, словно камушки из рогатки. - Я хочу, чтобы он забыл. Пусть думает, что у меня всё прошло. Что я его разлюбила. Что мне плевать. - Оливия ехидно скривилась. - А если это похоже на издевательство... Ну и прекрасно! Так у него точно не будет причин задирать нос.
В устремлённом на подругу взгляде Люции читалось искреннее сожаление. Оливия отвернулась, почувствовав, что против воли её глаза начинают наполняться слезами.
- Я ненавижу жалость, - сдавленно произнесла она, - когда жалеешь кого-то, всегда мысленно ставишь себя выше него, а когда жалеют тебя, то, даже если до этого ты крепился, нестерпимо хочется плакать. Жалость делает акцент на слабости. Она убеждает в ней, и не помогает, а ещё больше затягивает в болото. Потому, прошу тебя, не жалей. Никогда и никого. Это жестоко.
Оливия резко втянула носом воздух и, сев за стол, в который раз попыталась приняться за свою работу. Она вышивала крестиком сцену распятия Христа. Мотив был готов уже почти наполовину: на белой канве ровным выпуклым слоем выделялись тщательно прорисованное скорбное лицо молодого бога с терновым венком на голове и его обнажённый торс.
- Вот ведь никому же не приходит в голову жалеть Его, - сказала Оливия, яростно вытыкая иглу в Христа.
5
Было ветрено. Листва на деревьях бурлила точно кипящая вода, с моря несло терпкой штормовой свежестью, пепельные тучи, похожие на густой дым, обложили небо - всё предвещало грозу.
Оливия и Люция возвращались с "пятачка". Они спешили, опасаясь нависшего в воздухе ливня. По небу прокатывались уже отдалённые раскаты грома. Поведение Люции казалось Оливии несколько необычным: она как будто собиралась что-то ей сказать, признаться в чём-то, но никак не могла собраться с духом.
- Да что с тобой такое сегодня, Люси? - спросила она наконец притворно ворчливо, чтобы не нагонять излишней серьёзности, а заодно и избавить подругу от необходимости делать первый шаг, - ты какая-то загадочная.
- Я сомневалась, говорить тебе или нет, - робко начала Люция, - Но раз уж ты спросила...
Оливия сразу догадалась, что речь пойдёт об Артуре. От нахлынувшего волнения у неё слегка подхватило в животе, как при езде по холмам, когда всё тело иногда неожиданно подскакивает вверх, отрываясь от сидения мотоцикла.
- Что случилось? Говори же...
- Он предложил мне встречаться. Сегодня после завтрака, когда я была одна. Ты как обычно исчезла куда-то, а он как раз пришёл, заскочил буквально на пять минут, чтобы... Помнишь те цветы в столовой, ты ещё спросила за обедом, откуда они, и никто ничего не ответил?.. Их Артур принёс.
Оливия вспомнила, что именно сегодня она была особенно голодна и употребила за завтраком гораздо больше пищи, чем смогла бы простить себе, а потом, как и много раз до этого, отправилась избавляться от съеденного. О таком "простом и безотказном" способе улучшить фигуру она прочитала на одном форуме. Неприятную процедуру ликвидации последствий обжорства там называли красивым словом «освобождение». Для этой цели у Оливии имелось тайное место под скалой, на каменистом берегу ручья. Оно было надёжно укрыто со всех сторон, и тут девушка могла не опасаться того, что её застанут врасплох, спокойно посидеть, глядя на пенистый поток, отдышаться после всего, умыться и запить ледяной водой горьковатый привкус желудочного сока. ...А в это самое время...Боже всемогущий! Перед Оливией проплыли в воспоминании нежные полевые цветы, пышный букет в вазе - ароматное облако над обеденным столом...