«Опять с ним!» — кольнуло его. Краем глаза увидел, как она прощально помахала бригадиру, но не стал ждать её, а повернулся и пошёл. Вскоре услышал за собой знакомый дробный перестук каблуков.

— Ты что меня не подождал? — услышал он сзади недовольный голос Иры.

— Тебе и без меня, кажется, неплохо было, — буркнул он в ответ.

— О чём это ты? — удивилась Ира.

Он помолчал.

— Не хочешь, ну и не говори, — оскорблённо дёрнула она плечом.

Несколько шагов они прошли молча. Наконец, Иван не выдержал.

— О чём это вы так мило беседовали? — не глядя на Ирину, спросил он.

— С кем?

— Да с этим, как его? Старцем Серафимом.

Ирина недоуменно взглянула на него и вдруг звонко рассмеялась.

— Да ты никак ревнуешь?

— Ещё чего! — оскорбился он.

— Ревнуешь! — убежденно сказала она.

— А хотя бы! — вскинул он голову и сердито взглянул на неё.

Она остановилась, повернула его лицом к себе и, глядя ему прямо в глаза, проговорила:

— Знаешь, Ваня, если я тебя когда-нибудь… если у меня к тебе когда-нибудь изменится отношение, я сама первая, слышишь, Ваня? сама об этом скажу. И ты обещай тоже. И будем верить друг другу, на всю жизнь. Согласен?

— На всю жизнь! — торжественно повторил Иван, хотя уже знал, что никогда в жизни не избавится от боязни потерять её, но никогда больше не упрекнёт её.

— А бригадира я уговаривала написать свою биографию для нашего школьного музея боевой и трудовой славы. Ты же знаешь, что мы собираем материал. Насилу уговорила, чтобы он принёс газету с Указом о награждении, грамоту о присвоении бригаде звания ударников коммунистического труда и ещё кое-какие материалы.

В понедельник утром в классе только и разговоров было, что о прошедшем субботнике.

— У тебя как, мышцы болят? — встретил Ивана вопросом Серёжка Абросимов.

— Болят, — честно признался Иван.

Мышцы у него действительно болели так, словно изнутри были налиты тяжестью.

— И у меня. Особенно ноги. Сегодня ещё ничего, а вчера, веришь — нет? присесть не мог. Завтракал стоя, — хохотнул он. — Вот отец надо мной смеялся!

В класс вошла Ира Саенко.

— Ребята! Знаете, сколько в субботу заработали мы? — прямо от дверей провозгласила она.

— Сколько?!

— Сто пятьдесят рублей!

— Вот это да! Здорово! Ай да мы — понеслись выкрики со всех сторон.

— Но это вместе с бригадой, — уточнила Ирина.

— Всё равно хорошо!

— А куда эти деньги?

— Как обычно, в фонд Всесоюзного субботника. Куда именно — центральный штаб решит. Скорее всего, на строительство школ, больниц или детских садов.

— Да это не так важно, — вмешался Толька Коротков. — Самое главное что? Вот будет этот детский сад построен, а мы будем мимо проходить и думать: и мой труд здесь вложен!

— Может, ты и своих детей туда водить будешь, — хотел подковырнуть его Серёжка Абросимов.

— А что? Вполне возможно, — невозмутимо ответил Толька.

Среди общего веселья один Женька Курочкин выглядел мрачновато. Иван, заметив его настроение, грузно сел на парту рядом с ним.

— Опять не в духах? Почему не был на субботнике?

Женька дёрнул плечом.

— Ты же знаешь.

— A-а. Ну да.

Иван вспомнил землисто-белое лицо Владимира Кирилловича и сочувственно посмотрел на Женьку. «Зря мы, наверное, на него нападаем, — подумал он. — Больное сердце — это не шуточки. Вон он как переживает из-за того, что не смог с нами пойти».

Но Иван ошибался. Причина дурного настроения Курочкина была совершенно в другом. Женька смотрел на своих одноклассников и никак не мог понять их веселья. «Ну чему они радуются? — думал Курочкин, неприязненно посматривая вокруг. — Наломались так, что второй день руки-ноги болят. Добро бы деньги за работу получили, а то в какой-то фонд передали. Не иначе как притворяются», — решил он.

Но общее оживление выглядело таким искренним, что Женька засомневался.

«А может, и не притворяются. Тогда что же?» Но тут он вспомнил, что до конца учебного года осталось всего только два месяца и догадливо улыбнулся:

— Всё ясно! Вот откуда их бодряческий настрой! Характеристику хорошую хотят заработать!

И опять почувствовал себя на голову выше своих одноклассников с их мелочными, как он считал, заботами и интересами.

А дни все шли и шли. Отзвенел капелью апрель и убежал вместе с бурными весенними ручьями, унесшими остатки зимнего снега. Пришёл цветущий ласковый май. Но для десятиклассников май не казался таким прекрасным, как в прошлые годы, он принёс им новые заботы. Всё чаще и чаще в их разговорах проскакивало тревожное слово «экзамены». На уроках по всем предметам началось повторение, готовились самостоятельно и сами ребята. Весь класс разбился на группы по 3–4 человека в каждой. Женьке очень хотелось попасть в одну группу с Ниной, а когда это не удалось и его включили в группу Тольки Короткова, он гордо заявил:

— Постольку поскольку экзамены предназначены выявлять знания отдельных личностей, а не коллектива, то и готовиться к ним нужно сугубо в индивидуальном порядке.

— Индивидуалист! — фыркнула Лида Норина. — Кустарь-одиночка без мотора.

Но Женька не удостоил её даже взглядом.

Время, лучший лекарь, постепенно залечивало его душевные раны. С матерью отношения понемногу наладились, не было уже той остроты и боли, да и завуч больше не показывался в доме Курочкиных.

С Мишкой за всё прошедшее время Женька встретился только два раза, и оба раза обошлось без выпивки. В первый раз — это было примерно через полторы недели после ограбления — Мишка отдал ему 30 рублей — его долю. Вторая встреча была менее мирной. В один из последних дней мая Женька пошёл в клуб на танцы и там в курительной комнате нос к носу столкнулся с Мишкой.

— Пойдём, потолкуем, — хмуро предложил Мишка.

Они вышли в пустой коридор, и здесь, круто повернувшись, Мишка схватил его за грудь:

— Отшиться, гад, хочешь? Смотри, к нам дорога широкая, а от нас узкая.

— Пусти, — высвободился Женька. — Чего ты хочешь? Чтобы я школу бросил, на экзаменах провалился? Сразу причину будут искать и докопаются.

Мишка недоверчиво посмотрел на него.

— Горбатого к стенке лепишь? Заложить нас хочешь?

— Дурак! — спокойно ответил Женька. — Думаешь, мне свобода не дорога? Вот кончу школу, тогда другое дело.

Его спокойствие подействовало на Мишку.

— Ты, вижу, парень не дурак. Но смотри: продашь, не я, так другой кто-нибудь, а найдём тебя. От нас никуда не спрячешься.

На этом они и расстались.

А учебный год между тем неотвратимо приближался к концу. Вот уже прозвенел традиционный последний звонок, торжественная линейка, на которой был зачитан приказ о допуске десятиклассников к экзаменам, причём каждого из них чуть ли не впервые в жизни официально называли по имени-отчеству, и начались предэкзаменационные каникулы. Странно: были они, как и весенние, целую неделю, а всем показались по крайней мере раза в три короче.

И вот наступил этот день — 1 июня, день первого экзамена. Женька Курочкин проснулся в этот день необычно рано, в шесть часов. Нет, он не очень боялся первого экзамена — уж сочинение-то меньше, чем на четвёрку он не напишет. А всё-таки бередило душу смутное беспокойство. Позавтракал без особого аппетита, только кофе выпил с удовольствием — мать для бодрости и работы мысли заварила на этот раз покрепче. Взял учебник по литературе, перелистал несколько страниц и отбросил в сторону — нет, не читается. Да и всё равно перед смертью не надышишься.

Промучавшись так часа полтора, Женька не вытерпел и отправился в школу. Он думал, что заявится раньше всех. Но когда он пришёл в школьный двор, то увидел, что он почти целиком заполнен и его одноклассниками и учениками параллельного десятого класса. В руках у девушек были большие букеты цветов.

— Это они нарочно, — подумал Женька. — Чтобы списывать можно было. Отгородятся от комиссии цветами — и сдувай себе, сколько душе угодно.